Физиология ангелов С заметками о поведении и дополнительными наблюдениями Кнут Шмидт-Нильсен
Дин прилежно вытирает каждый палец, прежде чем позволяет себе взяться за книгу — это явно старая книга и, скорее всего, редкая. Ее уже читали раньше: уголки толстой черной обложки истрепались, и корешок — в морщинах от изгибов переплета. «Должно быть, Хранители Знаний ее изучали», — думает Дин, набрасывая полотенце на плечо и поднимая книгу со стола. Она устрашающе большая: длиной почти в фут, шириной дюймов восемь и почти полтора дюйма в толщину. Тяжело лежит в руках. Удерживая книгу левой рукой, Дин поглаживает пальцем ее потертую обложку, после чего открывает ее. Тяжелая обложка распахивается, бесшумно ложась ему на предплечье. От толстых желтоватых страниц исходит слабый запах поношенной кожи, чернил, старой бумаги и пыльных библиотечных полок. Дину прямо видится, как Хранители Знаний сидели здесь в больших мягких креслах и читали эту книгу, потягивая мартини или виски, а фоном слышался шум протекающей в бункере жизни: звон посуды в кухне, тихая мелодия старого радио… Он наклоняется и принюхивается к страницам. Кажется, что от них исходит и еще какой-то едва уловимый запах: не только библиотечной пыли, но и чего-то иного. Словно легчайший аромат вереска или, может быть, горного воздуха. Дин выпрямляется, переворачивает титульную страницу и доходит до оглавления. Оно гласит: Предисловие автора 1. Разновидности ангелов 2. Истинное обличье ангелов 3. Измерения, частоты и небесная плоскость 4. Оболочка и завладение ею 5. Благодать и могущество 6. Крылья, перья и полет 7. Органы чувств и средства коммуникации 8. Исцеление, путешествие во времени и прочие ангельские способности 9. Священный огонь и другие слабости 10. Вопросы продолжительности жизни и смерти 11. Поведение и проявление эмоций 12. Дополнительные наблюдения Глоссарий (с заметкой от издателя) Благодарности Взгляд Дина зацепляется за десятую главу, «Вопросы продолжительности жизни и смерти» (слово «смерть» само бросается в глаза). Но Дин игнорирует ее и решительно переходит к шестой главе, балансируя книгу в левой руке и перелистывая страницы правой. На страницах мелькают какие-то рисунки, и, найдя шестую главу, Дин обнаруживает на левом развороте перед ее началом детальную иллюстрацию пера. Иллюстрация выполнена на более дорогой гладкой бумаге и защищена сверху полупрозрачным листом тонкой рисовой кальки. Дин отворачивает кальку и изучает рисунок. Это маленькое белоснежное перо, примерно четыре дюйма в длину, слегка изогнутое. Каждая деталь пера передана точнейшим образом, каждое волокно тщательно прорисовано чернилами от руки. Части пера подписаны мелкими надписями — тут целый перьевой глоссарий, о существовании которого Дин даже не подозревал: Внешнее опахало. Внутреннее опахало. Стержень. Выемка. Очин. Бородки. Контурная часть. Пуховая часть. — А я-то думал, что перо — это просто перо, — бормочет Дин. Пока он смотрит на иллюстрацию, ему начинает казаться, что пропорции и форма пера выглядят знакомо. Потом он вспоминает: перо на картинке очень похоже на черное перышко из ящика комода Каса — то, которое Кас зарисовывал несколько дней назад. Не считая различия в цвете (в книге он белый), это могло бы быть то же самое перо. Под иллюстрацией аккуратно выведена легенда: Рисунок 6.1. Свежевыросшее перо из левого придаточного крыла («крылышка») серафима в период занятия серафимом человеческой оболочки. Масштаб 1:1. Дин пролистывает несколько страниц и находит еще одну иллюстрацию — на этот раз полностью раскрытого крыла. Крыло имеет впечатляющий размах: рядом для сопоставления размера нарисован человек, и крыло кажется поистине огромным в сравнении — гораздо крупнее, чем даже крыло орла. Оно, должно быть, восемь или девять футов в длину: блестящий веер из десятков безупречно ровных перьев, расположенных параллельными рядами в идеальном, почти архитектурном порядке. Группы перьев тоже надписаны элегантно выведенными названиями: первостепенные маховые перья — это самые длинные перья с внешней стороны крыла; второстепенные — те, что посередине. Плечевые перья расположены внутри. Слои более маленьких тонких перышек надписаны: большие кроющие перья, мелкие кроющие перья и главные кроющие перья (только у серафимов). Два маленьких отростка на суставе крыла обозначены как придаточные крылья («крылышки»). И приведено еще с десяток каких-то названий. Подпись под рисунком гласит: Рисунок 6.2. Раскрытое крыло взрослого серафима с обозначенными рядами перьев. Двойные придаточные крылья («крылышки») присущи только серафимам. — «Взрослый серафим», — шепчет Дин, перечитывая легенду. Взрослый серафим. Очень странно думать о Касе в таких сухих терминах. Это лишь напоминает о том, что он — представитель другого вида. Ангел… серафим… Вовсе не человек, даже если выглядит похоже. Всегда немного чудно вспоминать об этой базовой истине. Странно осознавать, что у Кастиэля, наверное, есть (или, во всяком случае, был) весь этот впечатляющий набор разных типов перьев — разных форм, с разными названиями. И что это неотъемлемая часть его настоящего тела. Кас, конечно, должно быть, знает все это досконально: терминологию, детали анатомии. Он обладал этими огромными крыльями всю свою долгую жизнь. Для него это, должно быть, совершенно естественно. И явно важно. Иначе с чего бы он стал зарисовывать свое последнее оставшееся перо? Это что-то, что важно для Каса, а Дин абсолютно ничего об этом не знает. «Нужно прочитать всю книгу, — решает он, закрывая ее задумчиво. — Не только шестую главу, как просил Сэм, а всю книгу. Всю книгу». Но нужно сделать и кое-что еще. Сперва нужно сделать другое дело, сдержать данное обещание. Ранее утром Дин сказал Кастиэлю, что вернется через час, и «взрослый серафим», должно быть, уже ждет. Дин смотрит на экран телефона: час прошел. Он надежно зажимает книгу под мышкой и отправляется по коридору. «Я только поговорю с Касом, — думает он. — Введу его в курс дела, а потом сразу примусь за шестую главу. И за остальные главы».***
Оказывается, Кас не спит. Когда Дин стучит в дверь и приоткрывает ее, он застает Каса за столом. Перед ним лежит альбом для рисования и запачканная открытая коробка угольных карандашей. Рядом разбросаны куски серого ластика, и на краю стола стоит бутылка воды. На столе горит лампа (цветок в горшке стоит прямо под ней). Кас поднимает глаза на Дина с довольной улыбкой и теплым «Дин! Заходи». Он по-прежнему одет в свою ночную одежду — футболку и спортивные штаны, — но теперь к ним добавилось одеяло, которое Кас обернул вокруг талии для тепла. — Ты больше не спал? — спрашивает Дин. — Я думал, ты будешь без сил. — Вообще-то так и есть, — признается Кас — и Дин замечает темные круги у него под глазами и его утомленный взгляд. — Но я не мог заснуть. — Он нарочито равнодушно отворачивается к альбому и добавляет к рисунку еще одну темную линию. Потом говорит, с напускным безразличием в голосе: — Так, гм… я услышал, что Сэм встал какое-то время назад. И… наверное, я думал… — Он совершенно не против, — докладывает Дин с улыбкой. Кас резко поднимает голову и пристально смотрит на Дина — от его безразличия не остается и следа. — Ты с ним поговорил?! — спрашивает Кас. — Я же сказал, что поговорю. — Да, но я думал, ты струсишь, — отвечает Кас. Дин невольно усмехается. — Ну уж, приятель, верь в меня хоть чуть-чуть! — Я верю в тебя гораздо больше, чем в Бога, — говорит Кас серьезно, — но все равно я думал, что ты струсишь. — Ладно, если честно, я почти струсил, — сознается Дин. Он кладет книгу на стол (Кас бросает на нее мимолетный взгляд, приподняв бровь) и добавляет: — Но это, знаешь ли, важный вопрос. — Кас в ответ только моргает, глядя на Дина. Дин продолжает: — В общем, да, я с ним поговорил. Все ему рассказал. Кас сужает глаза. — Даже про фелляцию? Дин снова смеется. — Помяни мое слово, конкретные анатомические детали он знать не захочет. Но общий смысл он понял. И он не против, Кас, он прямо на удивление спокойно все воспринял. Полагаю, ему еще надо свыкнуться с этой мыслью, но, честное слово, все прошло как нельзя лучше. Думаю, теперь мы с тобой можем, типа… сидеть рядом и все такое. У телевизора, там, или за ужином. То есть, если захотим. Кас, похоже, по-прежнему не убежден. Он на мгновение задумывается, глядя на Дина, потом спрашивает: — А вы обнялись душевно, по-братски? — Что? — Обнялись ли вы душевно, по-братски. Я заметил, что вы двое иногда так делаете. И обычно это хороший признак. — Э… Да, вообще-то. Да, обнялись. — Правда?! — При этой новости лицо Каса светлеет, и он наконец откладывает кусок угля и откидывается на стуле. — Что ж, это… это… облегчение. Существенное облегчение, должен признать! Я уже начал слегка волноваться. Тебя так долго не было… Я слышал, что у вас происходит какой-то разговор — я выходил в ванную, но не хотел подслушивать, поэтому только принял душ и сразу же вернулся сюда… Уф, это большое облегчение, — повторяет он, испуская вздох и оседая на стуле, так что Дин начинает гадать, уж не провел ли Кас весь этот час в переживаниях о том, как все проходит. — Все правда в порядке, приятель, — уверяет Дин, подходя ближе и сжимая его плечо. Хотя теперь и Дина охватывает некоторая неуверенность. Зеленый свет дан со всех сторон, но, как ни парадоксально, оттого что все препятствия устранены, Дин совершенно не может сообразить, что делать дальше. (Должны ли они теперь во всем вести себя как пара? Или можно насчет этого не заморачиваться? Каков правильный следующий шаг?) В итоге он ограничивается тем, что треплет Каса по шапке и спрашивает: — Так ты больше не ложился? Так и сидел здесь все это время? — Да я просто кое-что зарисовывал, — отвечает Кас, внезапно вновь напрягшись. Он начинает собирать разбросанный уголь и ластики в картонную коробку и добавляет: — Ничего особенного, просто чтобы убить время. — Он пытается незаметно скрыть рисунок от Дина, подаваясь вперед и заслоняя собой альбом. Дин отступает вбок, наклоняется поверх Каса и заглядывает в альбом, даже бесстыдно поправив угол лампы, чтобы получше осветить рисунок. Кас сдается без особого сопротивления: он снова откидывается на спинку, тихо вздохнув, и позволяет Дину взглянуть. — Плохо выходит, — жалуется он. Сначала Дин даже не может понять, что там изображено. Рисунок кажется сплошным темным пятном: он выполнен в тонах черного и темно-серого с неясными линиями и контурами там и сям. Похоже на вид грозовой тучи вблизи. «Что тут достойно запоминания?» — гадает Дин, наклоняясь ближе, — и тут вдруг картина приобретает очертания. Это вид чьего-то плеча, вид сзади. Ракурс рисунка необычен: как будто художник заглядывает через плечо спящего человека с очень близкого расстояния. Большую часть переднего плана занимает округлая выпуклость плеча; частично виден рельефный бицепс. За плечом слегка намечена кисть руки, подвернутая вокруг сбившейся простыни. От всего рисунка веет аурой спокойствия, и чем дольше Дин на него смотрит, тем больше проявляются едва уловимые детали. С одной стороны он замечает изгиб шеи спящего, сразу под ней — выгнутую складку воротника футболки; импрессионистские мазки сверху намечают голову в темноте. Даже короткие волоски на затылке заботливо прорисованы мелкой штриховкой. Ох… — Это… я? — спрашивает Дин. Кас слегка краснеет, сглотнув, но кивает. — Надеюсь, ты не возражаешь. Просто… В общем, раз я все равно не мог уснуть, я решил, что запечатлею этот образ, пока он свеж в моей памяти. Это так, ничего особенного. — Он складывает руки на груди поверх обернутого вокруг талии одеяла, хмурясь на рисунок. — Просто вид в темноте. Я проснулся среди ночи, и мне представился вид с такого ракурса. Всего на несколько минут. Я не хотел тебя будить. — Кажется, его первичная застенчивость пропадает: теперь он занят тем, что оценивает рисунок, все больше морщась при этом. — Но выходит не так. Чего-то не хватает. Я не смог передать то, что хотел… — По-моему, ты передал все прекрасно, — говорит Дин, постепенно начиная осознавать, что этот полуночный образ его спящего — просто его спящего, в темноте, когда ничего не происходит, — это момент, который Кастиэль хочет сохранить в памяти. — Нет, я не смог передать, как это было, — говорит Кас. — Какое было чувство… — Он принимается складывать оставшиеся грифели в коробку. Некоторые из них выглядят как обычные карандаши, другие похожи на настоящие куски угля, от которых руки Каса заляпаны черными пятнами. Дин наблюдает, как он убирает уголь в коробку, перекладывая его снова и снова, отчего его пальцы чернеют еще сильнее, и вдруг понимает, что Кас, похоже, тоже не уверен, каков следующий шаг. — Можно, гм… — начинает Кас. — Наверное, можно позавтракать. Или, знаешь, я бы вообще-то не отказался снова лечь… — Давай тогда ляжем, — предлагает Дин. — Да, — соглашается Кас, кивая с облегчением, хотя мгновение спустя его лицо грустнеет. — Только я на самом деле устал, вот в чем проблема. Я все же немного переживаю: ты не обязан переворачивать свою жизнь… — Кас, — перебивает Дин, и Кас умолкает, глядя на него. В комнате воцаряется мистическая тишина. Кас смотрит на Дина, сосредоточенно сдвинув брови, и у Дина создается впечатление, что Кас пытается запомнить контуры его лица — может быть, для еще одного рисунка позднее. Полоса мягкого янтарного света от настольной лампы освещает лицо Каса с одной стороны, оставляя другую половину в тени, и косички обезьяньей шапки обрамляют его лицо с двух сторон. Завернутый в одеяло, словно в старинную тогу, на фоне темной комнаты, он снова похож на ангела со средневековой картины. «Он прекрасен, — думает Дин. Много раз он ловил себя на том, что смотрит на Кастиэля, — много раз на протяжении многих лет. Но никогда еще Дин не позволял себе сформулировать это так: — Он прекрасен. Неважно, насколько худой, насколько уставший, насколько больной, — он прекрасен…» Хотя, глядя на Каса, Дин с болью замечает, что вдобавок к худобе и общему утомленному виду у него еще остались ушибы с тех пор, как он упал вниз лицом в мотеле в Денвере три дня назад. На следующий день он уже утверждал, что все в порядке, но на его скуле до сих пор видна темная багровая тень, заходящая на переносицу. Разбитая губа частично зажила, но с одной стороны еще припухшая, и место кровотечения засохло темным пятнышком. — Зря ты все-таки не позволил нам наложить шов на губу, — говорит Дин, указывая на рот Каса. — Она и так неплохо заживает, — отвечает Кас, ощупывая место отека. — Надо только помнить не улыбаться много — это единственное болезненное движение. За губу я не беспокоюсь. — Он еще немного обследует губу, потом проводит пальцами по синяку на щеке к носу. — Все хорошо заживает, — сообщает он. Но, конечно, поскольку он только что держал в руке уголь, везде, где его пальцы прикасаются к коже, остаются широкие черно-серые разводы. Дин невольно улыбается. — Делаешь новый набросок прямо у себя на лице? — спрашивает он. — Что, синяки недостаточно темные? — Ой, — говорит Кас. Он смотрит на свои измазанные пальцы. — Я забыл. — На блюдечке рядом лежит влажная тряпка; Кас подтягивает ее к себе и начинает вытирать пальцы. Потом он делает попытку протереть грязной тряпкой лицо, но Дин рукой останавливает его. — Не уверен, что втирать художественный уголь в раны полезно с медицинской точки зрения, — замечает Дин. — Дай-ка я… — погоди, у меня вообще-то есть чистые салфетки. — (Не то чтобы Дин готов сознаться, что ревел навзрыд каких-то двадцать минут назад.) Он достает салфетку и мочит ее водой из бутылки. — Не шевелись, — командует он, наклоняясь ближе, и бережно вытирает пятна со щеки Каса. Свет падает неудобно, и на лице Каса образуется тень, так что Дин встает на колени рядом, дабы не загораживать собой свет. Он берет Каса за подбородок, чтобы немного развернуть его лицо к свету. Кас позволяет это Дину вполне охотно, но при этом пристально наблюдает за ним, изучая его лицо. Их лица — всего лишь на расстоянии фута, и свет отражается в глазах Каса. В этом изумительном голубом… Внезапно атмосфера накаляется потенциалом, и Дин понимает, почему он предложил вытереть Касу лицо, когда тот мог прекрасно сделать это сам. В конце концов, он взрослый человек (вернее, «взрослый серафим»). «Если бы он был девушкой, я бы уже целовал его», — думает Дин. Но Кас — не девушка, Кас — даже не человек, к тому же у него поранена губа, и вся ситуация достаточно непривычная, чтобы Дин замер на месте с рукой у него на подбородке. Кас тоже сидит неподвижно, словно ждет, что сделает Дин. Потом Дин думает: «Если я не просто так предложил вытереть ему лицо, то и он не просто так мне это разрешил». Неуверенность сменяется восхитительным предвкушением. «Уголь. Сначала сотри уголь», — напоминает себе Дин. Он медленно, осторожно стирает темные пятна с носа Каса и, сменив салфетку на чистую, бережно, мазок за мазком вытирает его ушибы. Потом, стоя на коленях и придерживая голову Каса за подбородок, деликатными прикосновениями влажной салфетки отчищает уголь с его разбитой губы. Все это время Кас не сводит с него глаз. Наконец Дин опускает салфетку. Кас медленно протяжно выдыхает. — Спасибо, — говорит он тихо. Он накрывает своей рукой руку Дина у себя на подбородке и легонько сжимает ее. Их лица — на расстоянии каких-то восьми дюймов. По-прежнему внимательно глядя на Дина, Кас произносит: — Я ценю всю… всю помощь, Дин. Всю заботу. Больше, чем ты можешь себе представить. Но пойми, ты не обязан… — Угу, я сейчас тебя поцелую, ладно? — говорит Дин. Кас затыкается немедленно, часто и быстро кивая, и Дин наклоняется и целует его. Сперва Дин целует его в здоровую щеку — не в рот (ему вспоминается, что Кас, кажется, не очень-то знаком с поцелуями в рот, так что Дин планирует перейти к этой области постепенно). Один поцелуй в щеку, потом еще один — Дин продвигается медленно, пробуя на вкус кожу, ощущая необычную мягкость редкой щетины. Он слегка поворачивает голову Каса за подбородок, позволяя губам скользить по его коже, и целует его снова — на этот раз в самый уголок рта. Дыхание Каса учащается. Дин закрывает глаза, вдыхая его запах. Дин отмечал этот запах и раньше, во время их совместных вечеров, но теперь позволяет себе сосредоточиться на нем по-настоящему. Он упивается этим букетом: в нем узнается и ментоловая жидкость для полоскания рта, которую использует Кас, и мыло, которым он, должно быть, пользовался в душе, и зубная паста… и что-то еще. Что-то, напоминающее об открытых пространствах — словно аромат ветра и озона, запах дождя, или пустынной пыли, или вереска на лугу. «Перья, — думает Дин. — Перья взрослого серафима». — Он вдыхает этот аромат снова, приблизившись щекой к щеке Каса и лаская его кожу своим теплым дыханием. И это Кас тогда поворачивает голову и неожиданно целует Дина в рот. Выходит даже немного неуклюже: резкое движение Каса застает Дина врасплох, и они сталкиваются зубами и носами. И находятся они под неудобным углом: Дину приходится тянуться вперед и вверх, а Касу — наклонять голову. Но все это совершенно неважно. Все идеально во всех смыслах, потому что в мире не осталось ничего кроме Каса. Дин видит только Каса, чувствует только его. Кас обнимает руками лицо Дина, и Дин уже успел взяться за косички его шапки (которые оказываются отличным способом притягивать Каса ближе: Дин немедленно понимает, что может управлять его головой, потягивая за косички как за поводья). Когда он подтягивает Каса в более удобное положение, наконец прижимаясь ртом к его рту, рот Каса оказывается горячим и влажным, с медным и ментоловым привкусом. Соблазнительный запах вереска витает в воздухе. Неожиданно появляется ощущение чего-то всеобъемлющего, окутывающего Дина со всех сторон. «Крылья, — думает он. — Его крылья на мне». Кас уже всецело завладел ртом Дина, жадно покусывая его губы и исследуя их кончиком языка пытливо и нежно, словно пытается досконально изучить их на вкус. И этот запах, этот привкус… вереск, и ментол, и медь… Медь? Стоп. Дин отстраняется. Губа Каса кровоточит. — Черт! — восклицает Дин, хватая еще одну салфетку и промокая рану. — Я собирался не трогать рану! Честное слово! Я забыл, прости… — О, кровь пошла еще в самом начале, когда мы столкнулись зубами, — говорит Кас. — Но это не имеет значения. Если только это не препятствует дальнейшим поцелуям — в противном случае это трагедия. Хочешь вернуться в постель? «Может быть, шестая глава подождет еще часок, — думает Дин. — Или два».***
— Но я же знаю, что ты устал, — говорит Дин, пока Кас выпутывается из своего одеяла-тоги (которое он настолько тщательно вокруг себя обернул, что на развязывание требуется время). Вместе они расправляют одеяло на кровати, и Кас ныряет под него со своей стороны, пока Дин обходит кровать к другому краю. — То есть мы не обязаны ничего делать, как я тебе вчера уже сказал, — продолжает Дин. Кас смотрит на него, прищурившись. — Если тебе нужно еще поспать, тогда просто спи. Я даже книжку с собой взял на случай, если ты захочешь отключиться. Так что, если устал, просто… — Да, да, Дин, если я устану, я посплю, — отвечает Кас нетерпеливо, дотянувшись руками до Дина и дергая его к себе. — Но сейчас я не устал. — Ты же говорил, что устал… — Я уже проснулся. Можешь только сначала снять эту свою одежду? Спустя две секунды Дин раздет донага. Прямо как в прошлое воскресенье. И, как в прошлое воскресенье, Кас снова остается в одежде. На нем только штаны и футболка — конечно, это никакое не препятствие, но заставляет Дина задуматься о том, что, может быть, Кас чувствует неуверенность в себе из-за того, как выглядит. Из-за того, какой он худой, из-за синяков и шрамов… из-за общего болезненного вида. Так что Дин напоминает себе не спешить и дать ему время. Но Кас не медлит: как только Дин сбрасывает одежду и укладывается в постель, Кас моментально подвигается ближе, прижимается к Дину и, как в прошлое воскресенье, сразу нащупывает его член. Который, конечно, уже встает. Кас переходит прямо к делу: облизывает ладонь и принимается работать рукой, так что скоро Дин теряется в ощущениях и, закрыв глаза, начинает всаживаться в его руку. Чертовски сложно устоять перед искушением позволить ему продолжать в том же духе, но, когда Кас начинает пробираться под одеяло, очевидно намереваясь опять отсосать Дину, Дин вспоминает, что Кас так и не дождался своей очереди. — Не так быстро, — останавливает его Дин, хватая за плечи. — Не то чтобы мне этого не хотелось, но — твоя очередь, ангел. Иди-ка сюда назад. — Он подтягивает Каса наверх, игнорируя его предсказуемые протесты («Но, Дин, ты заслуживаешь…»), потом переворачивается на бок, к нему лицом, и проскальзывает коленом между его ног. Кас моментально умолкает, и настает умопомрачительный момент, когда Дин понимает, что у него тоже стоит. Дин чувствует бедром его эрекцию, и полусформировавшийся план о том, как снять с Каса одежду, приходится на время отложить, потому что внезапно становится абсолютно необходимо просто рывком подтянуть его к себе и прижаться к нему сильнее. На мгновение со стороны Каса чувствуется странная неуверенность — он даже делает слабую попытку отстраниться, но секунду спустя меняет направление и с силой вжимается в Дина. О, да, у него в штанах определенно болт — теперь он упирается прямо в член Дина сбоку. Дин просовывает одну руку под талию Каса (Кас помогает ему, приподнявшись), другой обнимает его сверху и кладет ладони ему на ягодицы. «Отличный рычаг… — думает Дин, — отличный, отличный…» — подтягивая Каса ближе и чувствуя, как этот болт все плотнее вжимается в его собственный живот. Он сдвигается на постели, пока их члены не оказываются бок о бок, и снова притягивает Каса к себе. Они оба задыхаются от остроты ощущений, и Кас обхватывает Дина за плечи. Дин начинает целовать его (совсем забыв про рассеченную губу, потом вспомнив, потом снова забыв). Кас начинает полноценно двигать бедрами, плавно раскачивая ими, похоже, на инстинктивном уровне. Соблазнительный стержень в его штанах нажимает снова, и снова, и снова, с силой вдавливаясь в пах Дина — и теперь он кажется еще теплее, еще тверже. Но чертовы штаны мешаются на пути, и чем плотнее Дин и Кас прижимаются друг к другу, тем сложнее становится их снять. Кас начинает покусывать Дина за ухо, пока Дин пытается стянуть вниз резинку штанов, но далеко он не продвигается, поскольку Кас не прекращает ритмичные толчки Дину в живот. Потом и Кас начинает рвать пояс вниз, и внезапно высвобождается головка — только головка, появившаяся над резинкой, — но это уже что-то, и у Дина сбивается дыхание от ощущения, как она трется, мягкая и горячая, о бок его собственного оголенного члена. — Вот так, ангел, во-от, вот так… — бормочет Дин, опустив голову Касу на плечо. — О боже, еще, вот так. Продолжай вот так… Кас обнимает Дина за плечи и, зарывшись ему в плечо, покусывает его шею (может, места для поцелуев Кас выбирает и нетрадиционные, но ощущения от этого замечательные). Он продолжает толчки бедрами — медленные и размашистые — и ствол его члена все больше оголяется, скользя вдоль члена Дина. Вперед-назад, вперед-назад. По животу Дина начинает размазываться влага — головка Каса сочится предсеменем. — Охуеть… — бормочет Дин. — Это… шутка? — выдыхает Кас. Дин невольно усмехается. — Вообще-то нет, но… — Кас снова делает толчок, и Дин забывает, что хотел сказать. — Ох, черт, ты такой охуенный, Кас… — Мне нужно… быть осторожным… — бормочет Кас. — Но… это… ты… — Он делает еще один длинный толчок, на этот раз медленнее, как будто растягивает его, смакуя. — А… — вздыхает он, — а… Так приятно, так приятно… Но мне нужно быть осторожнее… — Мы будем осторожны, — горячо обещает Дин, не понимая толком, что Кас имеет в виду, пока не вспоминает: шрамы. Шрамы на животе. Недавние операции. И Дин сейчас, вероятно, тычет ему прямо туда. — Я буду осторожен, — шепчет Дин, приказывая себе: «Не трожь его живот». Он нехотя отстраняется. — Дай мне только… дай мне к тебе прикоснуться. Сними эту одежду… — Осторожно… — снова говорит Кас, но теперь он, кажется, забыл, по поводу чего старался быть осторожен: пока Дин пытается снять с него штаны, Кас снова хватается за член Дина, начиная мягко его дергать. Штаны не поддаются, и в постели становится слишком жарко (одеяло оказалось совсем лишним). В конце концов Дин теряет терпение и рывком дергает резинку вниз, оттягивая ее и поддевая под мошонку Каса. Этот маневр Дин многократно опробовал на себе, со своими собственными штанами: резинка под яйца — проверенный способ получить доступ ко всему сразу без необходимости раздеваться (не говоря уже о том, что при правильном расположении резинка может служить почти что эрекционным полукольцом). Когда Дин опускает резинку вниз, Кас колеблется. Не сказать, что он вздрагивает, — скорее, тревожно напрягается и прекращает толчки бедрами. «Он не уверен, какие будут ощущения», — думает Дин. Но у Каса по-прежнему эрекция, и Дин убежден, что маневр ему понравится. Думать о деталях становится немного тяжело, потому что теперь Дин наконец взялся рукой за член Каса. От прямого контакта с кожей Дин испытывает почти электрический шок. Кас открыто стонет, и Дин едва сдерживает стон, ощущая в руке его член. Он толстый и горячий — немного иных пропорций, чем у Дина, одновременно знакомый и чуждый. Рука Каса при этом — на члене Дина, и на мгновение Дин чувствует сенсорную путаницу: два набора ощущений фантастически накладываются друг на друга. Кас уверенно ласкает его член, и Дин невольно копирует его движения. Несколько секунд (пока Дин от возбуждения не сбивает ритм) они дрочат друг другу практически синхронно. Сомнения Каса, кажется, остались позади: он снова начинает двигаться, его дыхание учащается, и шумные вздохи превращаются в стоны. Дин чувствует, как член Каса пульсирует в его руке, и ему кажется, что ничего более возбуждающего он еще не испытывал: он сжимает и дергает член, член пульсирует снова, и Кас беспомощно ноет, выгибаясь и подаваясь вперед всем телом. И Дин инстинктивно начинает делать с Касом то, что нравится ему самому примерно на этом этапе: он начинает дрочить Касу одной рукой быстро и жестко, одновременно с этим обхватив другой рукой его яйца, легонько сжимая их и оттягивая вниз поверх резинки штанов. На секунду кажется, что Кас от этого без ума. Но что-то не так… Кас охает. Это не стон удовольствия: это резкий дрожащий вздох шока. Что-то определенно пошло не так, что-то неправильно, и Дин замирает. Но слишком поздно: Кас вскрикивает — без сомнения, от боли — и отползает назад, одной рукой отбиваясь от рук Дина, а другой хватаясь за резинку штанов. «Стой, стой…» — шипит он и ретируется так далеко, что слетает с кровати. Это не совсем падение — скорее отчаянное отступление. На полу слышится грохот и скрежет. Дин уже знает этот звук: это звук металлического противня, который всегда стоит наготове у кровати на случай рвоты. Кас хватает противень, подтягивая к себе, и его тошнит. Дин бросается к нему через кровать, в панике пересекая матрас ползком, и обрушивается на пол в такой спешке, что неудачно приземляется на одну лодыжку. Она отзывается острой болью, но, по крайней мере, теперь Дин на полу рядом с Касом, посреди спутанных простыней и одеяла, которые сползли с кровати вслед за ними. Эрекция Дина увядает, совершенно позабытая, пока он хватает Каса за плечи и пытается поддержать его, восклицая: «Что с тобой? Что случилось?! Что я сделал, что я сделал?! Черт, прости меня, это я сделал тебе больно? Кас? Кас?!» Кажется, Кас пока не в состоянии разговаривать. Рвота, к счастью, уже прекратилась — что бы ее ни спровоцировало, приступ был кратким (и так как Кас ничего кроме воды утром не потреблял, у него в желудке ничего нет). Но он по-прежнему задыхается на коленях, свернувшись в позу эмбриона. Дин даже не может толком его рассмотреть, поэтому делает рывок к тумбе, чтобы включить еще одну лампу, и тогда обнаруживает, что лицо Каса сильно побледнело. Кас согнулся пополам, опустив голову к коленям, обхватив рукой живот и вцепившись в резинку штанов (которая теперь на своем положенном месте). Другой рукой он сжимает собственное колено так сильно, что побелели костяшки пальцев. Через несколько мгновений он отпускает колено, хватает висящий рядом край одеяла и засовывает его в рот. Он с силой закусывает одеяло, зажмурившись. Дин знает эти симптомы: Кас пытается не закричать. Дин боится прикоснуться к нему и только нависает над ним с колотящимся сердцем, повторяя: — Кас? Кас?! Что это? Что с тобой?! Кас, ты можешь говорить?! Проходят неимоверно долгие тридцать секунд. Наконец Кас выплевывает край одеяла. — Прости, — выдыхает он. К огромному облегчению Дина он делает несколько более глубоких вдохов и немного разгибается — что бы с ним ни произошло, похоже, боль отпускает. — Мне так жаль… — говорит Кас между рваными вздохами. — Мне так жаль, Дин. — Но что я сделал? Я сделал тебе больно?! Что случилось?! Кас дает себе время отдышаться и начинает выпрямляться, пока не садится почти вертикально. Его дыхание теперь более свободное, но тяжелое и глубокое, как будто он бежал в гору. Кажется, что прикасаться к нему уже безопасно: Дин кладет руку ему на плечи, чтобы попытаться его успокоить, и обнаруживает, что Каса трясет. — Что бы я ни сделал, Кас, боже мой, прости меня пожалуйста! — просит Дин. — Прости меня… Кас поворачивается к нему лицом и произносит: — Обещай мне, что это тебя не остановит. Обещай мне, что мы попробуем снова. Обещай! Пожалуйста! Дин моргает. — Э… — Обещай, — шипит Кас почти свирепым рыком. — Обещай, что мы попробуем еще раз! Пожалуйста! Я не вынесу, если ты сдашься, если откажешься от меня, Дин, я не перенесу этого! Ощущения были такие изумительные, но я должен был предупредить тебя — это я виноват, это моя вина, — прости меня! Пожалуйста, обещай, что мы попытаемся снова! — Хорошо, я обещаю, обещаю… — поспешно отвечает Дин. — Но не раньше, чем ты расскажешь мне в чем, черт возьми, дело, потому что Кас, блин, я не хочу делать тебе так больно! Кас слегка поникает головой, но кивает. Дин протягивает ему бутылку воды. Кас берет ее, полощет рот, выплевывает воду в противень и делает несколько больших глотков из бутылки. Он, кажется, немного успокоился и наконец пересаживается, прислонившись спиной к кровати. Дин садится рядом, обернув вокруг них обоих одеяло. Он никак не может оправиться от внезапности происшедшего. «Хуже просто и быть не могло…» — думает он, прислоняясь затылком к боковине кровати. По-прежнему неясно, что именно случилось, но Дин уже мысленно казнит себя за то, что вообще позволил себе сегодня что-то начать. «Блин, прошло всего каких-то три дня после химии! — упрекает он себя. — Ты знал, что он болен, знал про его шрамы, ты даже знал, что что-то не в порядке! Он замер, он даже сказал о том, что надо соблюдать осторожность, но ты настоял на своем все равно». Следом за этим в его голове проплывает мысль о том, что вместо удовольствия он доставил Касу только мучения. «А чего я ожидал: я — демон, он — ангел. Я — адский мучитель». (С одной стороны, это было давно, много лет назад. Но с другой стороны, это была вечность, с тех пор не оставившая Дина ни на день.) «Я — адский мучитель. Конечно, мое прикосновение причинит ему только боль». Дин понимает, что рассуждает немного иррационально, что слишком утрирует, но он настолько потрясен случившимся, что эта мысль укореняется, и в конце концов он сам съеживается, обняв руками колени и уже подумывая, не отойти ли от Каса подальше. Но потом Кас поворачивается к нему, подвигаясь ближе, пока не оказывается бок о бок с Дином. Он приваливается к Дину, опустив свои колени поверх его и положив подбородок ему на плечо. Некоторое время они сидят так, прижавшись друг к другу. — Ебаный в рот… — выдыхает наконец Дин. — Боюсь, что нет, — отвечает Кас. — Во всяком случае, не сегодня. — Он начинает гладить Дина рукой по щеке. В воздухе вокруг них образуется тепло, и Дин думает: «Крылья. Крылья, обнимающие демона…» — Прости меня, Дин, — говорит Кас. — Мне так ужасно жаль. Это моя вина. Я должен был тебе сказать: он тестикулярный. — Что? — переспрашивает Дин. Он все еще пытается стряхнуть с себя мысли о том, что он демон, и едва не пропускает слова Каса мимо ушей. Он смотрит на Каса: Кас гладит его по голове, всматриваясь в него с тревожным вниманием, как будто это Дину больно, как будто это Дина надо успокоить. Он запускает пальцы Дину в волосы, медленно и нежно поглаживая его голову от виска к затылку. — Одно пришлось удалить, — говорит Кас без предисловий, так что Дин не может понять, о чем он. — Шрам до сих пор не зажил. Оказывается, это такая чувствительная область… Гораздо более чувствительная, чем я мог представить. Я должен был тебя предупредить, но я не предполагал, что она до сих пор настолько болезненная. Видимо, резинка защемила шов… — Он умолкает, пока Дин растерянно смотрит на него. Взгляд Каса становится рассеянным — он по-прежнему гладит Дина по волосам, но теперь о чем-то задумался и, когда заговаривает снова, его тон звучит философски. — Знаешь, это странно… — говорит Кастиэль. — Ведь я уже лишился крыльев. Лишился перьев. Это не должно иметь значения. Мне не должно быть важно, если я теряю еще и волосы или какие-то органы — ведь это просто оболочка, это не я. Но теперь это уже я. По крайней мере, так чувствуется. — Он на секунду умолкает, потом добавляет: — Наверное, я надеялся, что раз не могу больше быть ангелом, то научусь быть хотя бы мужчиной. Но теперь я просто… наверное, теперь я уже ничто, на самом деле. Полуангел, полумужчина… — Он гладит Дина по волосам с бесконечной нежностью, все медленнее и медленнее, и его голос становится тихим и грустным. — Я должен был сказать тебе давно, но мне было стыдно. Это я виноват, Дин. — О чем ты говоришь? — не понимает Дин. — Он тестикулярный, — отвечает Кас. — Тестикулярный рак. Стадия 3B.