Искупление

Фред просидел со мной на теплом деревянном полу порядка десяти минут, не произнеся больше ни единого слова, — он отчаянно делал вид, что ничего не происходит. Что ситуация штатная и не нуждается в объяснениях, пока я плачу, с головы до ног запутанная в хлопковом пледе. Что все по обыкновению просто и даже немного глупо, чтобы быть источником повышенного внимания. Я в целом никогда не была источником твоего внимания, Фред, да? Я не хотела чувствовать тепло его тела, его широких ладоней, которые непривычно мирно покоились на моих запястьях, напоминая что-то отдаленно отвратительное и вызывающее тошноту. Его приятный запах, оцениваемый галактическими суммами, любимый всеми фибрами души, сейчас смешался с холодным железом крови — я не могла перестать закусывать губы и щеки, чтобы избавиться от надоедливого чувства чего-то непонятого, но подсознательно принятого. Мои внутренние барьеры отталкивали Фреда всеми возможными им силами, вторя словам Беллатрисы. И дело было даже не в искрометной любви, потушенной его участливой безучастностью во всем, что теперь касалось меня. Каким-никаким, но он был мне другом. И точно чувствовал свою ответственность за все те вещи, виновницей которых была я сама. Дело даже не в этом, черт подери. В последнее время я не просто чувствовала опасность, но и излучала ее, тайно боясь той внутренней агрессии, которая вспыхивала во мне долгими больничными ночами. И тот липкий страх не был моим чистым ядом — смесь его дарила исцеление и искушала с каждым разом все больше. Я восторгалась этой сумасшедшей силой, рисуемой у меня в подсознании, приходя в себя после двухчасового, как транслировали врачи за стенами, истерического смеха. На несколько секунд я обладала властью, что просачивалась сквозь клетки, подогревая венозную кровь. И я кричала непростительные, видя перед глазами всех своих обидчиков — даже мертвые не были исключением. И между непростительными — шепотом — ее имя. И ее слова ее же тоном. Рано или поздно ты станешь моей игрушкой. В те ночи я едва ли разбирала, что есть сон, а что реальность. И в последующие дни это чувство питоном обвивалось вокруг шеи, ломая мне кости с откровенно новым поступательным мучением. Ты думаешь, ты нужна этим рыжим Уизли? Общество самой умной волшебницы века — и к тому же героини войны — претит им, как и всем остальным. Вот так откровение, не правда ли? Сейчас я вспоминаю прошедшие дни с усталой озлобленностью на весь мир — поддержка друзей такая искренняя и в то же время бессмысленная, что хочется поскорее сбежать из временной обители и запереться в одиночной камере моих криков и ругательств. Никто из них не виноват, что я слепо отвергаю любую помощь, уверенная — долги посмертно не отдаются. Никто из них не виноват и в том, что я все еще не могу взять себя в руки и мыслить здраво. Во мне кричит моя больная эмоциональность. Во мне живут ее глухие проклятия, которые я впитала, как губка, а с ними и страх за тех, кто все еще жив. Кто все еще меня любит. Кого все еще люблю я, несмотря на череду сомнительных отторжений. — Я бомба замедленного действия. Но я не могу позволить себе уничтожить все, во что свято верю до сих пор. Не смею, — как мантры повторяю себе в судорожном трепетании, уставившись в идеально гладкий потолок. После инцидента на кухне мы сделали вид, что дружно обо всем забыли и плавно перевели все ранящие темы в мирное русло. Фред казался веселым и послал меня в гостиную, приготавливая себе кружку какао: — Хватит киснуть здесь со мной, Гермиона. Возвращайся к нашим, а то подумают еще, что я пришел тебе слюнки подтирать. Твой задор калечит меня, Фред. Я снова перехожу на тот этап, когда не хочу воспринимать твои шутки. Однако я его послушала. Свернула источник тепла в четыре части, чтобы удобней было нести, и пошла в сторону звонких голосов, иногда придерживаясь кончиками пальцев за стены недлинного коридора. В гостиной тем временем имитировали разношерстную деятельность: Молли, протирала листья у комнатных растений, не полагаясь в этом щепетильном деле на магию, а над ней дружно смеялись все остальные. Женщина всегда возилась с зелеными друзьями, пытаясь снять напряжение. Неужели я так обременяю вас своим поведением? Никто больше не пытался выведать, какие игры интересуют меня этим вечером; какие семейные фотографии стоит повесить в только что достроенную часть дома и тому подобное. Мы обсуждали самые незначительные детали нового учебного года, выпускные экзамены и перспективы карьерного роста. Вру. Обсуждали они. Люди, у которых было будущее. Люди, которые не знали, что на моем уме одна месть и последующее ее искупление. Я искренне верила в то, что мой последний бой действительно окажется последним. А после все стали расходиться по комнатам, желая спокойной ночи и даже не догадываясь, что в этом мире нет ничего спокойного. Тем более ночами. Все то время я грела ноги возле камина, озираясь то в одну сторону, то в другую. Джордж отстегивал Рону щелбаны за проигранный раунд под причитания матери, пока Артур перебирал книги на широкой полке дубового шкафа по правую руку от каминной полки. — Дорогая, как тебе «История одного создания»? Я слышал, что ты однажды осилила два тома за сутки — это впечатляет! — лишь после минутного молчания я поняла, что мужчина обратился ко мне. — Да… Мне понравилось, — ответ, кажется, не устроил никого, судя по замешкавшейся чете Уизли. Вероятно, они не ожидали такого односложного ответа от заучки Грейнджер, которая поглощала книги со скоростью неутолимого зверя. Артур продолжал держать издание в руках, усердно перелистывая страницы в поисках чего-то нужного: — Раньше ты хотела связать свою жизнь с защитой магических существ. Должно быть, эта книга подтолкнула тебя к столь непростому решению? — он не унимался, тормошил меня своими словами. Дядюшка Артур, это не так работает, если вы выбрали тактику поддержания дружелюбного контакта. — Это было раньше. Сейчас все иначе, — я съежилась от собственных слов, между которыми так и сквозило обреченным унынием. — Сейчас мне кажется, что человек сам не может выстоять против… определенных сил. Я была слишком наивна, когда закрывала глаза на беззащитность тех, кто должен защищать априорно. Это пугает. Артур понял меня на каком-то бессознательном уровне, судя по легкой улыбке, что озарила его сосредоточенное лицо. Мне это претило, как бы я не сопротивлялась подобным мыслям. — И какая сфера сможет затмить все твои прежние убеждения? Я неосознанно хмыкнула, вовремя закрыв рот с почти вырванными ругательствами: — Расскажу вам в лучшие времена, мистер Уизли, — этого хватило, чтобы закрыть тему. — Я, пожалуй, вернусь в комнату. Спокойной ночи. — Я с тобой! Всем сладких снов, — Джинни буквально-таки кинулась за мной вверх по лестнице. Когда мы оказались достаточно далеко от остальных, запыхавшаяся и растрепанная, она заговорила: — Давно мы не устраивали с тобой наших посиделок. Не пытайся избавиться от меня сейчас, Герм. Я все понимаю, — она ступила в комнату первая, включив свет и зашторивая окно. Я неспешно закрыла дверь. Ради нее я сделаю это. Вытерплю любовь и заботу. Не оттолкну. И постараюсь держать себя в руках. Передо мной до сих пор стоит ее заплаканная, сгорбившаяся фигура. Отчаянная и загнанная. Я не могу отказать ей сейчас. Не в эту, одну из последних, ночь. Джинни забралась на кровать, поджав под себя ноги, и выжидающе посмотрела в мою сторону: — Так и будешь там стоять, как неродная? — я переминалась с ноги на ногу, чувствуя некоторую неловкость и — что самое страшное — новое для меня чувство отвращения. Не к ней. Даже не к себе — не в этой ситуации, как минимум. К самому факту наших новых отношений, в которых львиную долю занимает моя неопределенная отстраненность. И причина ей — последствия моих встреч — прошлых и будущих — с ней. Тем не менее, мой транс прошел, и я поспешила занять место рядом с подругой, позволяя ей вложить мои нервно дрожащие ладони в свои. — Я понимаю, что тебе тяжело, милая. Действительно понимаю, — она убрала прядь моих непослушных волос за ухо. Что у Уизли за привычка трогать мои волосы? И смеяться над ними. — Однако ты не должна закрываться от нас. Мы хотим быть рядом. Правда, хотим помочь тебе во всем. В твоей борьбе с Министерством. И даже с… — Джин опустила глаза, не зная, стоит ли повторять имя этой мерзкой ведьмы при мне еще раз. Знала бы ты, что у меня в голове оно крутится каждую чертову секунду. — Джинни, — я сжала ее пальцы в одобрительном жесте. — Я понимаю тебя. Это мило. Честно. Я рада. Но я была бы рада еще больше, если бы ты пообещала мне одну вещь… — Не смей просить меня оставить тебя! Ни сегодня! Ни завтра! Никогда даже не зарекайся! — Джинни резко схватила меня за плечи, и я уже успела подумать, что мне не избежать ни ее непрошенных слез, ни моей кары за просившиеся слова. Эта девочка умеет смотреть прямо в душу. Был бы ее брат похож на нее, многие вещи давно стали бы проще. Дело уже в том, было бы мне это нужно при сложившихся обстоятельствах? Но я взяла себя в руки, сделав самый благожелательный и извиняющийся вид: — Нет, конечно, Джин. Я… хотела попросить тебя… отрезать мне волосы. Когда еще я бы сказала эту фразу в более глупом контексте? Хотя доля правды в ней была — я ненавидела свое отражение в зеркале еще и из-за копны вьющихся, таких неаккуратных и неподдающихся порядку, словно ее собственные, волос. Я не замечала себя — я стала ее тенью. Убить ее за такое мало. А Джинни будто бы не удивилась, заговорщицки мне подмигнув. Сейчас я обездвиженно пялюсь в потолок, прокручивая события сегодняшнего вечера. Сон не идет то ли от того, что я довольно много времени провела в царстве Морфея днем, то ли от изводящего все внутри беспокойства. Я не чувствую себя в безопасности. Я готова вздрогнуть от вида собственной тени, звука собственного дыхания, скрипа половиц в моей комнате. Уже нет ничего, что принадлежало бы мне. Все тлеет. Все медленно вытесняется за пределы моей досягаемости. Ничто не кажется стабильным, когда Беллатриса смеется тебе в спину. — Ты будешь ждать нашей следующей встречи? Будь уверена, детка, что она принесет с собой много чужой крови. Она задавливает меня своим заливистым смехом, сжимает в обугленных тисках своего чертова правосудия. — Ты уже в предвкушении, крошка, вижу по твоим напуганным глазкам! Мое рваное дыхание рушит тишину лачуги Уизли. Если я не преувеличиваю, оно способно оглушить весь этот мир вокруг. Я принимаю ровное положение, опираясь на подушку, и прижимаю колени к груди. — Детка, правильное дыхание — залог здорового организма! Вдох! Выдох! Вдох! — отец провожает меня до самого первого школьного класса, а я еле-еле сдерживаю слезы и дикий страх чего-то нового. Он не отпускает мою руку до последнего, и даже после звонка слегка трепет меня за щеку, вызывая расслабленную улыбку. Папа, от этой девочки ничего не осталось. Я пуста. — Нет ничего плохого в переменах, Гермиона. Сейчас — новые дети, новые люди вокруг тебя. Правила и их нарушения. Все случается. Все бывает. Никто не подумал, что такое может случиться, пап. — Ты должна помнить одно: сейчас тебе сложно, но это «сейчас» совсем скоро перерастет в новую налаженную систему и уже не будет казаться таким устрашающим. Все плохое только кажется таким, и уходит со временем. Оставляет за собой только знаковые моменты, вспоминая которые мы часто смеемся. Это не наш случай, знаешь. Вряд ли я буду смеяться по окончании. Вряд ли я буду в целом по окончании. Жива, имеется в виду. Мысли бывают горькими на вкус. Скрип двери меня выбивает не просто из колеи, а из самой кровати. Я так пугаюсь, что с шипением лечу на пол, успев схватить волшебную палочку и направить на дверной проем. Лежа на спине и смотря на дверь вверх тормашками. — Тебе удобно? — Фред хихикает, не зная, что чуть не умер секундой ранее. Хихикает, не зная, что я чуть не умерла сама от невыносимого страха приближающейся исподтишка опасности. — Если бы в коридоре было темнее, — я встаю на колени, опираясь лбом о невероятно мягкий — я раньше этого не замечала — матрас, пока Фред прикрывает — это слышно по звуку — дверь. — Если бы я не смогла тебя разглядеть в первые миллисекунды, — забираюсь на простыни, пряча палочку под подушку, — это не укрывается от его недовольного, но все еще смеющегося взгляда. — Ты бы уже был мертв, — чеканю, смотря в упор. В эти глаза, полные непонятных мне ощущений. Я бы нашла в них боль, Фред, но я уже не верю ничему. Что привело тебя в мою комнату, негодное ты существо? — И в моей комнате сегодня не вечер встречи. — Я рад тому, что у тебя хотя бы прорезался прежний голос и… Оу, — он подходит ближе, усаживаясь в моих ногах, и тянется к обстриженным локонам, пытаясь намотать один из них на палец. — Ты немного изменилась, не так ли? — Прекрати это шоу, — я наконец осознаю, что пора перейти на шепот, и отстраняю его руку от своего лица. Ладонь Фреда теплая. Слишком много тактильных ощущений за пару часов. Слишком много Фреда. — Зачем пришел? — Хотел поговорить с тобой о погоде: ночь ясная, сегодня без осадков… — Фредерик, — обрываю его с негодованием в тихом голосе. — Раньше ты называла меня Фредом. Когда укутывала одеялом, веря, что я уснул, — сантиметры между нами стремительно уменьшались по мере того, как он навязчиво наклонялся вперед. — Когда отвечала на пьяные поцелуи, — слишком близко, остановись. — Когда целовала сама… — Ты должен помнить, что тот вечер, как я думала, станет моим последним, — я упираюсь носом в его щеку, будто бы под действием хмеля, а позже прикусываю свой язык до железного привкуса и шепчу ему прямо на ухо: — Надеюсь, видом моего костлявого окровавленного тела тебе не пришлось любоваться. Я чувствую блаженство. Чувствую власть над ним и его вздрогнувшим от моего тона телом. Фред медленно и несильно отстраняется, заглядывая в мои глаза с укором: — Я думал, ты умрешь прямо на моих руках. Дважды. — А сейчас ты думаешь, что сможешь меня растрогать? Пожалуйста, очнись! Уходи, голос из моей головы, прочь! — Тебе идет даже притворяться сукой, Герм, как ты можешь? — он действительно заворожен. Гермиона, приди в себя, я люблю тебя! — А как можешь ты? — я пытаюсь держать себя в руках, но даже надуманная черствость помогает плохо. — Как можешь ты на протяжении стольких лет обращаться со мной, как с последней тварью, а потом играть на моих же чувствах? — я сверлю его глазами. — Я как раз хотел поведать Гермионе Грейнджер полную историю моих осечек и ужасных ошибок, — он забирается на мою постель слишком по-хозяйски, всем видом показывая, что готов к долгому разговору. Только вот я не готова. Не готова к тебе, Фред. Моя миссия этого не позволит. Мне не позволит давняя любовь, будь она проклята. И ты снова читаешь мои мысли, как телепат с пожизненным стажем. — Но делать этого не буду, пока ты не решишься сама. Я понимаю, — все вы все понимаете, — что сейчас не лучшее время для разбора полетов. Хотя говорить я все же буду. Но о другом. — Я не настроена на любые разговоры с тобой, Фредерик, — я не могу скинуть его на пол, поэтому просто отворачиваюсь к стенке. Этот негодник подвигается вплотную — спина к спине. Дышит рвано. Жаждет обсуждения. — Никто не просит тебя отвечать. Просто слушай и бери на вооружение, хорошо? А я не хочу. Не буду обращать никакого внимания, пусть хоть об стену расшибется. Лучшая тактика в худшей ситуации. — Вы сговорились поиграть сегодня в психологическую поддержку? — как бы я себя ни сдерживала, но подсознание останавливает свои истерические метания под убаюкивающий голос веснушчатого засранца. — У нас это семейное, помнишь? С несколько секунд мы молчим — он знает про мою тактику. Он знает обо мне все и ровно ничего. — В одной из потасовок, что случилась во время нашего с Джорджем и Ли… странствования… мне пришлось убить человека. Без помощи магии. Я вздрагиваю от неожиданности подобного откровения, и он это чувствует каждым миллиметром наших соприкасающихся тел. Фред аккуратно переворачивается на другой бок и перекидывает свою руку через мою талию в поисках сжатых кулачков. Он находит их и с трепетом разжимает, вкладывая в свою огромную ладонь. Это действительно семейное, Уизли. — Я до сих пор помню, что его называли Джефом. Странное сокращение. Может быть, от Джеффри? Джефферсон? В общем… Трое напали на наш след и забавы ради решили поквитаться с молодыми противниками Темного Лорда. Этот ублюдок достался Джорджу. Все шло хорошо, как думал я. Мы ведь достаточно опытные, отлично усваивали все уроки в Отряде Дамблдора, да и… — Фред на секунду замолкает. Он пытается справиться с болезненными воспоминаниями, углубляясь в те детали, которые приносили меньше боли. Хотя любое воспоминание о войне — живая боль. — Когда я закончил с одним из них, я отвесил какую-то стандартную шутку в сторону Дреда. Он не ответил. Как сейчас помню, я обернулся в его сторону и замер истуканом. Братишка был уже почти без сознания, пока один из нападавших на последнем издыхании скулил: «Давай, Джеф, кончай с ним». Тот подонок душил его. Интересный метод для волшебника. Он получал удовольствие, сомкнув собственные руки на шее у Джорджа. Я настолько впечатлилась его словами, что не смогла сдержать неожиданный порыв повернуться в сторону Фреда и уткнуться в тяжело вздымающуюся мужскую грудь. Это вынужденная поддержка. Я тоже оказалась на его месте в некоторой степени. — Я опешил. Раньше такого не было. Я был зол и испуган. Не знаю, как мне хватило мозгов, но я кинулся на Джефа голыми руками, впечатывая кулаки в его мерзкую физиономию, пока она не заплыла кровью. И добил камнем. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Я киваю и перекладываю свою руку на его напряженную спину, едва заметно похлопывая в успокаивающем жесте. — Мы не убийцы, Герм. Мы защитники. Я уже говорил, что мы докажем твою невиновность. И ты должна знать, что я повторяю «мы», «мы», «мы» не из приличия. Вместе мы справимся. Вместе мы правда сможем. Я готов умолять тебя на коленях: не закрывайся, — он сильнее прижимает меня к себе за талию и шепчет куда-то в область лба: — Ты не можешь прятать свою боль от нас. И я уверен, что ты бы поступила так же, как и я сейчас, случись тогда непоправимое с Джорджи. Я не смог бы вынести этого один. Я бы точно умер. Я знаю, Фред, знаю. Мне хочется плакать. Я шмыгаю носом, но он ничего не говорит. Только держит меня в своем кольце нежности, когда я выдыхаю: — От тебя сегодня пахнет корицей. С шоколадом было лучше. — Как скажешь, Герм. Как скажешь. Я начинаю верить Фреду. Не сразу. Не точно. Не так уверенно, как надо бы. Но что-то во мне все же щелкает. И от этого страшнее всего.

***

Когда на следующий день Артур Уизли ненавязчиво сообщил, что в зале суда мне придется второй раз наблюдать картины той ночи, я не поверила. Первой и последней мыслью было лишь: «Они точно над тобой издеваются, разве не видишь?». Все тело сковало необъяснимое ощущение кандалов, дыхание перехватило, сжав ребра тисками, что-то определенно важное — с точки зрения сраной физиологии, до которой мне уже не было дела, — ухнуло в низ живота и спровоцировало легкие приступы рвоты. Молли в ту минуту сидела за своим любимым занятием — вязанием, — даже не догадываясь, что изящная траектория спиц в ее руках — кровавый путь моих зашитых запястий. Я до последнего не смотрела в ее сторону. Я знала правду своего головокружения. Я помнила все до мельчайших подробностей, но при этом упускала что-то важное. Я чувствовала сталь в ладонях и запах свежей артериальной крови. И звук замолчавшего сердца того ублюдка, что посмел напасть на наш дом. Тишина моей маленькой победы. Напомнив себе ту злосчастную схватку, я неосторожно дернула взгляд в сторону кресла матери Уизли, пожалев о том, что не поставила возле него табличку с громким «табу». Почти никто сразу не понял, почему я убежала в ванную комнату, закрывшись на щеколду и наложив оглушающее заклинание на помещение. Я терпеливо ждала, пока они дойдут до этого сами и исправятся. Я эгоистично считала минуты, зная, что на вторую они успеют сделать все так, как надо. И после настало время вернуться, уверенно скрывая раскрасневшиеся от слез и тошнотворных позывов щеки. И еще через секунду пришло время убедиться, что злосчастный предмет моих внутренних терзаний и ее насмешек был надежно спрятан. Мне потребовалось тысячу раз убедить Молли скромной улыбкой, что я на нее не сержусь и все — в целом — прекрасно. Ничего в моей жизни таковым не является, к слову. А прошлый вечер в его объятиях? Когда же мы вновь стали разбирать судебное дело, оправившись от моего молниеносного порыва, Артур дополнил свою речь немаловажным фактом: у моих воспоминаний будет сотня-две свидетелей — от сидящих в зале доходяг до просматривающих их в процессе разбирательства экспертов. — Что они рассчитывают увидеть? — я впервые за утро подала голос, и фраза прозвучала довольно слабо, поэтому пришлось ее повторить. — Какие цели они преследуют? Артур нахмурился, оглядывая комнату задумчивым взглядом. Джинни забралась под одеяло, опираясь на мои поджатые к груди колени спиной. Она знала, что успокаивает меня таким незамысловатым образом. Более того, точно была уверена, что этот метод лучше, чем многочисленные «не беспокойся». Она была рядом, а я — благодарна от всей души. Глава семейства стал говорить тише на тон, будто бы боясь быть услышанным: — Они рассчитывают вывести на чистую воду тех, кто причастен к этой трагедии. Возможно, виновники будут среди нас. Огонь возмущения вспыхнул внутри меня, будто бы и грудь была котлом, и сердце — варящимся в нем сосудом с ядовитой субстанцией. Я в их руках игрушка — это ясно, как божий день. Мрази. Министерские крысы. Вонючие узколобы. Я остановила взгляд на семейной фотографии семьи своих рыжих друзей, едва слышно проговорив: — Она точно там будет. Несколько спин у камина вздрогнули и обернулись в мою сторону, не желая избежать интересного разговора. О, точно — у них был чистый восторг, а боль почему-то отдали мне одной. Хватит, Гермиона, остановись. Они всегда отдавали всю боль мне. Бери, Грейнджер. Глотай. Давись. А мы будем наблюдать, смеясь, а потом играть в героев, укрывая тебя пледом на кухне и целуя в сложные минуты. Ты же знаешь, что это не так. Двуличные самозванцы. Ипостаси Фредерика. Пособники Джорджа. Феноменальные глупости Рональда. И факты Гарри. Сколько же в тебе гнева, успокойся! Я проснулась без него. Снова одна. Не в силах удостовериться в том, насколько же ночное откровение было приближенно к реальности. — Откуда ты так уверена, милая? — я пришла в себя. В голосе Молли чувствовался страх, или же это играли остатки моего здравого смысла, что упрямо бил в набат, не позволяя мне погибнуть от собственной желчи, что распространялся с неумолимой скоростью. — Я все о тебе знаю. — Она живет в моем подсознании, а я говорю ее голосом, — казалось, они все делают вид, что ничего не понимают. — Их выдает подобие жалости на веснушчатых мордах, Грейнджер. — Не называй меня «Грейнджер». — Я знаю о ней все, но не знаю, откуда. — Знаешь, но не признаешься себе же. — Она обещала наслаждаться тем, как я мучаюсь каждую секунду своей жизни. И поверьте, — я решилась оставить колдографию, на которой почти прожгла дыру невидящим взглядом, и столкнулась с двумя медовыми омутами Фреда Уизли, — она точно сдержит свое слово. В отличие от тебя, мальчик. Кем ты будешь мне сегодня: палачом или любовником? Право выбора всегда за тобой. — Должны ли мы сообщить заранее, что у нас имеются подозрения? — подозрения у тебя, Гарри, у меня же жгучая лава уверенности, оставляющая выжженное клеймо на левой руке снова и снова. — Если Миона права, — я точно права, — и эта поганка действительно будет там… Я не смогла сдержать нервный смех, заполнивший на секунду всю комнату. Запрокинула голову к потолку, блаженно закрыв глаза. «Поганка». Черт возьми, ее можно было назвать по-всякому, но это — высшая степень благородства. На меня вновь удивленно уставились. Никто ничего не понял в очередной раз. — Извините, мистер Уизли, продолжайте, пожалуйста, — тон показался мне слегка ироничным — это впервые за месяц моей мнимой реабилитации. Я будто бы с каждым днем набирала обороты, превращаясь в озверевшую копию бывшей Гермионы. В ее копию. А еще я заметила, как Гарри почесывал затылок, строя нахмуренную, явно чем-то недовольную, мину. Крепись, мой друг. — … к слову, если Лестрейндж окажется в зале, нам следует внимательно отнестись к каждому, кто будет там присутствовать. Стоит составить списки самых проверенных людей… Неужели таковые еще остались в нынешнем Министерстве? — …использовать ложные слухи в работе на нас… Из ложных слухов — самые распространенные сейчас обо мне и моем статусе убийцы. — …возможно, появятся идеи ловушек… — И я могла бы стать таковой, знаете. Я подавилась воздухом и закашлялась, когда фраза вырвалась из моей гортани, привлекая к себе еще одну порцию внимания. Почему ты опять печален, Фредди? Жалеешь, что не ушел раньше? Ведь уйти все-таки стоит мне. И вот, прошло всего несколько дней, а я уже сижу на месте свидетеля, оценивая ее заносчивый вид взглядом своего неповиновения.