Искупление

— Дрянь. Петрификус тоталус! — Протего! Мы нападаем друг на друга и защищаемся, словно ведем немой диалог с собственной тенью, не решаясь понять, кто из нас все-таки истинное физическое тело. — Ты стала немного сильнее с нашей последней встречи. Сектумсемпра! — стараюсь увернуться, ударяясь о стену рукой, но это не страшно. — Наверное, потому что в этот раз мы считаемся с правилами честного боя. Экспульсо! — она отпрыгивает, и на прежнем месте взрывается кресло, щепками летя во все стороны. Приходится прикрыть глаза рукой, чтобы не ослепнуть от кусочков горячего дерева. Мы танцуем до боли в костях, до неглубоких порезов. Наш танец не смертелен — это скажет любой его свидетель, смеясь над нашими несмелыми потугами ранить, но не убить. И если я собираюсь измучить ее до мольбы о кончине, то чего ждет Беллатрикс? — Я могла бы тебя убить совершенно случайно в любую из последующих минут, — мы прячемся друг от друга за углами широких коридоров, приводя дыхание в норму. — Так что же тебя останавливает? — воплю, рассчитывая дальность следующего удара. — У меня на тебя еще есть планы, девочка, — я не вижу, как она совсем бесшумно разливает на полу скользкую жижу. Узнаю об этом секундой позже, когда выпрыгиваю для жалящего и поскальзываюсь, больно ударяясь головой о пол. — Я столько месяцев разрабатывала улучшенную формулу оборотного зелья, что не воспользоваться им в полной мере невозможно. — Я убью тебя! — Хотела бы быстрой мести — давно бы ее осуществила! Смерть от твоих рук мне смешна, ведь ты и сама не получишь от нее ни грамма удовольст… — Экспеллиармус! — Инкарцеро! Беллатриса успевает послать в меня крепкие веревки, связывающие все тело до невозможности любого движения, когда сама отлетает к стенке, полностью обезоруженная. Имея такую потрясающую возможность, я просто-напросто не могу ей воспользоваться, — из-за жгутов переместить палочку в ее направлении почти невозможно. И она гогочет, пытаясь подняться, попутно шурша по карманам. Даже не говори, что у тебя две палочки. Это вообще возможно? О честности речь не идет. — А если вот так? — я судорожно освобождаюсь от веревок и резво поднимаюсь, готовая к нападению. Но вижу только себя с ее безумной улыбкой на устах. — Зачем? — Хочу пообщаться с твоими друзьями, крошка. Мы обе не успеваем ничего сообразить и отпрыгиваем в сторону, когда стена у входа взрывается и обрушивается наземь, ломая под собой каждую деталь этого когда-то незамысловатого интерьера. И я убью их твоими руками. — Мисс Грейнджер! — среди прочего шума я слышу голоса детективов, ранее работавших над моим делом, и бросаюсь в сторону Лестрейндж, от который и след простыл. — Она только что была здесь! — Есть предположения, куда могла трансгрессировать? — В Хогвартс! — детективы осматривают полуразрушенное помещение, держа волшебные палочки наготове. — И она в моем обличии, чтобы навредить друзьям! Не говоря ни слова больше, я перемещаюсь на территорию школы, не видя ни единой зацепки. Ушла. Да и точно ли она здесь? Недалеко с хлопком приземляются работники Министерства. Я не помню их имен, но расцарапанное лицо одного из них напоминает о больничном приступе. Вы думали, что я ваша цель? Так бегите искать такую же, чего же вы теперь так напуганы и разозлены. — Вы подозревали, что работаете с самой Лестрендж? — мы направляемся ко входу в здание, окутанные синевой рассвета. — Нет. Мистер Кингсли Бруствер приказал установить слежку за несколькими людьми, которых он подозревал в двойной работе. Мисс Джонси… Точнее… — он корчится, думая о том же, в чем я готова его попрекать вечно — как можно находиться к ней так близко месяцами и ничего не понимать! — вошла в этот список как возможная жертва следующего покушения. Никто не думал, что все обернется так. — Как вы оказались в доме так быстро? — мы погружаемся в тьму коридоров, освещая дорогу люмосами. Но я готова накинуться на мужчин в любую секунду, подозревая в пособничестве ей. — Мы ночевали напротив в качестве охраны. Менялись каждую ночь, но ей не сообщали по приказу министра. — Он догадывался. Но вы бы ему никогда не поверили. — Ваша правда, мисс Грейнджер. Мы видели вас проникающей в дом и ждали подвоха неподалеку. Спохватились только когда услышали звуки взрывов и, подойдя ближе, узнали ее голос. С Пожирательницей нас часто сводила нелегкая. Тупые остолопы. — Значит, она пользовалась оборотным зельем? — молчавший до этого момента второй детектив задается вопросом, на который я не отвечаю. Пусть сам пытается решить эту загадку. Глядишь, поумнеет и получит повышение. У них ведь все так делается. Я Патронусом передаю предупреждение друзьям, чтобы они никуда не смели выходить из гостиной факультета и при встрече точной копии меня использовали Круциатус. — Вы позвали подмогу? Предлагаю сейчас разделиться по этажам. Кто-то должен сообщить директору МакГонагалл, ввести чрезвычайную ситуацию, искать… Гермиону Грейнджер. Пока учеников нет, провернуть такое проще. В гостиные она не пройдет так просто. Если она, конечно же, одна, — голова раскалывается от недавнего удара и разноплановых мыслительных ходов. — Вы справитесь? — детектив серьезен, но мне кажется, он надо мной смеется. — Да. Оба оставляют меня одну, разбредаясь кто куда. Я останавливаюсь через каждые несколько метров, вслушиваясь, проверяю каждые углубления в стенах и только спустя десяток минут слышу удивленный возглас Малфоя наверху: — Грейнджер? Решила изменить стиль, или это старания другого человека? Драко, это и есть другой человек. Я до последнего рассчитываю, что к племяннику у нее более теплые чувства, чем к своему же отпрыску, поэтому ступаю как можно тише вдоль перилл буквально на звуки голосов. — Ох, мальчик мой, уйди с дороги, я спешу к своим друзьям. — Не поделишься даже результатами встречи? — О какой встрече ты говоришь? — в ее голосе сталь и презрительные нотки. Драко-предатель крови ничтожен в ее голове куда меньше, чем Драко-собеседник Грейнджер. — Ты знаешь, о чем я говорю, — от него сквозит недоверием. Я уже почти поднялась по лестнице, проклятое эхо, замолчи хоть на секунду. Не усугубляй ситуацию. — Мы с тобой, я так погляжу, хорошие знакомые? — звуки ее толстых каблуков гремят отрепетированной дробью. Так отбивает свой победный марш только Беллатриса. И он понимает. — Мне казалось, ты должен был поумнеть, а не смягчиться. Люциус плохо воспитывал тебя, я догадывалась. Но чтобы настолько? Влияние мамаши? Ты так жалок, но мне тебя не жаль. Я выбегаю с разящим ровно в ту секунду, когда парень в зеленом пламени отлетает к противоположной стене, и сама попадаю ей в область груди, вызывая вскрик боли. — Малфой, осторожно! — Чертовы детки, зачем только нужно было вас заводить, — она и в крови упивается нашей участью — смешной, на ее расфокусированный взгляд. Беллатриса быстро скрывается в следующем коридоре, и я приближаюсь к скрученному на земле Драко в растерянных чувствах: — Это ведь была не Авада? — разорванное биение сердца заглушило даже произнесенное ею заклинание. Парень часто моргает, из уст его вырывается натужный стон нестерпимой боли, и из глаз стекает влажная дорожка: — О нет… Мне так жаль, Малфой, — я трясущимися руками пытаюсь взгромоздить его тяжелое тело на себя, но ничего ровным счетом не получается. Приходится уложить его голову на ноги. — Не вздумай умирать! Ты ведь не хочешь, чтобы я чувствовала свою вину за… — яркое красное пятно на его до этой минуты идеально белой рубашке растекается все быстрее, и я с тяжестью наваливаюсь на рану, не в силах остановить обильное кровотечение, — …за дырку в твоем теле… Какого черта ты вообще ходишь ночами по Хогвартсу, когда у тебя такое сильное снотворное. Он морщится от моих слез, так безобразно ударяющихся о его щеки, но не язвит, сохраняя последние силы на нечто важное. Война учит выживать, экономить энергию и дышать иным воздухом — в страхе, что и он может закончиться. Однако после войны меня отказываются слушаться руки, в которых нет тепла волшебной палочки. Гермиона Грейнджер, кажется, то самое исключение из правила — ее война сделала бесполезным куском мяса. А если чему-то и научила, то доказала бессмысленность этих фальшивых знаний несколькими калечащими заклинаниями — они почему-то все еще сильнее меня. Драко приоткрывает мокрые глаза и откашливается кровью, произнося на выдохе: — Нарцисса хотела видеть тебя в Малфой-Мэноре. Принести извинения. За все, понимаешь? На этих выходных она ждет тебя. Если хочешь, возьми с собой кого-нибудь, — ядовито улыбается, закатывая глаза в мою сторону. — Даже если это будут Уизли, не важно. — Ты не можешь бросить мать, Малфой. Она без тебя… Она не сможет без своего мальчика, поэтому не смей умирать, безмозглый ты Хорек! Помогите нам! — из темноты коридора бежит задыхающаяся фигура, наконец нас услышав и завидев. Я устала. Откровенно устала от того, что мои мольбы о помощи вылетают из уст все чаще. Устала от того, что изо дня в день я доказываю свою беспомощность всему миру, отвечая на каждый вопрос головоломки неверно. Раньше я была в них сильна. Что произошло после? И когда это после наступило? Возле нас падает очередной работник Министерства, прибывший, вероятно, недавно. Он также, по моим воспоминаниям, вел дело вместе с фальшивкой Джонси, а сейчас находится в том самом облапошенном положении, что и мы. — Что у вас здесь? Круцио? — я мотаю головой, всхлипывая, не убирая рук от сердца Драко. Он снова закашливается, почти захлебываясь в подступающей к глотке крови, и у меня взрываются звезды в глазах от бессилия. — Хуже… — Уберите ладони, я попытаюсь остановить кровь и затянуть раны, но мальчику все равно срочно потребуется помощь колдомедиков, — инспектор несет полную чушь. От такой Авады никто не выживал тысячу лет. Возможно, он лишь пытается не разводить панику, и в этом течении я повинуюсь, наблюдая за манипуляциями мужчины. Платина волос Малфоя режет глаза — он слишком Драко, чтобы умирать. — Гермиона! — я оборачиваюсь на крики ребят, приближающихся к нам с другой стороны, но не встаю, бросая взгляд то на них, то на свои — как она и предвещала, по локоть в крови, — руки. Наши встречи такие однотипные, что хочется уже разрубить это пленку с имитацией дня сурка. Драко слегка бьет меня по коленке бледным кулаком, привлекая внимание: — И еще. Я не виню тебя, Гермиона. Но я был прав. Как и остальные. Ты полагаешься на одну себя — и это приводит к ужасным последствиям, — слова становятся все менее различимы. — В субботу… Около пяти часов — приходи к самому чаю и не опаздывай. Нарцисса ненавидит опоздания. — Замолчи! Просто закрой свой рот и не вздумай отключаться! — я снова вою в лучах предрассветного знамени. — Ты должна была думать раньше. Не пойди ты тогда… — Мистер Малфой, — детектив поднимает его на руки, а я не чувствую половины тела — до колючих вибраций оно затекло под его весом, но мне было так плевать, — советую вам послушать дельный совет мисс Гермионы… — он бросает в мою сторону неловкий взгляд и, уже отходя от нас, сообщает: — Я отнесу его в медпункт — там уже находятся наши люди. К слову, я слышал хлопок — возможно, она снова убежала, пойманная врасплох… — Позаботьтесь о нем, пожалуйста! — негодно обрываю мужчину и встаю на ноги не без помощи подоспевшего Гарри. — Что здесь произошло? — сонный Фред озирается по сторонам с палочкой в руках и берет меня за — она в крови, ты не видишь? — руку, ни капли не раздумывая. Я поскуливаю, упираясь ему в грудь. — Нам нужно уйти отсюда, — чувствую лютую нужду упасть в подушку и обдумать все произошедшее, чтобы понять, куда плыть из этого озера слез. — Вернемся в гостиную, — Джордж шагает вперед, выводя остальных из ступора. Я все время оборачиваюсь назад, чувствую на себе прожигающие взгляды, и каждый раз убеждаюсь в их отсутствии и наличии паранойи. Ее больше здесь нет. Я ранила Беллатрису, и замахнуться на сокрушительную атаку она сможет вряд ли. Не сейчас. Не здесь уж точно. Полная Дама встречает нас зевком, и я завидую ей по-черному. В гостиной приходится долго разгоняться для объяснений. — …и в конце концов мы отправились в Хогвартс по горячим следам. Рон первый подает голос — хоть однажды — и все равно попадает мимо, так ничего и не поняв, пока остальные переваривают информацию с угрюмыми лицами: — Нам повезло снова с ней не столкнуться. — Ты серьезно? Нам повезло только с тем, что министерские крысоловы застали её врасплох. И ранила она (не насмерть ли?) только Малфоя — и то с досады, — а не вас всех по одному, — я активно жестикулирую, кружа вокруг друзей, будто бы пытаюсь донести какую-то отчаянную, важную мысль, едва ли сформулированную до конца, но нуждающуюся уже в словесном выражении. — А проблема, вы все знаете, в чем! Я снова облажалась! — Ты не знала… — О Гарри! Мне нужно было подумать головой! Я ведь знала, что ждать от неё ничего хорошего нельзя! Она умна, сильна и чертовски хитра! — Ты была… — Хватит меня оправдывать, Фред, хотя бы не ты! — Я и не собирался, — я оборачиваюсь к нему, почти впритык упираясь в шерсть золотистого свитера и поднимаю голову, мгновенно жалея об этом. Не часто я вижу в его глазах столько неконтролируемо изливающейся агрессии. Сомнений не остаётся — он нечеловечески зол. Однако, слившись в единый поток недовольства, направленного в мою же сторону, мы не можем сойтись на одной стороне, — удивительнейший парадокс всего моего существования. — Ты снова поступила так, как тебе взбрело в голову, не подумав, — обрываю его на полуфразе, безумствуя: — Ошибаешься, — горько. — Я знала, куда иду. И знала, чем это может закончиться. Но… — он тоже не профан, поэтому пользуется моим вдохом: — Ты хочешь сказать, — сжимает челюсти и хватает меня за плечи, нехило встряхивая, — ты пошла на верную смерть, отдавая себе отчёт? — Да. Фред молчит. Мой прямой ответ саблей попадает ему между ребер, стеной обрушивается на голову и убивает своим продолжением все святое: — И я очень зла из-за того, что снова пострадал кто-то вместо меня. — Зла? — Джинни врывается в хватку молчащего Фреда, сжимая мой локоть как никогда крепко. От её впившихся в водолазку ногтей на коже точно останутся кровавые полумесяцы, но и это меня не терзает. — Ты уверена, что это то самое слово? — у нее пустой взгляд и ровное дыхание. Джин хочет меня ударить, и я совсем не против. — Это звучит ужасно — да. Но мне за это не стыдно. — И очень зря, — Фредерик опускает руки, почти отталкивая меня резким жестом на пару сантиметров, и отходит к выходу из гостиной. — Если бы тебя убили… — он глубоко вдыхает, хватаясь за волосы руками, и вот-вот, кажется, вырвет их с корнем. Давай, скажи, что ты был бы вне себя от горя или ярости. Скажи, что ты винил бы чертово проведение и молился бы о моем возвращении. Я так сыта по горло этой жалостью, что знаю все ваши фразочки наизусть. — Если бы ты умерла, мне было бы не так больно, как сейчас. У меня из-под ног мастерски выбивается почва. И если раньше я только и мечтала услышать подобное благословение на смерть, то сейчас оно заливает в меня литры керосина, поджигая фитилёк нарочно брошенной к ногам спичкой. — Гермиона… — лишь шепчет Гарри, обратив взгляд на закрывающийся вход в гостиную, за которым скрываются две близнецовые макушки. — Ты хоть раз задумывалась, что бы было после? Даже не с нами — об этом ты, вероятно, не заботилась… — он застывает в расстроенных чувствах, совершенно не понимая, как мы пришли к этой картине мира, но я не могу больше протестовать — в горле застрял ком раскрошенного достоинства и самоуверенности. Я так хочу кричать, как часто думала о вас, и немею. Лучше бы я была обездвижена ее смертельными заклинаниями, которые сейчас кажутся абсолютно ужасной перспективой. Если бы ты умерла, мне было бы не так больно. Мне тоже больно, Фред. Если бы меня убили. Я бы победила, верно? Этот бой был бы на равных, я бы ранила ее — она меня, и так до смерти? Но эти вопросы сейчас не самые важные. Главное: насколько сильно я была больна, что воспринимала все это дерьмо за чистую монету светлого сияния чистого разума? Кажется, как раз смертельно. Я давлюсь своей же былой переоцененной храбростью и опираюсь о стену, отрешенно наблюдая за удаляющейся тенью Поттера. — Ты назвала меня плохим другом, Герм. Но кто ты сейчас, я понятия не имею, — Рональд тоже вставляет свои две финальные копейки в расщелину — как результат бессмысленной борьбы — между моим самосознанием и правдой жизни. Он уходит. Как и все они. Уходят, так и не узнав моего раскаяния. А есть ли шанс раскаиваться после? Я еле-еле ступаю к комнате и, добравшись, оседаю сразу на полу, стуча по нему кулаками в обуявшем меня вихре панической атаки. Она пройдет через время, лишив спокойного равновесия. Но пройдет ли адская тоска по звукам их голосов? Пройдет ли моя почти незаметная благодарность за их чертовски важное терпение? Пройдет ли голод по дружескому смеху? По общим касаниям, по сладким перешептываниям во мраке сгорающего ночника? Я не смирилась с потерей родителей, веря во что-то вечное. Но для вечной дружбы оказалась слишком ничтожной. И теперь я теряюсь снова. И теперь я не знаю, как действовать, потому что истинное желание действий — по-настоящему эффективных — пришло слишком поздно. Мне больше не с кем поделиться этой трагедией. Мне даже думать об этом стыдно — ментально я все еще в гостиной Норы, где все идеальное вечно. Но ничто не идеально там, где есть я. Даже Малфой все понимал в разы яснее. Даже он в последние минуты предобморочного озарения старался что-то сделать. Но теперь Драко на грани смерти, а я вспоминаю его слова с благодарной скорбью — я хочу сказать, что разложила их на атомы, впитав лежащие на поверхности смыслы. С осадком добавляя критически важное «не вовремя». Трещины досок пола, где мое тело готово разлагаться, — мое море. Воздух мой — прощальные (я в это верю по тону и осадку в глазах) слова Рона. Ушедший запах Фреда. Потухшие очи Гарри. Затихший смех Джиневры и — невозможное — молчание Джорджа. Все это — не их начинка. Все это — мое наполнение. Солнце в окне — в своем зените. Оно сморит на меня с жалостью — я знаю. Оно говорит мне — я была слепой мегерой. Ей самой, рассчитывавшей на вечное поклонение и каждый раз его отвергавшей жестом мнимого правосудия. В ту прослывшую бесславной ночь я разочаровалась в счастливых финалах. В любви и поддержке, в отсутствии боли и вечного страдания. Пока часы отбивали секунды третьего, а она делила со мной на двоих неудачу родиться Лестрейндж, винтики Гермионы Грейнджер перешли на автономное питание за счёт безумного ожесточения всего внутри сущего. Она перестроила механизмы моей жизни. Она — страх и скорбь, жизнь и смерть. Она — так неожиданно ставшая моей частью. Виновата Беллатриса. И я — ее финальная цель. Но сейчас я настолько превратилась в орудие ее открыто оглашенного поединка, что сама дарую сучке победу. С этим нужно покончить. Но как? Я обнимаю себя руками, перекрывая порог, — никто не сможет зайти в комнату через скалу моей отъявленной дурости. Никто сейчас и не захочет этого делать, малышка. Я бы могла стать шизофреничкой, но стала худшей версией себя. И в час, когда пора умыться, я умываю только руки. Как бы хотелось вернуться назад. На два чертовых месяца, на поздний сентябрь и гребаные 3:45. Нет. Нет, конечно же. Еще раньше. Застать ее. Застать их всех. Отправить родителей на мнимый отдых куда-нибудь в Азию. И уничтожить игру Лестрейндж на корню. Я бы сделала сколько нужно оборотов назад. Вот только сколько их нужно?

***

Мне срочно необходимо было найти хоть одного из своих — я откуда-то уверена — друзей, убедиться, что я не сошла с ума и все еще могу рассчитывать на то, что прощение где-то рядом. Но почему-то из комнаты в комнату с гулом проносилась тишина и встречавшая меня заправленная постель без единого намека на недавнее присутствие в ней своего хозяина. По лестницам я бежала сломя голову, перепрыгивая через каждые три ступени, крепко сжимая волшебную палочку в руках. Как бы детективы ни были уверены в том, что Беллатрисы больше нет в Хогвартсе, я им не верила — эта женщина обводила их вокруг пальца на протяжении месяцев, и ничего не исключало факта нахождения ее кучерявой головы за очередным углом. Но сейчас я ее не боялась вовсе — была уверена, что она не сможет меня убить. Это последний пункт ее тактики, правила которой сегодня сыграли против своей создательницы. Помфри убеждена, что «мистер Малфой вряд ли придет в себя». И я понимаю, как изменился этот чертов мир. Еще пару лет назад я желала смерти белобрысому Хорьку. Сейчас я готова за него мстить. Как и за то, что не могу найти своих настоящих друзей битый час, срываясь на плач и стыдливые всхлипы. Момент нашего воссоединения смутно представлялся в моей голове — я не знала, смогу ли попросить их выслушать мою речь, принятую, возможно, за фарс, или же признаться в настоящих чувствах, которые никому уже не будут интересны после стольких невозможно зацикленных проколов. И сегодняшнего — самого мерзкого. Именно это заставило меня сейчас возжелать на восьмом этаже вновь очутиться в секретной лаборатории близнецов, раздобыв бутылек одного их старого изобретения. Года три назад они смеха ради заставили Филча унижаться на публике, подлив ему новую разработку зелья «Чистое сердце». Еще несколько месяцев никто не мог выкинуть из памяти пикантные подробности жизни завхоза, которые он застенчиво процеживал сквозь зубы, не понимая, чем он ведом в этот паршивый момент. Мне нужна подтвержденная опытом, осязаемая помощь, почва, способная убедить даже меня саму в ряде сумбурных выводов, умело отделив их от роя копошащихся уже рефлекторно мыслей. Однако я прекрасно понимаю, что в роли этой самой помощи выступила надежда. — Я знаю: вы никогда не сможете согласиться на эту затею. Тем не менее, директор… я также знаю, вы мне доверяете. И я доверяю вам. Во всем, что касается моей жизни, — я готова молиться в глазах ничего не понимающей МакГонагалл. — Я уверена — я вру — лишь в одном способе поймать Беллатрису и отправить за решетку часть Пожирателей. Считайте это моей первой неофициальной миссией аврора. — Вы согласны? — она изумлена и почти рада, хоть и в морщинах у глаз копится усталое беспокойство за произошедший утром инцидент. — Профессор… Вам вряд ли понравится мое предложение. — Хотите, чтобы я сразу ответила нет или все же вас выслушала, мисс Грейнджер? — она слегка поднимает уголки губ, но не скрывает легкого недоверия во взгляде. — Я отдаю себе отчет. И обещаю действовать со всей возможной осторожностью. И ни за что не в одиночку, но… — Но что же? — Я верю разным слухам, профессор. В том числе об отшельниках-изобретателях, так некстати скрывающихся от Министерства. И я слышала про достижения Виконта. И совсем недавно видела его в стенах нашей школы… Я настолько встревожена, что начинаю переступать с одной ноги на другую, боясь чего-то незримого, предвкушая моменты, по сложности не сравнимые даже с сегодняшним смешным до ужаса боем. Умереть — просто. А жить — стоит постараться. Спустя несколько минут дверь из красного дерева поддается трепету моего желания и бесшумно возникает на расстоянии вытянутой руки. Выдыхаю с облегчением и тру покрасневшие, вероятно, уже опухшие глаза — остается найти в бесчисленных коробках мою вакцину для души. И если бы речь шла об огневиски, я давно бы спилась в одной из подворотен. Захожу в комнату, на секунду удивляясь оставленному включенным источнику света, но позже прикусываю щеку изнутри. Так вот, где вы все были. На меня уставлены несколько пар глаз: кто-то удивленно застывает у стола, кто-то давится выпиваемой из рождественской кружки жидкостью, а кто-то просто отворачивается по тысяче известных причин. Я смущена и напугана. Этот момент должен был настать меня немного позднее. Но судьба распорядилась иначе. Единственное, что набатом бьет в сознании — пузырек с нарисованным сердцем, вписанным в зеленый квадрат — чтобы не спутать с амортенцией. Не говоря ни слова, но сопровождаемая безголосыми зрителями, я копошусь по ящикам. Только бы не выгнали. Не ушли сами. Не избежали меня снова. Не сейчас. Я не вирус — я переносчик, и меня все еще можно вылечить. Сейчас очень важно остаться вместе. Вместе, слышите? Я все поняла. Поздно, правда. «Лучше поздно, чем никогда, Герм, не так ли?»— повторяю одну из фраз Гарри, прошаривая еще один стеллаж. Когда на глаза попадаются однотипные баночки, радуюсь — один из них обязательно должен подойти, и не ошибаюсь. Это оно. Я оборачиваюсь к фигурам, делая глубокий вдох, и, смотря себе под ноги, красная донельзя, словно брошенная в котел, спешно прохожу к пустому углу комнаты, чтобы видеть всех. Видеть, но не смотреть. И падаю на колени в извинительном жесте, словно монахиня перед Гробом Господнем, готовая покаяться и замолить грехи. Откуда-то слышится удивленный вздох, кто-то примирительно хмыкает, а кто-то не может перестать теребить пальцы — я ориентируюсь лишь на звуки, сил поднять головы не находится и в помине. Несколько секунд проходят за открытием бутыли. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Запрокидываю голову и выпиваю все до последней капли, держа пустую стекляшку в руках — займу их хоть чем-то, всяко лучше позы «по швам». Зайдя в комнату, я сперва увидела Гарри, стоящего ближе всех ко входу. Сейчас его образ неспешно опускается в неизвестно откуда взявшееся кресло, немного меня обнадеживая. Хорошо. Все хорошо, просто нужно собраться. Слова не вяжутся друг с другом, и ситуация в моих глазах со статуса «неловкая» скатывается в тартарары, где в адовом пепелище дотлевает «омерзительная». Я уже думаю, как незаметно сбежать, но что-то в корень меняется, когда мой тихий голос наполняет окружающее пространство, отбиваясь о стены и теряясь во всеобщем дыхании: — Сейчас, наверное, сбывается один из худших кошмаров когда-то существовавшей Грейнджер — вот так вот стоять на коленях, краснея и каясь, прося прощения и раскрывая все ненавистные секреты. Мне ужасно неловко. Я готова провалиться сквозь эту чертову землю с минуты на минуту, — предложения строятся сами, не всегда логично, но всегда правдиво. И я уже понимаю Филча, доказывающего, что ушки миссис Норрис — самая ценная часть ее тела. — Я очень хочу попросить вас не выгонять меня. Не уходить самим. Просто выслушать. И потом поступать, как угодно. Слишком дорого мне обходятся эти минуты. Но сейчас я почему-то верю, что они могут меня спасти. Во всех смыслах, ребята, — я неосознанно хмурюсь, разглядывая на дне баночки с интересным логотипом свое еле заметное отражение. И вижу последнюю дуру. — Еще несколько лет назад я мечтала стать старостой факультета. Греть на груди значок, ловить нарушителей и строить дисциплину. Даже не из-за характера или воспитания. Я хотела быть кому-то нужной. Кому-то полезной. Работало это не всегда и не со всеми, но вы и сами все знаете. Я слышу легкие смешки, но они меня не веселят. Я напряжена до максимума. Я высказываю и выслушиваю одновременно все то, в чем не призналась бы себе сама. Потому что сейчас я — это я. — Потом настало время других простых фантазий Гермионы Грейнджер — идеальные экзамены, потрясающие рецензии профессоров, неплохая репутация. Когда же появились первые признаки начинающейся войны, я мечтала только об одном — ее пережить. Не более. Еще позже я задумывалась о семье. Возможном муже, детях, работе. В самые сложные моменты я рисовала идеальное будущее, где все наладится. Потому что тогда — не ладилось ничего, — я закусываю губу, предполагая, о чем пойдет речь дальше. — После Малфой-Мэнора и битвы за Хогвартс все пошло по наклонной. Мне казалось, я схожу с ума. Пришлось все чаще просить у Мадам Помфри успокоительное, но легче не становилось. И у меня появились новые желания — спать без кошмаров, кричать не до срыва голоса, не бояться темноты, не бегать по школе, слыша голоса мертвых и, к великому сожалению, некоторых живых, — я всхлипнула, вспоминая нелегкое время, когда даже подготовка к урокам стоила сотен вздрагиваний от каждого шороха. — В одну из ночей мне приснилось, как Беллатриса отрезает мне руку по плечо. Первой и последней мыслью было — уж лучше отсутствие признака, чем клеймо, которое усердно не замечаешь, принимая душ, и прячешь от других под тонной повязок и одежды. У меня потеют ладошки, в носу скапливается вязкая жидкость, а глаза вновь наполняются влагой, все еще успешно скрываемой от посторонних глаз. Я не хочу думать о том, что они знают меня, как облупленную. — Дальше — я перестала существовать. Дышать. Чувствовать. Дальше — было неразличимое зло. Как я сказала сегодня… Как вы все прекрасно знали, — я делаю глубокий вдох и резко выдыхаю. Слезы брызгают из глаз, — да, черт возьми, я хотела умереть. Я пыталась умереть. И делала это тысячу раз мысленно, — вместе со мной, почти в унисон, шмыгает Джинни, и я вспоминаю о важном: — После того самого случая в ванной комнате я некоторое время, кажется, была на том свете. Видела родителей, которые отругали меня по полной программе, разгуливала какой-то полупризрачной походкой между вами, корила Джинни за ее слезы, как и сейчас это делаю. И тогда же я впервые угадала в гребаной Джонси черты настоящего кошмара. От переизбытка щемящих эмоций я пошатываюсь и почти падаю вперед, вовремя придержавшись о пол рукой. Я все еще смотрю под себя, но боковым зрением вижу чей-то резкий поддерживающий рывок в мою сторону, от чего отползаю ближе к углу, выставив ладони вперед: — Мне сейчас так ужасно противно от своих слов и себя самой… Пожалуйста… Делайте вид, что вас здесь просто нет… Что я разговариваю с пустотой и пытаюсь найти ответы на самые сокровенные вопросы, которые она не запомнит, — бутылек выпадает из рук, и ладонями я прикрываю лицо, иногда вытирая его рукавами водолазки, размазывая соль по щекам и носу. Однако в комнате воцаряется тишина, нарушаемая все той же малюткой Уизли. — Что было дальше я помню откровенно плохо. Лишь непостижимое отвращение к себе, навязчивые мысли, паника и бесконечно сменяющие друг друга планы по ее поимке. Они всегда грешили плачевностью — я, как заевшую пластинку, переигрывала их снова и снова, пытаясь найти изъян в системе. Но его не было. В моих мыслях все кончалось фатально. Отчасти потому, что я в некоторой степени стала ее отражением в своих глазах. Видела ее в зеркале, слышала в своей голове, поступала, как она, одергивая себя только после ваших замечаний, — слышу чей-то приглушенный шепот и машинально перемещаю ладони на уши, закрыв глаза. Колени побаливают, но я упорно продолжаю стоять. — Именно поэтому я… Слушала вас. Но не слышала. Слова поддержки, подбадривания, попытки сделать вид, что все в порядке — это действовало несколько минут, иногда часов. А после она уничтожала во мне последние надежды найти выход из порочного круга самобичевания — во мне как будто бы стиралось все хорошее, оно было выставлено ею под самыми мерзкими углами и… Я хотела плясать под ее дудку. Я искренне верила, что моя отрешенность заставит вас меня возненавидеть, и тогда я точно свершу запланированную кару — над ней и собой, — я замолкаю, снова восстанавливая дыхание. — Она часто повторяла, что уничтожит всех моих близких. И намекала на то, что я сама рано или поздно это сделаю. И Беллатриса чертовски была права, знаете, — я вытираю лицо, и поднимаю голову к полотку, игнорируя мелькающие передо мной лица: — Все это время я… Будто бы… Делала шаг вперед… И убегала на два назад… Я боялась. Того. Что однажды. Действительно. Стану. Опасна. В Министерстве я убедилась — по определенным словам, — что Беллатриса перевоплотилась в Джонси. Возможно, этой бедняги и в живых уже нет. И я рискнула. Поняла, что судьба дает мне шанс. Ушла одна. Опростоволосилась. Пожертвовала еще одним не причастным к этому дерьму человеком. И слетела с катушек. В очередной раз. Делаю большое усилие и выпрямляю голову, упираясь взглядом в ночнушку Джинни. — Боже, я надеюсь, ты в ней не замерзнешь, — неприятно удивляюсь тому, что выпаливаю по-настоящему все, что у меня на уме. Ребята прослеживают траекторию моего взгляда и, кажется, слегка улыбаются, а я все так же по инерции снимаю с себя черную вязаную вещь и протягиваю ее девушке. — Герм, нет… — Сегодня я мразь, Джинни. И отказы не принимаются, поверь. Мне плевать, что я остаюсь в одной облегающей майке, незатейливо открывающей все краски моего тела. Я снова приставляю руки к голове и прикрываю глаза, сосредотачиваясь. И только собираюсь открыть рот, как чьи-то теплые руки обматывают меня пледом. — Ты… — …знаю. Все еще пахну тобой и вишней. — Спасибо. По его голосу я слышу, что Фред все еще немного не в себе, поэтому не удивляюсь, когда он отсаживается поодаль, но все же ближе, чем до этого момента. Я начинаю расслабляться. И в комнате заметно теплеет. — Да… Да, да, да. Я сбрендила. Потому что в моей голове начала рушиться пирамида, которую я старательно собирала по камушкам. Беллатриса призналась, что умереть от моей руки — смешно, а не страшно. Здесь я вычеркнула все свои мечты о черной и быстрой мести, — массирую виски, вызволяя все большее количество рассуждений наружу. — И играть в ее игры я резко перехотела, потому что рядом с ней почувствовала нашу несоразмерную разницу. Как бы низко я ни пала, до ее уровня мне все еще далековато. А потом… Случилось то, что случилось, — я осмотрела каждого из присутствующих, замечая, что предательская влага вновь приливает к глазам, покрывая все туманной пеленой. — Только лишившись вас, я поняла, что была самым мерзким другом в этом мире. Что сама я ни на что не способна. Что прислушиваться к вам нужно было раньше, — снова вытираю лицо, ища среди всех Рональда. Он сидит на полу метрах в четырех с поникшей миной, скрестив ноги и опираясь о кресло Гарри. Я не замечала усилий Рона, когда он молча не вступал в наши разговоры. А ведь он так терпеливо держал в себе это тупое сочувствие, что был удостоен похвалы: — Рон, прости. Ты был потрясающим другом. Пусть и неумелым, пусть и наивным, но ты умел как-то по-своему поддержать. Несмотря на все те сложности, через которые мы проходили, ты оставался товарищем. Даже когда мы пытались встречаться, если честно, ты тоже был все-таки им. Он удивляется и неловко почесывает затылок, не ожидая такого чистосердечия в эту минуту: — Извини, Герм. Ты знаешь, я совсем не научился себя контролировать, — он рисует на лице подобие улыбки, пытаясь бороться с накатившей грустью бабочками коротких ресниц. Я поднимаю глаза. — Когда ты, Гарри, каждый день тащил меня за руки вверх, заставляя встать — буквально и фигурально — с пола, подозревала ли моя гнилая статика тебя в искренности? Разве что в долге. А должна была всегда я — просто понять, как ты мне дорог, мальчик, у которого все получилось. — Без тебя я бы таким не стал, — он смущенно поправляет очки, пока я утираю слезы, скатившиеся ручейком на шею. Тем же занимается Джиневра. — Мы с тобой, как два сапога — пара, — заглядываю в ее глаза, закусывая губу и всхлипывая. — Сидим и воем часами, как дуры. Вот только здесь дура я, а ты то чего плачешь? — Потому что ты! — она не может остановиться. — Потому что я! — передразниваю, вскидывая руки, и она, наконец-то, хихикает. — Ты такая красивая, даже когда рыдаешь. Мне повезло с тобой, Джин. К слову, Гарри повезет с женой, и тогда мне мало будет доставать счастья от этой потрясающей улыбки и взрывного — по-настоящему вашего семейного, Уизли — характера! — Я от тебя никогда не отстану! — я свято надеюсь. — Джинни… Когда ты то и дело подбадривала меня добрым словом, я пропускала его мимо ушей: «Это ритуал нашей дружеской связи», — думалось мне. «Она так лечит свою душу». Но ты все это время лечила меня. А я поддавалась очень и очень плохо, — она спускается с кровати ко мне на пол, обвивая крепкими объятиями со спины. Джордж разливает чай по кружкам и широко улыбается. Он знает, что я оставила его брата на сладкое. Он знает, что тоже невероятно мне дорог. — Когда ты, Джорджи, направлял меня в нужное русло своими забавами, я не приписывала тебе этих заслуг. Но — посмотрев сквозь время — ты заслуживал намного лучшего отношения и моей несмелой отдачи в виде хоть одной полуулыбки. — Верно говоришь, Герм! Заслуживал и видел это каждый раз! Чаю? — Нет, спасибо, — я крепче сжимаю ладонь Джинни, пропуская через все тело разряды тока. — Не сейчас. У меня все никак не хватает сил посмотреть в лицо твоему братцу, с которым я просто ужасно поступила. — Сбежала, — Фред вступает в игру, в сотый раз радуясь чудодейственности их изобретения. Вот только я его уже как несколько минут не чувствую в своих жилах. Здесь говорит мое сердце. — Да. — Оставила глупую записку. — И это верно. — А напоследок хоть поцеловала? — Поцеловала, Фред, — все улюлюкают (кроме, пожалуй, Рона — он скучает), а я все так же пялюсь в стену в поисках смелости. — У тебя есть почти все основания считать меня мерзавкой за все наши маленькие, большие и просто огромные неприятности, но это не изменит того факта, что я могу говорить о тебе часами, — я склоняю голову в его сторону, встречая редкий взгляд, полный чрезмерной ласки и искренности: — Потому что я люблю тебя. Мое сердце падает, отправляя к щекам румяные солнца. Я не сразу осознаю, что предыдущую фразу мы сказали как-то одновременно. Но он берет меня за руку и оставляет на ней нежный поцелуй, убеждая в реальности времени и пространства. — Кстати, выпрями ты уже ноги, пока не пришлось их отрезать! Зачем ты вообще это сделала? — Для сакральности, — я вновь рада находить свет улыбки между солеными водопадами. — Но это еще не все. Я хочу все исправить. И мне нужна. Ваша. Помощь, — они заметно оживляются, и я не без помощи Фред пересаживаюсь на кровать, покрывая свои ноги легкими щипками — так к ним быстрее приливает живительная кровь. — Но для начала я все же спрошу… Мир? — Ты вот сейчас издеваешься, да? — Фред ложится у моих колен, все еще держа за руку — и я бы никогда ее не высвободила, готова поклясться. — Он прав, Герм. Пора собраться и думать о… более важных вещах! — Джинни помогает Джорджи с чайными затеями, и кружка горячего бергамота уже ждет моих прикосновений, отдавая густым паром. — Хорошо. Я просто удостоверилась. Без обид, — жить стало на пункт легче. Жить, слышите? Я начинаю.

POV Фред

Раньше мне казалось, что я влюбился в ангельское создание. И ровно до этой минуты я был убежден в его здравомыслии. Но, кажется, Бог изгнал тебя из рая, Гермиона, потому что сейчас ты, подобно копии Люцифера, со злой отрешенностью пытаешься управлять своей собственной демонической армией. Чтобы загнать меня в угол своей бесчувственностью. Чтобы — вот только зачем? — вызвать наружу мое разрывающее разочарование, создав самые кошмарные воспоминания, связанные с тобой. Ты столько раз говорила о каких-то чувствах, особо не вникая в подробности. И сейчас я думаю, что чувства эти — пустой звук, как и я в них — пустое место. Я вернулся в место нашей лучшей — к слову, недавней — ночи, чтобы снова упасть у холодной кровати, съедаемый горечью наших последовательно произнесенных фраз. За что ты такая, Грейнджер? Я хотел подарить тебе покой. И ты его ни во что не поставила. И сейчас я хочу остаться в покое сам, но Джордж мельтешит рядом, рассыпая его по песчинкам: — Ты помнишь Джефри? — Не сейчас, Фордж! — Что бы ты делал, убей он меня тогда? — Ты действительно хочешь об этом поговорить? — я в бешенстве и ужасе. Я не хочу ничего понимать, ни о чем задумываться, никого сравнивать. Эмоции вершат этот час своими перманентными взрывами. — Я хочу тебе доказать, что вы похожи, Дред. С ней. Не согласишься? Не хочу соглашаться сейчас даже с тобой. — Перестань. Гермиона поступила плохо и бла-бла — это говорим мы сейчас. Но знаешь, что? Как бы поступили мы, братик? Джордж меряет комнату шагами, потирая подбородок с задумчивым видом, и я слежу за его перемещениями, как за спасительным зайчиком света зеркального отражения. Пожалуйста, продолжай. Вызволи меня. — Когда на тебя упала стена, я испугался до смерти. И вместе с этим захотел разорвать каждого, кто поднял палочку против нас. Это был аффект. Он пропал, стоило тебе махнуть рукой и откашляться от пыли каменного блока. Потому что в нем не было больше никакой необходимости. Потому что моя психика пострадала в ту минуту и получила последующий разряд. — Ты говоришь дело, но я не могу… — Представить? Не обманывайся. Ты тоже был ведом этими чувствами. Даже больше. Джефф заслуживал этого. Либо он, либо я, конечно же. Но. Я знаю, о чем думал ты. Вернее, о чем не думал. — О себе, — твоя правда колючая. — Силен же этот товарищ аффект! — Джордж стучит по столу, имитируя барабанную дробь. — А Гермиону он сбил на запрещенной скорости, — добавляет настолько тоскливо, что мое сердце замирает. — И сейчас мы притворяемся самовлюбленными идиотами, веря в свою важность. Я недоволен этой ситуацией не меньше, парень. Но все же я чуточку адекватнее тебя, влюбленного идиота. — Это ваше заключение, учитель? — Это мое освобождение от скучного домашнего задания в виде пагубных мыслишек! — Мне нужно извиниться. Мои слова могут ее добить. — Я бы так не сказал. По-честному, пока ты бежал из гостиной, я уловил в Гермионе прозрение — хотя и не без доли отчаяния. Поэтому пошел за тобой, а не остался утешать малышку. Посуди сам, это должно было произойти уже очень скоро: она стала нам доверять, в отличие от первых недель, когда пряталась по углам, лишь бы никого не встретить. Она… Да, была сумасбродна, но потихоньку принимала человеческий вид, распивала с тобой… — Ты вообще как… — я удивлен до вскрика. — Нужно выкидывать за собой бутылки и прятать все стаканы! Кто бы еще составил тебе компанию. Ронни? — Ты гениален! — И невыносим! — Джордж хохочет. — Нам нужно дать ей время. Я искренне верю в ее мозги и, как ни странно, совесть. — Ты прав… Абсолютно, — Джордж говорит о ее совести, будучи уверенным, что моя уже давно бьет ключом — громким укором за снова причиненную боль девушке, от которой я без ума. — Что мы можем сделать, по-твоему? У меня нет никаких предположений. Лестрейндж могла трансгрессировать куда угодно — это и ослу понятно. Но как это можно исправить? — Понятия не имею, Дред. Предлагаю отправить ребятам весть патронусом и дожидаться их на месте. Нам стоит многое обсудить. — Что бы я без тебя делал, Форджи? — Черт тебя знает! Вероятно, был бы так же ослеплен любовью, держась за сердечко в непристойных душевных муках, — он тасует в руках наши новые предсказательные карты и протягивает мне колоду. Я тяну. — Помню, года два назад ты вел себя так же, безмозгло бегая за Анджелиной. Вот смеху-то было. — Зато сейчас не смешно ни капельки. Что там? — я переворачиваю карту. На ней красуется двуликий старик, потирающий стеклышко пенсне и толкующий о своей необратимости. Стоит раз встряхнуть, он оборачивается в младенца, не знающего, что делать с горой свалившихся на него вещей. — Господин Время, Джордж. Но вряд ли он нам помощник. Мы встречаем ребят неграмотными зарисовками и расплывчатыми предположениями. Толкуем о возвращении в поместье Джонси и бывшее убежище Пожирателей. — Нам нужно пробовать, а не молоть языком — все бессмысленно, когда мы не уверены ни в едином своем слове, — я взбешен и беспомощен — гремучая смесь, бьющая по самоконтролю. Она это чувствовала ежедневно, как же я не понимал. — Нам нужна Гермиона. Она знает намного больше о Беллатрикс. — Ты снова хочешь их столкнуть лицом к лицу? — Джин кричит и нервничает. Тоже научилась у подруги. — Нет — на это есть команда Бруствера, которая шпионила за чертовкой неделями, но так ни о чем и не догадалась! — ребята растеряно тупят взгляды. — К мистеру Кингсли стоит обратиться за силой — кто знает, действует ли она одна или готовит новое ополчение во славу погибшему Лорду. — Не знаю, как вы, но я хочу вернуться к Герм, — шепчет Гарри, и во мне растекается невыносимая к нему благодарность. — Я тоже. — И я. Мы единогласны в своем решении, что не удивляет. — Это называется: побесились и хватит, — скулит Ронни. — Что мы ей скажем? — То, что нужно было сразу… — сестренку обрывает скрип двери, и мы незаметно достаем волшебные палочки. Одна из лучших привычек, оставленная круглосуточными битвами. Однако, когда из темноты выглядывает ее испуганная заплаканная — как и обычно, Герм! — мордашка, я выдыхаю: сражаться здесь нужно только с моим желанием припечатать тебя к стенке и, зацеловывая, повторять, какая ты дуреха. Она вся дрожит перед нами, выпив «Чистое сердце» и, стоя на коленях, вызывает во мне восторг. Эта девочка сильнее, чем думает сама. Эта девочка — слава Джорджу — приняла себя даже после фантасмагорической сценки в гостиной. У меня нет сил смотреть на твои голые кости, обтянутые кожей и фиолетовыми рубцами — укрываю тебя от холода и их смущенных взглядов. Хватит уже показывать тело, скрывая искромсанную душу. — Потому что я люблю тебя, — шепчем уверенно, словно супружеская пара, прожившая в браке десяток лет. Я касаюсь губами ее холодного запястья и помогаю ей перебраться в постельное тепло — я уже не сержусь на тебя, ты знаешь? Я рассержен только на себя и слепые попытки ухватиться за твою наигранную этими месяцами ложь, потому что правда была глубже Марианской впадины. Папа, поражаясь маггловской географии, часто цитировал фразы из толстых учебников. — То есть ты хочешь сказать, что существует другой Маховик времени? — мы ликуем в неверии, но эхо надежды проносится в Выручай-комнате неустанными голосами. — Верно. Еще в Гриммо я нашла парочку новых книг из запрещенной литературы, где были описаны недоказанные теории разного толка. Одна из них касалась так называемого Виконта. В ней говорилось о том, что этот изобретатель времен еще Первой магической войны лелеял надежду создать усовершенствованное устройство, чтобы иметь шанс спасти свою жену, которую Пожиратели казнили за неповиновение. Это было более двадцати лет назад, и примерно в то же время Виконт был убит сам… — Погоди, и чем нам поможет мертвец? — Гарри задает волнующий всех вопрос, нетерпеливо стуча ногой по основанию кресла. — Сперва дослушайте! Он жив. Я видела его в Хогвартсе после окончания уже недавней войны — и он отнюдь не был похож на оглоданные псами кости. Да, он постарел, но почти не изменился, судя по фотографиям. И если тогда я не придала этому особого значения, то сейчас… Когда у меня попеременно возникают в голове мысли о том, как бы было здорово, если бы ничего не случилось… Я хочу в это верить. — И ты была у МакГонагалл? Что с ней? — я увлеченно наблюдаю за огоньками ее оживших глаз и проникаюсь той же верой в невозможное. — Она не отрицала. И дала несколько зацепок, несмотря на вербально однозначный отказ. — Мисс Грейнджер, вы были правы — я вынуждена запретить вам даже мечтать о подобном. Нынче озеро Запретного леса скрывает в себе множество опасностей, включая гениальность некоторых своих соседей. Ступайте с миром и не задумывайтесь о том, что чревато непоправимыми последствиями. — Она дала нам зеленый свет: он явно живет у озера и, судя по всему, располагает тем, что нам так необходимо. — Ты уже думала о том, как мы сможем его убедить? — Гермиона стыдливо закусывает губу, оборачиваясь ко мне с виноватым выражением лица. — Кража?.. Я подавляю смешок, как и ребята, мягко похлопывая ее по спине: — Вот ты и ступила на скользкую дорожку, Миона! — На самом деле, как бы там ни было, мы могли бы с Фредом этим заняться — нам столько раз приходилось забирать у Снейпа из-под носа ингредиенты для зелий, что облапошит какого-то старикана не представляется трудной задачей! — Может, все-таки будем немного честнее и поговорим с ним? — Джин, ты все еще веришь в чудодейственную силу разговоров? — я скептически изгибаю бровь, поддерживая затею брата. — Сегодня они нам помогли… — Но еще пару часов назад я отбивалась от ранящих Беллатрисы без единого шанса завести дружескую беседу. А парочка фраз Малфоя с тетушкой стоили ему, кажется, жизни, — Гермиона опять нервничает, сжимая ладошками одеяло и удрученно разминает шею. В порыве чувств я кладу свою голову ей на колени, чувствуя, как мигом напряженные мышцы расслабляются с завидной скоростью. Она несмело перебирает мои волосы, накручивая их на тонкие пальцы и продолжает: — Да и разговоры сейчас об этом вряд ли нас к чему-то приведут. Я бы хотела… Нам бы следовало отправиться туда как можно скорее и убедиться самим, есть ли толк в этой затее. Иначе — я не знаю, как поступить. Все обернется в тысячи раз сложнее, не имей мы возможности… Немного использовать время на свою руку. — Кто поддерживает? — по ребятам видно: они готовы ко всему, как бы ни пугало будущее. У прошлого с этим куда больше опыта. Прошлое пестрит липкими ручейками страха на темном орнаменте погребальной земли. Они все поднимают ладони в одобрительном жесте. — Когда отправляемся? — Гарри встает с места, потягиваясь и разминая кости. Гермиона рисует невидимые узоры на моей шее своими коготочками, а я по-мужски сдерживаю вздохи удовольствия, следя за каждым ее перемещением. — Я готова хоть сейчас, — произносит неуверенно и оттого так тихо, что слышу, пожалуй, лишь я. — Ты давно ела? — застаю ее врасплох. Девушка останавливается, и я переворачиваюсь, чтобы лучше ее разглядеть. — Не помню. Только огневиски… — Тогда решено — сейчас обедаем и сытые, грозные, уверенные в себе на все сто идем покорять вершину Эвереста, — спасибо отцу за метафоры этого часа, я очень доволен видеть ее искреннюю радость от моих речей. — Хорошая идея. Я успею принять душ? — Джинни всегда чешет за ухом, когда строит бытовые планы на ближайшее время. — Давайте так: сейчас идем в Большой зал, после — час на подготовку. Встречаемся у совятни. — Принято. Они один за другим покидают комнату, а я и не думаю двигаться с ее ног, мешая Гермионе последовать их примеру. Но она и не стремится. — Прости, — мы снова начинаем говорить одновременно. — Скоро ты переплюнешь в этом самого Джорджи, — она скупо улыбается, поджимая губу в желании сказать очередное оправдание, но я не хочу их больше слышать. — Не нужно, — поднимаю корпус и накрываю ее губы в нежном поцелуе, на который она нетерпеливо отвечает, обвивая мою шею и зарываясь пальчиками в шевелюру. Я ее выпиваю без остатка. Был бы упырем, Миона бы уже давно лежала здесь обескровленная. И я бы вновь и вновь наполнял ее собой — и так по кругу. Она сминает мои губы, почти задыхаясь, углубляет поцелуй, играя своим языком у меня во рту, и я умираю в тысячный раз за секунду. Легкие жгут нехваткой воздуха, мы едва ли отстраняемся друг от друга, и я прижимаюсь своим лбом к ее, тяжело дыша. — Запомни на всю свою жизнь — я без тебя не смогу, Гермиона. Слышишь ты? — дышу ей в лицо, раскаляя атмосферу. — Угу, — она прижимается ко мне всем телом с невиданным ранее рвением: — Я тоже, Фредди. Я тоже. — Пойдем поедим? Обещаю, что ни одна Паркинсон не посмеет и рта открыть в твою сторону. — Ох, если бы это было самым страшным! Но я не смогу тебе отказать в любом случае. Отстраняюсь, поправляя ее взъерошенные волосы. — Тогда идем, малышка на миллион.

***

POV Гермиона

В Запретном лесу ветер выл подобно стае волков. Мы отбросили к черту идею разделяться, всей гурьбой переступая через поваленные ветки деревьев и выставляя орудия защиты перед собой от каждого непредвиденного звука. Когда на горизонте замелькало озеро, половина дела была сделана. — Давайте используем заклинание обнаружения по всему периметру. Здесь открытое пространство, думаю, можно пойти в разные стороны и, найдя какое-либо строение, звать подмогу. — Эм, Герм, не хочу показаться бестактным, но твой план слишком хорош, — смеется Джордж, на что мы оборачиваемся к нему в непонимании. Он лишь указывает рукой вдаль — там маячит фигура старика, собравшего с собой охапку левитирующих дров. — Это было проще, чем мы думали. — Пойдемте, пока не убежал. — Рон, посмотри на него. Куда этот милый Санта может убежать? Разве что в объятия Морфея или самого Мерлина… Мы подбираемся все ближе и на расстоянии нескольких метров окликаем его. — Оу, мисс Грейнджер, — горбатый мужчина на вид лет семидесяти доброжелательно светится глазами и пытается улыбаться своим беззубым ртом. — Вы еще и с друзьями! О, великий Гарри Поттер! Господи! Проходите скорее, на улице такая холодрыга! — он распахивает дверь, и мы заталкиваемся в его хижинку совершенно растерянные — такой прием даже не вписывался в наши планы после всего зла, излитого на нас этим миром. — С дровами я и сам разберусь, проходите, молодые люди! Виконт закрывает тяжелую дверь с вопрошанием: — Никто не против чая? Я, к всеобщему сожалению, больше ничего не пью всю свою жизнь, поэтому гостям бывает со мной туго. Да и чай, впрочем, без сахара. И без любой другой пищи, если честно, — он медленно ковыляет к шкафчику, который заменяет ему всю кухню, и вытаскивает чашки с нижней полки. Ребята дружно ютятся на небольшом диванчике. Место, в котором мы оказались, очень напоминает хижину Хагрида, — за исключением того, что у нашего егеря не стоят через каждые двадцать сантиметров странного применения приспособления, работающие не то от магического вмешательства, не то от воздуха. — В следующий раз стоит принести ему маминых гостинцев, — хихикает Джинни, наблюдая за манипуляциями забавного мужчины. — Все изобретатели такие, чего вы удивляетесь, — Фред старается скрыть блаженное веселье за манерной серьезностью, но проваливает это негласное испытание, отворачиваясь с улыбкой. — Вам помочь? — я не могу найти себе места и кружусь возле него. Маг грузно выдыхает: — Девочка моя, спасибо тебе! — я забираю у него фарфор и разливаю кипяток по чашкам, краем глаза замечая, как мужчина вытирает слезы, провожая каждое мое движение долгими взглядами. — Ты так выросла, малышка Гермиона! И так похожа на своего потрясающего отца! Чугунный чайник почти вылетает у меня из рук, но Гарри останавливает его громкое падение заклинанием. Слышится лишь шум непрекращающегося мотора обогревателя. — Мы были знакомы? — Обо всем по порядку, — Виконт усаживается в свое кресло-качалку, жестом призывая меня также устраиваться поудобнее. Фред освобождает место, уходя на пол. — Я так рад вас всех видеть! Пользуясь случаем, хочу сказать спасибо за победу! Я так стар и слаб, что даже выйти на улицу — мое маленькое достижение. Вы же — мои герои! Когда я привез тебя к дому Грейнджер совсем малышкой, которой только-только исполнился день от роду, я и представить не мог, что ты сыграешь такую роль в жизни всего магического сообщества, — он утирает слезы махровым платком, и его изумрудные глаза смотрят в самое мое нутро. — Так это вы… Вы меня спасли? — час от часу не легче от головокружительных новостей. Но сейчас они радуют до мурашек. — Я родился в семье маглов — в доме напротив от четы твоих родителей. Они переехали в тот дом, когда мне было около пятидесяти. Невероятные люди! Я все еще не могу поверить в их кончину. Земля им будет пухом… — потупляю взгляд, перевожу дыхание. — Через несколько лет после этого началась Первая магическая. Я боялся наступления каждой ночи — маглорожденные с тем укладом жили недолго, а убегать мне было некуда — жена только-только начала выздоравливать от тяжелой болезни. Однажды я вернулся домой и застал ее без чувств, — он замирает на минуты, отпивая кипяток из небольшой кружки. — Она пыталась сопротивляться, но была слишком слаба. И они убили ее. В нашем семейном гнездышке. — Вы не обязаны… — пытаюсь привести его в чувство, но он отнекивается: — Это мой долг перед тобой, деточка. Через пару ночей появился Уильям Грейвс. Я уже собрался обороняться, но он пришел, чтобы спасти меня. Как я узнал позже, этот аврор под прикрытием часто компрометировал смерть тех, к кому собирались наведаться Пожиратели, и отправлял таких, как и я, бедняг под крыло Министерства. Там я переждал несколько месяцев, успев похоронить жену и создать несколько лечебных зелий, которыми активно пользуются в Мунго. И после вернулся домой. С Уильямом мы стали неплохими товарищами — ему не требовалось от меня ровно никакой помощи, но он стабильно забегал к одинокому старику на ужин. И где-то спустя год он пришел ко мне домой будто бы с какой-то целью, — он делает еще несколько глотков, смачивая горло. — У него постоянно нервно дергались руки, бегали глаза — он был напряжен до предела, но так ничего толкового не сказал. Про Беллатрису, к слову, я тогда уже знал от него почти все. Расстались мы не в лучших традициях, я пытался помочь ему, но он не слышал. Это наше с ним общее. — После его ухода на сердце у меня стало тяжело, и я отправился в единственный в округе бар — в нескольких кварталах оттуда. Попивал сливочное пиво, пока в помещение не зашла Лестрейндж. Мне повезло сидеть в метре от нее, но было страшно — я постарался незаметно повернуться спиной, чтобы не выдать себя. Она отдала какому-то проходимцу, что дожидался ее, адрес. Сказала, что там будет труп, а рядом ребенок, которого тоже нужно убить. Как — ее не интересовало. И скрылась вот так просто. Она всегда так просто скрывается в ключевые моменты. — С мамашей мне не повезло, мистер Виконт. — Бедное дитя, — я пожалела о сказанном, увидев очередную порцию слез, безжалостно катившихся по его щекам, подбородку и шее. — Я последовал за мужчиной. Дойдя до места, оглушил его и стер память… Там лежал мертвый Уильям, рядом — ты… Его я отдал Министерству, а тебя подкинул Грейнджер — самому мне было бы невозможно с тобой тягаться. Несколько лет я наблюдал за вами со стороны, а после уехал сюда, скрываясь от правительственных гадов, пытавшихся выкупить мои новые разработки. Мы, кажется, пришли за ними. — Но как вы узнали об этом? У меня не было свидетелей… — А мы и не знали. Мы пришли к вам как к изобретателю по важному делу… И все остальное, как гром среди ясного неба… — Вот оно что! Это судьба, Гермиона, милая! Я рад быть тебе полезным спустя столько лет! — Мистер Виконт… — Гарри помогает мне взять временную передышку своим вмешательством, но я так и не могу придумать достойный ответ, поэтому выпаливаю всю правду: — Мистер Виконт, мы пришли сюда с большим одолжением. Невероятной важности… И мне очень неловко просить вас о таком, и очень больно в то же время услышать отказ. Мужчина вытирает уголки губ все тем же платком и тяжело встает со своего кресла, казалось бы, меня не слушая. — Я отдам вам его с одной просьбой. — Что? — в один голос мы вшестером удивляемся, переглядываясь и переспрашивая друг друга, не померещилось ли нам. — Если бы ты не спросила, предложил бы сам. Мое старческое тело не способно перенести такие нагрузки, — из сундука, спрятанного под небольшой койкой, он достает золотое устройство, внешне схожее с Маховиком времени — разве что вместо часов на нем панель с римскими цифрами. — 13 мая 1978 года в доме прямо напротив вашего была убита моя жена. Я знаю, что вы будете использовать эту вещь только в самых экстремальных случаях. И, в отличии от Министерства, не вижу в этом ничего плохого. Прошу тебя, детка, сделай все правильно, — я вскакиваю с дивана, и Виконт надевает мне на шею своеобразный амулет, крепко целуя в лоб — мне для этого приходится сильно наклониться. — Этот мир давно обречен, и лишь такие лучи света, как вы, дети, можете что-то исправить. Время пребывания в прошлом я увеличил до пяти часов. Здесь, — он указывает на панель сверху, — дата. Ниже — время. Помните о том, что менять ситуацию в корень — нельзя. Вы должны, как минимум, родиться в положенный год. С остальным вы и сами справитесь. Спасибо, милый спаситель. Теперь я готова поспорить со Временем, отсудив у него наши общие права на счастье.