***
Принимая участие в охоте князя на кабана, маршал Святого Ордена во весь опор мчался по лесу бок о бок с Дракулой. Прозвучал звук рога, и свора собак с лаем, резко сменив направление, бросилась в сторону — в самую чащобу, преследуя зверя по пятам. Владислав, задержав и повернув коня, снова собрался дать ему шпоры и, вслед за собаками, углубиться в тёмную, непролазную чащу, но главный егерь задержал его. — Ваше высочество, будьте осторожны, — предупредил он. — Места там опасные для скачки — овраги, бурелом, обрывы. Конь может споткнуться и сбросить всадника. — Знаю, Александру. Мой Радамант не подведёт меня, — господарь ласково похлопал пышущего жаром коня по шее. — Вперёд, Радамант. — И конь ветром понёс своего любимого хозяина в заданном направлении. Остальные участники охоты — намного более осторожные — быстро отстали, не сумев поспеть за бешеной скачкой правителя. Только Габриэль остался рядом с Владиславом, то и дело пригибаясь к шее своего коня, уворачиваясь от хлеставших со всех сторон по лицу веток. Вдруг деревья резко расступились, впереди светлела прогалина с небольшим, неглубоким оврагом и упавшим поперёк дороги вековым деревом. Скакун князя легко взял препятствие, но конь Габриэля не смог перемахнуть поверженный широкий ствол. Сделав на лету курбет, он сбросил своего наездника. Рыцарь покатился по склону оврага, по дну которого протекал ручей. Упав, мужчина напоролся рукой — чуть пониже плеча со спины — на торчавший из земли острый сук. Рана оказалась довольно глубокой — на его одежде сразу показалась кровь. Оказавшись внизу, маршал чертыхнулся, поднимаясь и морщась от существенных ушибов и боли в ране, накрывая её рукой. Дракула, не зная, что случилось, в азарте охоты ускакавший вперёд, словно почувствовал это. Он оглянулся. Не увидев друга рядом, князь поскакал обратно, наплевав на кабана, что вот-вот должен был быть загнан. — Дьявол, Габриэль! — издали закричал Владислав, вернувшись к месту происшествия. Соскочив с коня, он с тревогой в глазах бросился к пострадавшему другу. — Ты цел? — Кажется, — со слабой улыбкой ответил тот, зажимая бегущую кровь. — Кажется, все кости целы. — Проклятие, ты ранен! — воскликнул князь. — Снимай одежду! Рану нужно перевязать. Габриэль ничего не смог поделать с тем, что, услышав приказ Дракулы, он смутился, а его щёки мгновенно окрасил яркий румянец. К счастью, это можно было объяснить его болезненным состоянием. — Ты что, лекарь? — удивлённо спросил маршал. — И чем ты собираешься её перевязывать? — Я не лекарь, но я изучал медицину ещё в Порте, когда был заложником у чёртового султана, — ответил Владислав. — И не прекратил заниматься ею и позже. Это очень нужная наука. К тому же у нас в Валахии много замечательных знахарей, лечащих наших воинов. Мы не сжигаем их на кострах как ведьм и колдунов, как это принято у католиков. Они посвятили меня в свои секреты. Моя кормилица тоже отличный знаток свойств трав. И на такой случай у меня всегда есть с собой несколько полосок полотна. Раздевайся. А я пока соберу нужные растения. — В этом нет надобности, Влад, — попробовал противиться смущающей его процедуре мужчина. — Этим может заняться лекарь, когда мы вернёмся в замок. — Мы далеко от замка, Габриэль. И сильно оторвались от других. Мы вернёмся домой только к вечеру. Сук, на который ты напоролся, грязен — твою рану нужно немедленно промыть и перевязать, чтобы избежать нагноения. Здесь так кстати протекает ручей. Всё, что требуется, — найти нужные травы, что я легко могу сделать. Не дурачься и не упрямься. Снимай колет и рубаху. Внутренне проклинающему своё невезение рыцарю пришлось подчиниться. В голове у него было только одно — как не возбудиться в течение предстоящего процесса. Об этом он и просил мысленно Господа.V
19 февраля 2019 г. в 22:38
Дракула старался при каждом удобном случае прикасаться к Габриэлю, быть к нему как можно ближе. Когда они уединялись в его кабинете, чтобы прочитать корреспонденцию, поговорить и обсудить различные вопросы и дела, Влад садился на подлокотник кресла, в котором сидел его друг, — якобы для того, чтобы они могли одновременно читать послания, — наслаждаясь тем, каким пленительным румянцем мгновенно загорались щёки мужественного воина, едва он оказывался рядом.
Переносить это было настоящей пыткой для архангела. Едва он чувствовал около себя тело любимого, его сразу бросало в сладостный огонь… Влад склонялся ниже, обращая внимание друга на какое-то место в письме. Его дыхание и волосы касались лица рыцаря. И каждый раз по телу окутанного жасминовым ароматом мужчины током проходила дрожь, а дыхание пресекалось… Он на миг закрывал глаза и прикладывал дрожащую руку к сердцу, словно стараясь унять его бешеный стук, а в другой трепетал листок…
А князь с играющей на его губах мечтательной улыбкой скользил восхищённым взглядом по его прекрасному лицу, любуясь пушистыми ресницами, затенявшими взор его прелестных глаз, и алыми, словно у девушки, устами. Как ни пытался силой воли подавить своё волнение рыцарь, это ему не удавалось, и Габриэлю приходилось то начинать кашлять, то прибегать ещё к какому-нибудь способу, чтобы изменить расположение их тел и отдалиться от улыбающегося князя.
Терзаемый тайной любовью архангел и вообразить не мог, чтобы его возлюбленный мог ответить на его чувство, и у него не закралось и подозрения насчет того, о чём могло свидетельствовать поведение Дракулы. Он не видел в нём романтических знаков внимания и ни о чём не догадывался. Когда маршал, взволнованный близостью их тел, отстранялся от князя, то поначалу не замечал его улыбок, блеска в его глазах. Но однажды в этот миг он поднял свои чудные глаза и был поражён ласковым выражением взиравших на него синих глаз… Однако рыцарь не посмел истолковать его правильно: мысль о том, что Владислав также мог быть к нему неравнодушным, казалась ему совершенно нелепой. Было невозможно допустить, чтоб любитель женщин мог обратить внимание на мужчину. Габриэль посчитал, что всё это ему просто показалось. Что это было лишь воображением влюблённого, жаждущего увидеть ответное чувство у предмета своей страсти. Он боялся выставить себя на посмешище, неправильно расценив то, что прочитал на любимом лице. Это было слишком невообразимо, слишком невероятно, чтобы быть правдой. Это было слишком большим счастьем, чтобы быть правдой…
Полностью захваченный своими чувствами и переживаниями, поглощённый терзаниями Габриэль даже не заметил того, что с некоторых пор он перестал видеть князя в окружении женщин и фавориток.
Владислав удвоил свои старания в отношении своего, столь недогадливого, друга. Он, не отрываясь, смотрел на него, не скрывая того, что любуется им, не пряча своего влюблённого взора; нежно, словно бы невзначай, касался его рук и лица. И архангел уже не мог не замечать того, что уста князя — уста, о поцелуях которых он продолжал грезить вопреки всем усилиям подавить своё греховное желание и смирить в первый раз проснувшуюся за полторы тысячи лет плоть — нежно улыбались ему; что любимые глаза ласково смотрели в его глаза. И в них, не скрываясь, горела любовь…
В тот миг, когда Габриэль, наконец, понял, что жестокий валашский государь не только не насмехается над вспыхнувшим в его груди запретным чувством к нему, но отвечает ему взаимностью — что он не мог себе представить, о чём не смел и мечтать — всё его естество сладостно затрепетало, охваченное дрожью неземного счастья. Сердце рыцаря едва не выскочило из груди, дыхание чуть не прервалось, а тело окатило жарким предвкушением близкого блаженства. В это мгновение восторга души от исполнения её желания, которое казалось несбыточным, архангел совсем забыл, что любовь между мужчинами запрещена Богом, что его страсть к Владиславу — грех; что их чувство никогда не должно осуществиться в единении душ и тел. Когда сознание этого погасило его радость, прекрасные глаза доблестного воина, рыцаря без страха и упрёка, никогда не знавшего слёз, едва не наполнились неподобающей мужчине влагой. Стиснув зубы и сжав кулаки, Габриэль воспрепятствовал этому.
Оттого, что его любовь к князю оказалась взаимной, его положение не только не облегчалось, а совсем наоборот: он понимал, что не отличающийся христианским благочестием и плотской сдержанностью валашский правитель, распутник и любитель чувственных наслаждений, будет склонять его уступить их обоюдному чувству друг к друг и удовлетворить страсть в противоестественном занятии любовью, запрещённом Господом. Архангел знал, что Дракула, не признающий установлений и запретов, если они шли вразрез с его желаниями, отнюдь не был намерен бороться с грешной любовью, как это, пусть и безуспешно, делал он. Габриэль боялся, что может не выдержать этого двойного натиска соблазна, объединённого в желаниях его тела с напором влюблённого князя.
В смятении чувств, мужчина, схватив меч, выскочил на улицу. Преследуемый удивлёнными взглядами он отбежал в безлюдное место и выпустил своё ужасное внутреннее напряжение, яростно сбивая и рубя клинком растущие там подсолнухи, словно толпы сарацин. Уничтожив больше сотни ни в чём не повинных растений, он, тяжело дыша, упал на колени, упираясь дрожащей рукой на свой верный меч. Прекрасное лицо архангела пылало, а на пушистых ресницах всё-таки повисли прозрачные капли. Переполненный чувствами, разрывающими его между любовью и долгом, в охватившей его душевной буре, мужественный герой едва не разрыдался, как девушка, но взял себя в руки. Со злостью, и даже яростью, смахнув грозящие покатиться по щекам слёзы, сверкающие хрусталём в лучах яркого полуденного солнца, он, призвав на помощь волю, справился с волнением и, успокоившись после эмоционального всплеска, вернулся в замок с каменным лицом, на котором не было и следа его переживаний.
Архангел был удивлён тем, что князь, прославившийся в Европе не только полководческим талантом и свирепостью, но и любовью к прекрасному полу, вдруг обратил свои взоры на мужчину, но потом подумал, что распутному, разнузданному валашскому властителю просто надоели традиционные наслаждения плоти и он, разгадав его чувство к нему, избрал его, чтобы попробовать в его компании новое, ещё неизведанное им удовольствие, вдвойне желанное из-за своей запретности. Дракула был дьявольски страстен, огненно темпераментен и явно носил в своей неистовой душе тёмное начало. Такое желание изощрённых пикантностей, противоречащих естественному порядку вещей, очень соответствовало его характеру — он любил идти наперекор, достигать вопреки, добиваться недоступного, преступать запреты. Габриэль не хотел думать о том, что чувство князя могло быть чем-то большим, чем влечением пресыщенного развратника, желающего попиранием законов — что само по себе, в силу его бунтарской сути, ему нравилось — подхлестнуть свою притуплённую со временем многочисленными победами над женщинами чувственность новизной острых плотских ощущений.
Владислав не спешил признаваться маршалу Святого Ордена в любви: он знал, что слывший чуть ли не святым, крайне набожный герой христианского мира, с громким прозвищем Левая рука Господа, всеми силами борющийся с самим собой, в своём благочестивом упрямстве не согласится подарить им обоим счастье и его в любом случае придётся долго и упорно завоёвывать. А потому любитель тонких наслаждений князь-гедонист, наслаждающийся любовной игрой с прекрасным рыцарем, решил продлить своё удовольствие и сделать первый шаг, когда пресытится ею и уже не сможет откладывать удовлетворение своего желания. Дракула знал, что сломить сопротивление своему чувству влюблённого в него стойкого благочестивца, ведущего упорную борьбу с собственным сердцем, будет непросто. Однако он умел побеждать и надеялся, что в один прекрасный миг сможет восторжествовать и над этим врагом — докучной набожностью друга, мешающей утолению их обоюдного желания.