Я всегда выбирал тебя

Ключ выскальзывает из непослушных, треморящих пальцев, и в замочную скважину попасть удается попытки с третьей. Хочется смеяться – смех тонет в поцелуях, в чужой глотке, растворяется в ворохе эмоций, почти осязаемых и ослепительно ярких; полыхающих под кожей так согревающе. Когда они наконец вваливаются в квартиру и дверь за ними захлопывается, Тянь тут же вжимает в нее Шаня, наваливается на него всем весом и судорожно, жадно глотает его сиплые, жаркие, оглушительно частые вдохи-выдохи. Сознание застилает туманом, смесью из возбуждения, дрожи, счастья-счастья-счастья, и это мешает проследить причинно-следственную связь. До конца осознать, как они оказались в этой секунде. Кажется, все началось там, на кухне квартиры Шаня, когда Тянь обнимал его так крепко, до хруста в костях, до желания в него вплавиться. Чувствовал, как жар его дыхания оседает на ключицах. Чувствовал, как кольцо на пальце восхитительным образом заземляет, дает такую нужную твердую почву под ногами – и в то же время заставляет раскрыться за спиной огромные кожистые крылья, дарящие пьянящее ощущение свободы. То, которое, кажется, можно ощутить, только если есть с кем эту свободу разделить. Оказывается, свобода и одиночество не тождественны. Оказывается, свободным можно стать, превратившись в зависимого. Весь вопрос в том, чтобы найти для этого правильного человека. Того, вязнуть в котором – это не подыхать. Это учиться дышать и жить. Тянь стоял там, на кухне квартиры Шаня, и жил. Сладко, пряно, восхитительно жил. День, который должен был стать проклятьем, обернулся благословением. Но, как всегда, не силами гребаной вселенной. Силами человека, в теплых глазах которого Тянь неумолимо тонул; только вместо того, чтобы захлебываться и задыхаться – дышал-дышал-дышал. А вся предыдущая неделя осталась переполнена горьким предчувствием неизбежного конца, локального Армагеддона, который выжжет внутренности в пустырь и пепел. Переполнена попытками дать Шаню немного свободы от своего постоянного, тотального присутствия в его жизни – свободы, о которой он не просил, которая давалась Тяню так сложно, с воем, с удавкой, оставляющей призрачный алый след на глотке. Со связью, которая все сильнее натягивалась струной, взрезавшей внутренности. Тащила за собой, тащила, тащила – а Тяню оставалось конвульсивно глотать собственный беззвучный крик, бросая вслед Шаню отчаянные, голодные взгляды и держаться как можно дальше от того, к кому гребаная связь тащила. Вся эта прошлая неделя была адом. Вся эта прошлая неделя стерлась в пыль. Превратилась в воспоминание, в нелепость, глупость, в одно огромное о чем ты вообще думал, придурок, почему каждый раз, когда ты пытаешься так, чтобы лучше, правильнее, чтобы думать не-о-себе, получается только хуже-хуже-хуже, получается внутренности в кровавую кашу вам обоим. Тянь пытался держаться на расстоянии от Шаня, думая, что дает ему наконец выдохнуть – Тянь как всегда проебался. Гребаная закономерность. Когда он стоял в ювелирном, после целого дня шатания по городу в поисках чего-то правильного, и завороженно смотрел на кольца, чувствуя, как сердце колотится в глотке – Тянь не думал не думал не думал о том, как эта неделя может закончиться. Тянь не знал, что спустя несколько часов будет вжимать Шаня в столешницу, грудной клеткой ощущая свисающее с его шеи кольцо, ощущая на пальце тяжесть кольца собственного – и впервые в жизни почувствует себя настолько счастливым. Да, кажется, все началось там, на кухне квартиры Шаня. С хриплым выдохом. С несколькими словами, неожиданными, упоительными, обжегшими Тяню ухо так горячо и так нужно. я хочу тебя И, кажется, земля все-таки ушла у Тяня из-под ног. Мир перевернулся. Звезды колюче рассыпались под ребрами, объединяясь в галактики на его костях. Он никогда не настаивал и не давил. Но он всегда хотел и ждал. Ответное – ты уверен? – погасло раньше, чем Тянь успел бы его выдохнуть. Потому что, да, Шань уверен. Шань никогда не сказал бы, если бы не был уверен. Может быть, даже спустя годы наблюдений, годы рядом, годы вместе, он все еще способен Тяня удивлять – но это Тянь о нем знает точно. Шань не разбрасывается словами. Он не говорит и не обещает, если не уверен. Так они оказались здесь, у квартиры Тяня, у замочной скважины, в которую удалось попасть ключом попытки с третьей. Вспомнить, как именно добрались сюда, оказывается задачей непосильной. Кажется, они вообще не обменялись ни словом с того момента, как Тянь ухватил Шаня за руку и потащил за собой. Кажется, они и без слов сошлись на том, что не собираются оставаться в квартире Шаня, когда его мама может в любую секунду вернуться. Кажется, они только голодно друг на друга смотрели всю дорогу, но не сумели выдержать еще нескольких минут и одновременно сорвались, набросились друг на друга в лифте. Кажется, их никто не видел. Кажется. Не то чтобы им сейчас на это не плевать. Вжимая Шаня в захлопнувшуюся дверь, Тянь зарывается пальцами одной руки в огонь волос, пока пальцы другой поглаживают бедро, и, оторвавшись от увлекательнейшего вылизывания его глотки, переключается на шею. Терпеть еще дольше просто, блядь, невозможно. – Как ты хочешь? – заставляет Тянь себя хрипло выдохнуть между поцелуями, дорожку которых выводит уже на челюсти Шаня. – А? – рассеянно отзывается на это Шань. Тянь чувствует, как жадные, шарящие по его телу руки уже тянут за полы куртки, пытаясь ее стащить, и поддается с тихим гортанным смешком. Спустя секунду куртка улетает куда-то в сторону. Поцелуи спускаются ниже, зубы прикусывают кожу в чувствительной точке чуть ниже уха, и из Шаня вырывается сиплый стон, сладкой вибрацией резонирующий в грудине. – Сверху, – довольно мурлычет Тянь, оставляя новый поцелуй-укус. – Или, – и еще один. – Снизу, – поцелуй-поцелуй-поцелуй. Но Шаню явно сложно сосредоточиться на его словах настолько же, насколько Тяню сложно заставить себя говорить. – Что? – все так же рассеянно, но с ноткой раздражения спрашивает Шань, а потом Тянь чувствует, как его ощутимо дергают за волосы, и запрокидывает голову, тут же с разбегу окунаясь в знакомое тепло карих глаз. Мутный, расфокусированный взгляд слегка проясняется, когда Шань, хмурясь, произносит: – Мне похуй, – и, видимо, решив, что на этом разговор окончен, теперь сам набрасывается на шею Тяня. И не то чтобы его что-то не устраивало. О, нет, его все устраивает, он в гребаном восторге, но… Блядское но. Почти ненавидя себя в тот момент, Тянь все-таки отстраняется от Шаня на пару дюймов, и тот опять поднимает на него взгляд – смесь возбуждения и взбешенности, – сопровождаемый недовольным рыком. Член в ответ на этот рык заинтересованно дергается. Тянь делает глубокий вдох и несколько раз моргает, пытаясь вернуть контроль над телом мозгу. – Ты уверен, что понял… – начинает он окончательно севшим голосом, но Шань обрывает его, не дав договорить. – Да уж не совсем тупой, – выплевывает он, тоже звуча тоже куда ниже обычного, и тут же чеканит почти зло. – Мне. Похуй. И вот теперь до Тяня доходит. О да. До него доходит. Этот ответ открывает столько головокружительных возможностей. С нескрываемым восторгом заглянув в глаза Шаню, провалившись в них, как в самую восхитительную пропасть, уже в следующую секунду Тянь чувствует, как они меняются местами и теперь его лопатки вжимаются в стену. С еще одним раздраженным рыком, Шань набрасывается на него, зло и сладко кусает губы, забираясь ладонями под рубашку. Каждое прикосновение длинных, сильных пальцев Шаня отпечатывается огненными метками на коже, а когда он ощутимо ведет бедрами – Тянь не может, да и не пытается сдержать гортанный стон, оседающий на коже Шаня. Ох, блядь. Тянь определенно знает, чего хочет сейчас. Ему кажется, Шань хочет того же. Тем более… – Ты девственник? – покрывающий его кожу метками Шань резко замирает, тело под ладонями Тяня напрягается, чтобы тут же резко обмякнуть, когда Шань сильнее зарывается носом ему в шею; Тянь замечает, как начинает алеть жаром мочка его уха. В груди теплеет. Он не уверен, почему именно задал этот вопрос. Может быть, дело в том, что он просто мудак, и ему никогда не перестанет нравиться заставлять Шаня смущаться. Никогда не перестанет казаться бесконечно очаровательным это смущение, алое, теплое, такое наивно-ласковое, рушащее все стены Шаня, даже когда он пытается скрыть его за показательным раздражением, за огненной яростью, за демонстративно выпущенными когтями, на которые Тянь привык напарываться нутром снова и снова и снова; и ему от этого совсем не больно. Ему не больно, пока Шань рядом; ему кровью харкается едва ли не восхитительно, пока Шань рядом. Но проблема в том, что это не худший вариант. Проблема в том, что, может быть, может быть, дело в облегчении, которое Тянь испытывает, когда реакция Шаня вопит ему ответ громче любых слов. И это делает Тяня еще большим мудаком. Потому что он собственник, потому что одна мысль о том, что Шань мог бы быть с кем-то еще, принадлежать кому-то еще, хотеть кого-то еще… Тянь привык давить это ощущение, душить его, игнорировать горечь и то, как стягивает жгутом, скручивает в воронку внутренности – совершенно ненормально так реагировать на одну только мысль, и Шань не заслуживал такого дерьма. Тянь понимает это. Конечно же, понимает. Как понимает и то, что у Шаня никого не было. Не только потому, что Тянь узнал бы, если бы был, не мог не узнать – но просто потому, что это Шань. Может, у них никогда и ничего не было, как у обычных людей, со свиданиями, с признаниями, со всем этим слащаво-романтичным дерьмом. Может, они никогда по-настоящему не говорили о своем «мы» – но это «мы» было. Существовало. Делилось на двоих каждый раз, когда они друг друга спасали. Друг другом спасались. Конечно же, у Шаня никого не было, и все же Тянь испытывает чертово облегчение, и только после этого понимает, что насторожился, напрягся еще до того, как задал вопрос. Еще до того, как осознал, что собирается его задать. И эта настороженность ослабила возбуждение, развеяла дымку в голове, сделав сознание кристально чистым, болезненно острым. Готовым к ответу. твою ж мать – Какая, нахрен, разница? – приглушенно бурчит Шань, обжигая дыханием шею, а когда наконец поднимает свое очаровательно алеющее теплом лицо и заглядывает Тяню в глаза – застывает. Проходит мгновение, взгляд его едва уловимо меняется, смягчается так, что Тянь осознает – Шань понял. Понял много больше, чем хотелось бы. Разглядел что-то в глазах Тяня, в лице Тяня – и понял. Они слишком долго и слишком хорошо друг друга знают, чтобы не понимать. твою же мать – Ты придурок, – едва слышно выдыхает Шань с хорошо знакомой раздраженной нежностью, а после прикрывает глаза и наклоняется к Тяню. Этот поцелуй – не оглушительная, жаркая, почти животная страсть, с которой они набрасывались друг на друга всего какую-то минуту назад. Этот поцелуй – простое прикосновение губ к губам, хрупкая робость и невинность, мягкость, забирающаяся под кожу, оборачивающее сердце в ласковые объятия и разрастающаяся под ребрами бархатистым мыльным пузырем, который вместо воздуха наполнен теплом, нежностью, уязвимостью. Таким количеством ярких, чистых эмоций, что Тянь не знает, как им находится место в его груди, в его сердце; не знает, как ему удается удержать рвущийся наружу всхлип. Когда Шань отстраняется от него, и они оба одновременно открывают глаза – Тянь тонет. И тонет. И тонет. И может только восторженно хватать ртом воздух, пока мир вокруг останавливается, или исчезает, или вовсе рушится – ему плевать. На все плевать, кроме глаз, в которых он тонет. Но тут же Тянь заставляет себя хоть немного сосредоточиться. Заставляет себя вспомнить, осознать свое присутствие в этом чертовом мире; присутствие этого чертова мира за пределами мира их личного, разросшегося до масштабов личной вселенной. Кажется, ему еще есть, что сказать. Кажется… Да, точно. – Это важно, вообще-то, – выдыхает он низким, странно сорванным голосом, вдруг чувствуя потребность кое в чем признаться; настойчивую, почти яростную потребность. Потому что Шань наверняка не знает. Потому что они оба, вообще-то, придурки, идеальные друг для друга; и плевать, что там на этот счет думает вселенная. – Тебе нечего стыдиться. Не ты один здесь девственник, знаешь. Шань моргает. Еще раз. Облизывает губы – Тянь залипает, – сипло, едва слышно спрашивает: – Что? – в ответ Тянь фыркает. С этим фырканьем волшебство момента рушится, осыпается невесомыми обрывками облаков, и Тянь вдруг понимает: каждый из их сегодняшних моментов-на-двоих – волшебный. Каждый из моментов рядом с Шанем – волшебный. Если бы Шань слышал его мысли, сказал бы, что Тянь превращается в сентиментальное дерьмо – и был бы прав. Не то чтобы Тянь что-то имеет против. Не то чтобы Тянь хоть немного не в восторге. – А ты как думал? – с улыбкой спрашивает он, обхватывая ладонями лицо Шаня и ласково обводя пальцами его восхитительно острые на вид – восхитительно мягкие на ощупь скулы. – Э-э-э… – растерянно тянет Шань, продолжая все так же удивленно моргать; а потом добавляет вопросительно, со смущенной неуверенностью, вновь заливаясь этим очаровательным, мягким румянцем. – Что ты перетрахал половину города? Смешок вырывается откуда-то из гортани, следом за ним еще один; Тянь не выдерживает – устраивает руки на бедрах Шаня, утыкается лицом ему в ключицу и начинает смеяться во весь голос. – Хватит ржать! – возмущенно вскидывается Шань и ощутимо пихает его кулаком под ребра, от чего смех начинает пузыриться в груди еще сильнее, а хохот становится только громче. Вообще-то, это как раз тот случай, когда Шань полностью оправдывает его ожидания. Вообще-то, Тянь даже не уверен, должен ли он быть скорее оскорблен, или польщен – то есть, полгорода? Серьезно? Вообще-то… Тянь не успевает додумать, потому что Шань опять прижимает его к стене и смех быстро превращается в стон, который теряется где-то в глотке Шаня. Когда они отрываются друг от друга, Тянь чувствует себя слегка дезориентированным, сердце отчаянно бьется о клетку ребер, близкое к тому, чтобы их проломить, а Шань выглядит пиздецки самодовольным. Засранец. Тянь, опять же, в восторге. С огромным усилием сосредоточившись, Тянь заставляет себя опять заговорить – хотя, вообще-то, он бы предпочел уже закончить со всеми гребаными разговорами, но он хочет, чтобы Шань понял. Ему нужно, чтобы Шань понял. – Мы знакомы с пятнадцати лет, – констатирует Тянь очевидное, тяжело дыша и судорожно сглатывая, выдыхая честное, искреннее. – И с пятнадцати единственный, кого я хочу – это ты. Когда я, по-твоему, успел бы перетрахать половину города? До нашей встречи? Это в пятнадцать-то? Шань ничего не отвечает, но Тянь видит вопрос, плещущийся в его настороженном взгляде, в радужке, которую почти полностью поглотил расширенный в возбуждении зрачок. И он отвечает, чувствуя, как на лице сама собой вырисовывается нежная улыбка, и опять обхватывая ладонями лицо Шаня, чтобы этот очаровательный, восхитительный, такой нужный ему идиот не вздумал отвернуться в смущении. – Я верен тебе с тех пор, как мы встретились. Даже если ты этого не просил и не хотел. Даже если я сам понял это далеко не сразу. Я – твой. С первой встречи. Даже если тебе это не нужно. Судорожный, хриплый выдох Шаня и то, как хватка его пальцев на бедрах Тяня становится крепче, в очередной раз отвечают ему лучше любых слов. Тишина повисает над ними на секунду-другую, наэлектризованная, плотная – но знакомая и правильная, а потом Шань вдруг наклоняется, прижимается губами к его шее и впивается зубами в кожу – Тянь не сдерживает сытый, рвущийся из горла стон. В следующее мгновение Шань уже зализывает место укуса, потом отодвигается и опять заглядывает Тяню в глаза. У Шаня плохо со словами, но хорошо с поступками, и сейчас все в нем вопит ответное «мой». Его ладонь обхватывает лицо Тяня, палец нежно обводит губы и в теплых карих глазах читается так много всего, что Тянь захлебывается, задыхается так восхитительно; вдох панически стопорится и застревает в трахее, сердце испуганно спотыкается, когда взгляд сам собой опускается на напульсник прижимающейся к его лицу руки. Тянь весь день избегал взглядов на нее. Весь гребаный день. Но потом взгляд скользит дальше, к груди Шаня, к цепочке, выбившейся из-за ворота его футболки, к кольцу на ней. К этому безмолвному обещанию. К этому беззвучному и важному, ответному «твой». Тянь сглатывает. Вновь возвращается к глазам Шаня. И опять тонет. И опять задыхается. И дышит. Дышит. Дышит. Схватив Шаня за руку, Тянь тащит его в сторону спальни, толкает на кровать и заваливается сверху, принимаясь лихорадочно целовать. Он не вытерпит больше ни одной гребаной секунды. Не сможет. Кажется, не только он. Несколько пуговиц отрываются, когда Шань раздраженно сдергивает с него рубашку; футболка оказывается порвана в нескольких местах, когда Тянь наконец зло отбрасывает ее в сторону. Возбуждение нарастает, тяжелеет и завязывается узлами внизу живота; воздух вокруг них начинает напоминать предгрозовой – тяжелый и душный, жаркий жаркий жаркий. Когда они наконец оба остаются без одежды, Тянь устраивается на бедрах Шаня и тянется к тумбочке за тюбиком смазки, чувствуя, как Шань оглаживает расставленные по бокам от него ноги с головокружительной смесью грубости и ласки. Смазав пальцы и поднявшись на колени, Тянь самодовольно оскаливается и заводит руку за спину, начиная себя растягивать. Глаза Шаня в ответ на это темнеют еще сильнее, а его кадык судорожно дергается. – То, что я никогда ни с кем не трахался, – хриплым, интимным шепотом выдыхает Тянь, нависнув над Шанем и опершись на свободную руку, – не значит, что в моей заднице не было совсем ничего. Шань шумно втягивает носом воздух, а хватка его пальцев на бедрах становится сильнее – Тянь понимает, что после там останутся синяки. Его все устраивает. Ему охрененно. Опустившись еще ниже, он продолжает дразнить Шаня, почти мурлычет ему в лицо, не переставая себя растягивать. – Как-нибудь я покажу тебе… коллекцию того, что скрашивало мои полные тоски по тебе ночи. Думаю, мы найдем ей применение. И пополним ее чем-нибудь любопытным. – Бля… – рычит Шань, и, обхватив Тяня за шею, притягивает его к себе, чтобы впиться в губы жадным, кусачим поцелуем. Краем глаза Тянь замечает, как он тянется за тюбиком смазки, а уже спустя пару секунд чувствует, что к двум пальцам в его заднице прибавляется третий – Шаня, и довольно, сладко выдыхает ему в рот. – В следующий раз это буду делать я, – с яростной нежностью сверкает глазами Шань, убирая свой палец, и Тянь не знает, от чего именно внутри него все плавится: из-за этого случайно оброненного обещания «следующего раза», из-за властности в тихом, но твердом голосе, или из-за самой мысли о растягивающем его Шане. – Все, что захочешь, Солнце. – Я много чего захочу, – хрипит Шань в ответ и от недавнего смущения не остается и следа, пока руки его оглаживают ягодицы Тяня и медленно поднимаются выше, прочерчивают линию вверх, нежно ведут по талии, ребрам, задерживаются на грудной клетке, где большие пальцы принимаются массировать соски, и остатки самодовольства слетают с Тяня, когда он гортанно стонет. Шань смотрит на него так, будто Тянь – центр всего мира, центр его гребаной вселенной, все, чего он когда-либо хотел, самое восхитительное, прекрасное, что он видел в своей жизни, и прикасается к нему, как к чему-то бесконечно важному, драгоценному. У Тяня от всего этого сносит крышу, а желание клубится, основательно тяжелеет внизу живота. Решив, что этого хватит – на большее у него бы и не хватило терпения, – Тянь вытаскивает из себя пальцы и опять тянется к тумбочке за презервативом, но передумывает. Это неважно, у обоих до этого никого не было, и Тянь… Тянь просто хочет Шаня в себе во всех смыслах. Шань ничего не говорит в ответ на то, что он так и не достает презерватив, и Тянь принимает это, как согласие. Он смазывает член Шаня и направляет его в себя. Руки Шаня опять перемещаются на его бедра, не напирая и не направляя, просто их поглаживая. В его движениях остается только щемящая, что-то ломающая внутри нежность, и у Тяня от этого, от бережности прикосновения что-то сдавливает в горле. Тяню хочется насадиться на член тут же, не медля, но он понимает, что так сделает хуже обоим, и продолжает двигаться постепенно, привыкая к болезненным, распирающим ощущениям. Когда он наконец опускается до конца, оба замирают, только руки Шаня продолжают успокаивающе поглаживать его бедра, хотя Тянь чувствует, видит, как сложно ему сдерживаться. Самому сдерживаться сложно тоже. Тянь радуется тому, что он – мальчик любопытный и ему не пришлось долго себя готовить, а к внушительному, охуенному члену Шаня его задница привыкает достаточно быстро, болезненные ощущения уходят почти полностью и остается только чувство заполненности. Наконец, он начинает двигаться, поднимается и опускается на члене Шаня, слегка смещается, подыскивая нужный угол, и едва не скулит, когда его находит. Следующее движение Шань встречает на полпути, толкаясь вверх, и Тянь одобрительно мычит, хрипло выдыхает: – Сильнее. Шаню не нужно повторять дважды. Тянь с удовольствием чувствует, как хватка на его бедрах опять становится сильнее, они находят нужный ритм, и на каждое его движение Шань отвечает толчком вверх, втрахиваясь в него ослепительно, охуительно правильно. Тянь заставляет себя не закрывать глаза, ему нравится наблюдать за выражением лица Шаня, видеть все нарастающее возбуждение, желание, чистое восхищение в его взгляде. Тянь думает, что от одного этого взгляда мог бы кончить. Он уже хочет наклониться, чтобы втянуть Шаня в поцелуй, но тот опережает его, прекращает толчки и удерживает за бедра, заставляя остановится на несколько секунд, из-за чего Тянь недовольно мычит. Шань усаживается и осторожно утягивает его за собой, опираясь на подушки и слегка меняя позу, после чего тут же толкается вверх, выбивая из Тяня хриплый стон, который оседает на губах Шаня, когда тот утягивает его в поцелуй. Секунду-другую Тянь тонет в теплых карих глазах, а потом не выдерживает и все-таки опускает веки, полностью растворяясь в ощущениях. Кажется, Шань везде. В нем, на нем, вокруг него. Его руки сжимают бедра, поглаживают спину, пальцы вплетаются в волосы. Его язык вытрахивает рот, его зубы прикусывают мочку уха, его губы скользят по изгибу шеи, оставляя новые восхитительные метки. Его горячий член скользит в заднице так идеально и правильно, все набирая и набирая темп, выбивая хрипы, стоны и счастливый вой. Тянь одной рукой зарывается в волосы Шаня, второй перехватывает поперек спины и прижимает к себе так крепко, как можно, надеясь врасти в него, впаяться навечно. Желая, чтобы член Шаня остался в нем навсегда. Связь, которую до этого момента Тянь продолжал чувствовать на периферии, исчезает, растворяется, как он сам растворяется в Шане. Остаются только двое, падающие за грань, где весь остальной мир рушится и стирается, а они врастают друг в друга, становятся одним целым. Все собственные защитные барьеры Тяня, стены, выстраиваемые им годами с треском рушатся, и он остается таким пугающе уязвимым, вот только на самом деле это не пугает. Не пугает, пока весь его мир – это Шань. – Твой, – наконец, находит Тянь нужное слово среди лихорадочного круговорота мыслей в своей голове, болезненно-яркое и правильное; он шепчет его, зарываясь в волосы на виске Шаня и обдавая горячим дыханием его ухо. – Твой. Твой. Твойтвойтвой, – речитативом повторяет он, как мантру, молитву, как самую свою большую клятву. Потому что Тянь – Шаня. С первой встречи и навсегда. Это аксиома. Его личная константа. Плевать, что написано на его запястье, плевать на желание всей вселенной. – твойтвойтвойтвойтвой, – не может остановиться Тянь, чувствуя, как близко находится к концу. Шань беспорядочно целует его лицо, одной рукой успокаивающе гладит его спину, а второй вклинивается в пространство между их телами, но не успевает ничего сделать – Тяню хватает члена Шаня в нем, хватает всех тех ощущений, которые уже есть, чтобы кончить с гортанным стоном. Тугой узел внизу живота рассыпается звездами. Шань вбивается в него еще несколько раз, и Тянь чувствует, как он горячо изливается глубоко внутри него, сжав Тяня в объятиях до хруста в ребрах и приглушенно рыкнув ему куда-то в ключицу. На несколько секунд они застывают, обвившись вокруг друг друга, и где-то в затуманенном мозгу Тяня мелькает мысль, что нужно встать, нужно привести себя в порядок, но он не хочет, не может, он растекается в пространстве и времени концентрированным удовольствием и хочет застыть в этой секунде на следующую вечность. А потом Шань начинает двигаться. Шань снимает его со своего члена. Шань бережно подхватывает его под колени и приподнимает, чтобы уложить на кровати и вытереть влажным полотенцем. И, вообще-то, Тянь вполне в состоянии двигаться сам, и, возможно, его Огромное Мужское Достоинство должно быть задето всем этим – но оно нет. Тянь наслаждается, упивается каждым из действий Шаня. Ему нравится, когда Шань проявляет заботу, которой в нем всегда было чертовски много, но обычно это сопровождается ворчанием, руганью и попытками сделать вид, что ни о какой заботе речи не идет – но сейчас делает это настолько открыто, свободно и уверенно, опустив все свои защитные барьеры, что Тянь не может этим не наслаждаться. Когда Шань наконец заканчивает, Тянь раскидывает руки, и в ответ получает улыбку – улыбку, господи, улыбку, такую открытую, яркую, искреннюю, и под ребрами разрастается вселенная, рожденная одной только этой улыбкой. А потом Шань послушно скользит к нему в объятия, притягивая за талию к себе, и Тянь с удовольствием тонет в нем, пряча лицо в изгибе его шеи. Они так ничего и не говорят друг другу – все понятно без слов. Тянь не знает, что будет завтра – но сегодня, сегодня, ему идеально. Сегодня он засыпает с ответной улыбкой на губах.