The sinful love of archangel Gabriel

Габриэля окатила и затопила собой волна бушующего огня. Ощущая своим телом тело князя, что он столько раз представлял себе, чувствуя даже сквозь их одежду, как оно пламенно, мужественный воин почувствовал, как впервые в жизни голова его пошла кругом, в ушах зашумело, в глазах потемнело и восприятие помрачилось, словно он был на грани потери сознания. То ли от любви, то ли от одуряющего аромата жасмина, который он вдыхал полной грудью, оказавшись прижатым страстно обнимавшим его Владиславом к стене… — Габриэль, любовь моя, сколько это будет продолжаться? — как сквозь пелену слышит он жаркий, чувственный шёпот князя, сильнее обвившего его тело руками. Голос Дракулы полон ярой страсти, прерывистое дыхание опалило лицо рыцаря, оказавшегося в руках валашского Дракона, пламенем, едва не поджигающим воздух вокруг. — Сколько ты будешь бороться с самим собой, отказывая нам обоим в счастье? Друг господаря совершенно потрясён неожиданностью этой атаки, и в первые мгновения голос просто отказывает ему. — Влад… — задыхаясь, наконец вымолвил Габриэль, силясь протестовать, но не находя в себе сил разомкнуть объятия любимого, страстно дышащего ему в лицо. Перед глазами маршала Святого ордена всё расплылось в каком-то блаженном мареве, сливающемся в одно целое со взыгравшей горячей сладостью у него внутри… — Что… что… ты делаешь?.. Ты знаешь… ты знаешь… что это грех… Это безумие… Любовь между мужчинами… запрещена Господом. Сказано… что это мерзость в Его глазах… — Габриэль, какое нам дело до этого? — шепчет в ответ Владислав, сильнее прижимаясь к великому воину, чьё храброе сердце не знало трепета в самых страшных сечах, и ноги у христианского героя подкашиваются… Он упирается о стену, тяжело дыша в объятиях государя Валахии, как пойманная птица, угодившая в силки его чар, с ужасом чувствуя, как его мгновенно воспламенённая кровь бурным потоком устремилась в нижнюю часть его тела и что он не может воспрепятствовать этому. — Какое нам дело до этих древних установлений Ветхого Завета, написанных для кочевых евреев тысячи лет назад? Какое нам дело до предписаний, созданных для человеческого стада, низших созданий, дабы ничто не препятствовало его хорошему приплоду? Всё это не касается нас, существ высших… — Влад… то… что ты говоришь… грех. — Архангел едва находит в себе силы, чтобы произносить слова, они с трудом срываются с его уст, тяжёлые, как свинец, падая в пространство бременем для него, стараясь усилием воли победить охватившее его плотское возбуждение, нарастающее с каждым мгновением. — Христианин не должен говорить так… Это речи твоей гордыни. Она — смертный грех. Гордые, почитающие себя выше других, — дети Дьявола. Все люди, кем бы они ни были — императором или нищим — пред лицом Господа равны — нет высших и низших… — Неужели? — на устах господаря хитрая улыбка. — А как же места в Евангелии, посвящённые разъяснению того, кто будет первым в Царствии Божием, кто наречётся в нём малейшим и великим? — Влад, ты лукав, как сам Сатана… и подменяешь одно другим… как делали греческие софисты, чтобы ради забавы ввести людей в заблуждение и насмеяться над истиной. Это разные вещи с отличным смыслом… а не одно и то же. Предписания о запрете плотской любви между мужчинами касаются всех. Они остаются в силе и после принятия Нового Завета. И если ты вспомнил о Царствии Небесном… то должен знать, что в Евангелие, в апостольских посланиях сказано, что мужеложцы не унаследуют его… — Произнося эту проповедь, архангел делает попытки освободиться от княжеских объятий, но они были поистине слабы и, конечно, не увенчались успехом. — Моё Царствие Небесное — в твоих объятиях… — слышит он в ответ. Габриэль хочет возразить, но Дракула прерывает его. — О Габриэль, мой прекрасный Габриэль, я люблю тебя… — лихорадочно, быстро зашептали губы, поцелуев которых жаждал благочестивый рыцарь, в то время как Владислав сжимал млеющего друга в объятиях. И от этих слов, слышимых из уст дьявольски гордого, надменного и самолюбивого князя у великого воина, земного и небесного, как осиновый лист на ветру, дрожит внутри каждая струнка. Сладкой патокой они льются ему в уши, затопляя душу. Бешено бьющееся сердце в его груди, непокорное воле разума, замирает от счастья… — Никому прежде я не говорил этих слов… Никогда не думал, что скажу кому-нибудь… Ты знаешь, что у меня было много любовниц, но до встречи с тобой я никогда не любил. Вернее, не знал иной любви, кроме любви к самому себе. Не ведал иной страсти, кроме страсти к величию, к победам, к славе, к власти. Я добился всего этого, но любовь была мне неведома. Со своими любовницами я просто удовлетворял плотские потребности, ничего больше. Я никогда не испытывал любви к ним. Но я всегда хотел узнать, что это за высшее чувство, воспеваемое поэтами, неразгаданное мудрецами. Не выдумка ли это? Существует ли оно на самом деле? Но я знал, что моя высокомерная душа способна полюбить лишь во всём равное мне существо. Существо, ни в чём мне не уступающее, достойное такого чувства от меня. Я горд. Я не могу любить того, кто ниже меня. Такая любовь унизительна для гордых душ. И потому я был уверен, что мне никогда не познать, что это такое — настоящая любовь. Что это великое чувство навсегда останется для меня тайной за семью печатями. Ты знаешь, что мой брат, любовник Мехмеда, не вернулся со мной в Валахию, — продолжал князь, сильнее обнимая друга, прижимая его к себе, пылая телом, как в горячке. — Я презирал его — как презираю сейчас, предавшего свою родину ради жалкой и позорной роли быть султанским наложником. Я насмехался над ним, когда был с ним вместе в Порте. Ислам, так же, как и христианство, запрещает такие отношения. Тем не менее в традициях Востока смотреть на них снисходительно. Хоть они и не поощряются и официально осуждаются, но предавшимся такой любви не грозит смерть на костре. Я презирал восточные нравы и обычаи. Мне никогда не нравились представители моего пола. Я, как и полагается мужчине, всегда ценил лишь женскую красоту, хоть и не испытывал любви. Так было до встречи с тобой… Встречи, подаренной мне судьбой. Только спустя некоторое время я понял, что она была предначертана. Наша незабываемая встреча была исполнением моего желания познать любовь… Я был поражён твоим обликом. Ты не похож на простого смертного и кажешься высшим созданием. Я полюбил тебя, едва увидел, хоть тогда и не понял этого. Ты покорил моё гордое сердце, которым никогда и никто не должен был владеть… Ты знаешь, о том, как ты красив? Как желанен? Самая прекрасная женщина никогда не сравнится с тобой… Ты необыкновенен… Ты знаешь, что ты похож на изображения архангела Габриэля? Удивительно, у тебя то же имя! И тебя, в его честь, так же называют Левой рукой Господа за совершённые тобой геройские подвиги! Поразительное совпадение! Мой ангел… — Дракула ещё крепче сжал друга в объятиях, не давая ему ничего сказать в ответ на свои страстные признания. — Теперь я знаю, что такое любовь, Габриэль… Понимаю, почему поэты не могут найти выражений, чтобы в полной мере описать её… Это дурман, сладостное безумие… одержимость… Чувство, что захватывает тебя с головой, и ты не можешь думать ни о чём другом, кроме желания быть с тем, кого любишь, желания насладиться им, упиться им, впитать его в себя, всего, до остатка и испытать блаженство… Какое мне дело до этих глупых предписаний, о которых ты говоришь, если ты пленил моё сердце? Если я очарован твоими глазами, губами, волосами, телом?.. Если я теряю от тебя голову? Если я хочу целовать тебя, пить твоё дыхание, прикоснуться своим телом к твоему, стать с тобой одним целым… Какое мне дело до всего этого, Габриэль?.. Моё влечение к тебе вызвано не похотью, но любовью! Похоть двигала всеми моими прошлыми связями с женщинами. Я бы никогда не мог точно так же желать мужчину. Это невозможно, и ты сам это должен понимать. Я хочу тебя, потому что люблю! А любви никто не в силах противиться… Моё чувство к тебе чисто и прекрасно… Пылкие слова и признания влюблённого Дракона против его воли покоряют воина Господнего; и то, что влюблённое сердце правителя Валахии, единственное за многие сотни лет его земной жизни, не зная, догадалось, кто он такой, не могло не поразить архангела. Однако он всё-таки делает новую попытку избавиться от объятий князя, хоть тело его кричало «нет!», но она опять оказалась бессильна разомкнуть сомкнувшиеся вокруг него красивые и сильные руки, опутавшие его тело огненными кольцами змея. — Влад, твои речи безумны… — лишь смог выдохнуть он, пытаясь противиться хотя бы словесно. — Да, да, я безумен… Я без ума от тебя, Габриэль… И я знаю, что ты тоже неравнодушен ко мне, но упорно противишься своему чувству и не даёшь нам обоим познать блаженство… Я знаю, ты благочестивый христианин и истовый католик, но любви — истинной любви, а не тому животному влечению, что нужно для продолжения рода, нет дела до пола. Это небесное чувство, нисходящее с Небес и воспламеняющее лишь сердца избранных. Церковь приняла учение Аристотеля. В Ватикане хранятся труды великих античных философов. Ты знаешь, что они говорили о любви? Что женщина нужна мужчине, только чтобы получить потомство, что высшая форма любви — это любовь между равными, ни в чём не уступающими друг другу существами. Мужская любовь. Любовь между достойными друг друга мужчинами, Габриэль… — Влад, ты знаешь… — отвечает Габриэль срывающимся от учащённого дыхания голосом, — что они были язычниками… верующий в единого Бога… создателя Неба и Земли, не должен прислушиваться к их греховным теориям. Они заблуждались, не зная истины… пребывали во мраке тьмы… Мужчина может плотски соединяться только с женщиной, только в освящённом Церковью браке и только с целью продолжить свой род, потому что похоть греховна. — О боже, Габриэль, я словно слушаю апостола! — удивляется властитель Валахии с ласковой улыбкой на устах, его горящий любующийся взгляд скользит по лицу рыцаря Святого Ордена, упиваясь любимыми чертами. — Неужели ты и в самом деле так считаешь? Только в браке и только для продолжения рода? Влечение плоти греховно? А как же желания и телесные потребности, с которыми нас создал Господь? Зачем же он сотворил нас такими, зачем вложил их в нас, если они греховны? Как же удовольствие от жизни? Или, по-твоему, в ней не должно быть для него места, а только для бремени, тягот, мук и страданий? Ты вылит из бронзы, Габриэль? Неужели это правда, что у тебя никогда не было женщины? Прости, но я просто не могу в это поверить… Это не укладывается у меня в голове! Ты прекрасен, как греческий бог, как небожитель, ты воин, а не монах и не давал монашеских обетов, почему же ты отказываешь себе в естественных телесных радостях? Я не вижу смысла в таком образе жизни. — Ты прекрасно знаешь, почему. Мы уже говорили на эту тему. Потому что блуд — грех, Влад. И, нет, у меня никогда не было женщины: ты знаешь, что я не женат и никогда не был женат. — Габриэль делает очередную попытку вырваться на свободу, но силы словно покинули тяжело дышащего мужчину, а Дракула не думает выпускать свою пригожую «добычу» из объятий. Щёки архангела пылают, и князь мысленно сравнивает их с пунцовыми розами в роскошных садах султанского гарема. Дыхание римского посланца высоко вздымает его грудь, заставляя колыхаться шитьё на колете. — Если плотские удовольствия порочны, то как ты объяснишь нахождение библейской «Песни песней» среди текстов Святого Писания, Габриэль? Ведь в ней прославляется любовь. Чувственная любовь… — «Песня песней» — это… — Да-да, я знаю, — перебил его Дракула, — я знаю, что ты собираешься сказать. Да, она трактуется Церковью, как аллегория небесного союза между ней — Невестой — и Женихом — Христом, но каждый, кто прочтёт её, увидит, что её текст — это гимн чувственности. Почему для изображения блаженства не от мира сего используются выражения, описывающие услады земной плоти, если влечения её греховны? Взволнованный архангел не находится с объяснением противоречия, которых немало в христианском учении, и князь слышит в ответ только тяжёлое, прерывистое дыхание, качающее ткань одежды маршала. — Ах мой благочестивый рыцарь! — восклицает Дракула, мягко улыбаясь, продолжая страстно обнимать друга, ещё крепче смыкая руки вокруг его совершенного тела, сильнее прижавшись к нему и приблизив своё лицо к его заалевшему лицу, почти касаясь его губами. — Значит, это правда, что ты непорочен, как девственница, прекрасный мой, возлюбленный мой?.. — Не называй меня так… и отпусти меня… — говорит Габриэль, хотя ему хочется одного — обнять любимого, как он обнимал его, целовать его, утонуть в его ласках… Он чувствует, что может не выдержать посланного ему Господом испытания, и проклинает тот день, когда был отправлен Святым Орденом в Валахию, где ему было уготовано стать жертвой дьявольского соблазна. — О нет, радость моя… — на губах господаря загорается нередкая гостья на его лице — лукавая улыбка. — Не для того я караулил тебя в полумраке, отменив важную встречу, чтобы не добиться своего… — сообщает он возбуждённому «пленнику», ощущая его огонь, в нежной ласке проводя руками по его телу. Кончики тонких пальцев Дракулы легко касаются лица рыцаря, очерчивая благородную — мужественную и утончённую — линию его волевого подбородка, вызывая у мужчины сладкие мурашки и чувственный взрыв. — Габриэль, ты девственен, как монах, ты свят, — взволнованным голосом говорит Дракула, продолжая ласково касаться маршала, у которого мутится в голове, — но всё-таки должен знать, что мужчина не может скрыть своего желания, как это может сделать женщина. У обоих полов есть свои выигрышные и проигрышные особенности, — улыбается правитель. — Я чувствую твоё возбуждение, сладость моя… Твоё тело жаждет моих прикосновений, моих ласк, даже если твой упрямый разум этого не хочет… О любовь моя, прошу тебя, забудь эти древние иудейские законы и ответь на моё чувство! — с жаром восклицает пылкий Дракон, не в силах больше откладывать удовлетворение своей страсти. — Я знаю, что я не безразличен тебе… — Нет, нет, Влад… — борясь с искушением, призвав на помощь все свои силы, архангел пытается оттолкнуть от себя любимого, но тот держит его, как в тисках, и Габриэлю лишь остаётся, учащённо дыша, продолжать словесно противиться домогательствам господаря. — Нет. Мы не можем этого делать! Всё это… все слова, что ты говоришь, греховные теории, которые приводишь, чтобы оправдать своё заблуждение, — дьявольский соблазн, с помощью которого Сатана улавливает слабые души. Мы не должны поддаваться… не должны уступать ему… мы должны всеми силами противостоять этому и с Божьей помощью одолеть искушающего нас врага рода человеческого! Мы не можем… мы не должны предаваться содомскому пороку… нет, Влад. Это путь погибели, ведущий в геенну огненную. Мы должны быть братьями, любить друг друга чистой братской любовью. Мы должны молиться, чтобы… — Молиться? — на губах перебившего его князя играет насмешливо-презрительная улыбка. Пленительная, как и все другие. — Быть братьями, любить братской любовью? Мы давно с тобой братья по оружию, но я не могу любить тебя братской любовью, ибо в сердце моём зажёг ты чувство иное — всепоглощающую страсть, сжигающую моё тело и душу, денно и нощно испепеляющую меня изнутри! Она — моя геенна огненная! И только ты в силах подарить мне спасение… — Пламенным взором он пробегает по лицу друга и его телу. Габриэль физически чувствует, как этот пылающий неистовым вожделением взгляд опаляет его огнём, и весь дрожит. В груди рыцаря полыхает такое же пламя, воздуха не хватает, и он в изнеможении откидывает голову, опираясь затылком о стену. — Молиться, Габриэль? — с насмешкой в голосе повторяет Владислав, и глаза его почти страшно сверкают снедающим его желанием, неутолимой жаждой любви прекрасного римского посланника. — О чём? О том, чтобы Господь потушил вспыхнувшую между нами страстную неземную любовь? Уничтожил это божественное, это высшее чувство, познать которое дано лишь единицам избранных за всю историю человечества? Чувство, которого я жаждал, не надеясь когда-либо испытать? Великое чувство, посланное мне как подарок благосклонной судьбой? Ты хочешь, чтобы я, как и ты, проводил ночи на коленях перед алтарём, моля Бога убить в моём сердце любовь к тебе?   В ответ он слышит лишь пресекающееся дыхание. Охваченный пламенем архангел, как сжигаемый Инквизицией еретик, горит на костре, разожённом любовью… — Габриэль, ты возбуждён… — продолжает Дракула хриплым от страсти голосом, — ты хочешь меня так же, как и я тебя… Так позволь нам любить друг друга… — Рука Владислава медленно, чувственно проведя вдоль бедра друга, затрепетавшего каждой клеточкой, ложится ему на талию и дерзко проникает под одежду. Коснувшись горячего дрожащего тела, она заскользила по влажной от испарины коже, что на ощупь была подобна дорогому бархату. — Разве ты не видишь, не чувствуешь, что мы созданы друг для друга? Никому на свете больше не испытать такой любви… — И, жадно обхватив его лицо ладонями, Владислав вдруг накрывает рот сотрясаемого дрожью Габриэля своим, приникая тонкими, но соблазнительно чувственными устами к его красивым ярким губам — и земля уходит из-под ног архангела… Он много раз представлял себе поцелуй с князем, ощущал касание губ к его губам во снах, но то, что он почувствовал наяву, затмило все, самые пылкие его фантазии и сладострастные сновидения, с которыми он безуспешно боролся. Уста рыцаря словно накрыл и принялся страстно ласкать и гладить горячий, нежный, сладкий и ароматный атлас. Сознание архангела совершенно помрачилось, он чувствует, как язык Владислава скользит по его губам, обжигая их. В кружащейся голове рыцаря звон. Не соображающему, на каком он свете, мужчине не хватает воздуха, он задыхается и делает судорожный вдох, размыкая губы — и ласкающий их язык тут же врывается ему в рот, коснувшись его языка. От бури, что поднялась в теле целомудренного героя, будто всё оборвалось у него внутри, грудь, чуть не разрываемую бешеным дыханием, стеснило, как клещами, а сердце едва не остановилось… Габриэлю показалось, что он умирает… от восторга… Тело и душа его утопают в недозволенном блаженстве, но разум стоит на страже благочестия архангела и властно заставляет его, теряющего себя в сладострастном наслаждении, оборвать греховную ласку. С почти мучительным стоном, откинув голову, он выскальзывает губами из захвативших их в плен губ Дракулы. Всем телом привалившись к стене, Габриэль хватает ртом воздух, не в силах восстановить дыхание, слыша гул в голове и шум в ушах. Он весь объят пламенем. Бьющая гейзером тягучая тяжкая сладость обжигает ему нутро, меж бёдер давно полыхает неугасимый пожар, и одежда, покрывающая тело, вдруг стала его врагом… Тело его стонет от желания. Плоть немощна — но дух бодр. — Оставь меня… — задыхается маршал, словно наслаждение от объятий князя душит его, увлекая на дно бездны. Губы его дрожат, тело бьёт лихорадка. — Слышишь… оставь меня… Я не могу… не должен… это запрещено Господом… Это грех… Я не такой грешник, как ты, не знающий Бога, потакающий всем своим прихотям… не такой распутник… не такой сластолюбец… не такой нечестивец… Прочь от меня, Сатана! — наконец восклицает архангел чуть ли не с яростью. Нечеловеческим усилием воли собрав все свои силы, он, испытывая непреодолимое желание впиться в манящие губы любимого, вместо этого с силой оттолкнул его от себя, так, что тот, не ожидая этого, чуть не оказался на полу, с трудом удержавшись на ногах; при этом Габриэль тоже едва не упал. В глубоких глаза отвергнутого князя, обманутого в своих пылких надеждах, нежность мгновенно сменила дьявольская злость. Губы его дрогнули, собираясь что-то сказать, но он лишь смерил друга полыхающим яростным взглядом и молча покинул комнату, рывком отворив дверь и с грохотом захлопнув её за собой. Габриэль же, шумно дыша, привалился к стене, найдя в ней опору. Ему казалось, что при каждом вдохе ему приходилось поднимать гранитную плиту, и грудь его едва не ломалась под её тяжестью. Побороть соблазн и отвергнуть греховные ласки любимого, о которых он давно мечтал, стоило ему напряжения, едва не лишившего его сил, чуть не заставив съехать по стене вниз. Никогда за своё полтора тысячелетнее служение он не переживал такого нервного потрясения. Самые страшные сражения не требовали у великого воина столько физических и нравственных сил и так не истощали его, как отражение любовной атаки того, кого он желал сильнее возвращения на Небеса. Поистине ввёвший его в искушение князь Валахии Владислав III Цепеш Дракула был сыном Сатаны в человеческом облике…

***

Больше земной принц не говорил небесному о любви. Встречая его, Габриэль был поражён тем, что после того, как он отказался удовлетворить их обоюдную грешную страсть, глаза господаря стали дико гореть, как будто его била бесконечная, неуёмная лихорадка, при этом он постоянно отводил от него взгляд, словно сам вид его друга, того, кем он прежде неприкрыто любовался, стал ему невыносим. Маршал чувствовал, что, когда Владислав видел его, это едва не причиняло ему боль. Дракула теперь говорил с ним отрывисто, резко и зло и явно избегал его. Но Габриэль знал, что князь нуждается в дружеской помощи, советах и поддержке того, на кого он мог безоговорочно положиться. Владислав должен был постоянно быть начеку во внутренней политике и держать удар во внешней. Его многочисленные явные и тайные враги, количество которых из-за независимости валашского Дракона — князя более гордого, чем короли, правящего единолично как истинный самодержец и не желающего быть ничьим вассалом — и его успехов, только множилось, не дремали. Даже такой сильный, умный и предусмотрительный правитель, как он, не мог позволить себе отказаться от верного, надёжного друга какого он приобрёл в лице маршала Святого Ордена.