Эмили

В часе неспешной езды от столицы Риверры располагался небольшой городок под названием Эджвер, известный своими живописными видами и одноименным озером. Сюда стекались простые горожане, которым не удалось найти своего места в Риверре, и богачи, которые хотели домашнего уединения, при этом не потеряв связь со столичной светской жизнью. Улочки Эджвера, узкие по большей части, едва ли позволяли разъехаться двум экипажам (а ездило их здесь немало, да еще и не простых, а господских), и поэтому несколько лет назад здесь проложили объездную дорогу через лес. Понадобилась она для того, чтобы богатые господа, облюбовавшие окраину Эджвера, могли скорее добираться до своих замков. Этой дорогой и вернулась прошлым вечером в Клэр-Холл карета Синклер. Мало что могло удивить обитавшую в этой части Эджвера зажиточную и искушенную публику, и если бы у нас было время исследовать этот городок подольше, то мы бы нашли здесь немало домов более роскошных и представительных. Усадьба Клэр-Холл могла бы похвастаться своим террасированным садом, для которого хозяин дома не скупился на средства, но поскольку сад находился не со стороны фасада, любоваться им могли только обитатели имения и его гости. В остальном Клэр-Холл не производил какого-то особенного впечатления на фоне своих соседей, хотя большое поместье всем своим видом соответствовало своему хозяину, третьему графу Синклеру. После вечерних событий, а именно разрыва с женихом и страшным происшествием на улице Риверры, Оливия еще долго не могла уснуть. С утра никто из слуг не попытался разбудить ее вовремя. Служанка Оливии, София, узнав о несчастье своей госпожи от самого лорда, решила в этот день не тревожить с утра бедняжку, так как думала, что та плакала целую ночь. София, конечно, не знала, что была далека от истины, потому что была склонна преувеличивать чувствительность Оливии. Никакого сожаления относительно разрыва с Леоном ван Темпестом ее госпожа не чувствовала: они всегда были слишком разными людьми, и время, когда они друг другу нравились, осталось далеко в прошлом. Если что и тревожило молодую леди, так это мнение общества: ей не хотелось доставлять проблем отцу. Утром Оливии передали, что лорд Синклер отправился прямиком домой к маркизу ван Темпесту. Роман, хотя и остался до конца вчерашнего вечера, после того, как покинул Оливию, не нашел ни маркиза, ни его сына. Семья ван Темпестов жила недалеко от Синклеров, и проблема с помолвкой должна была разрешиться в этот же день. Решив, что будет лучше не томиться ожиданием известий от отца, Оливия спустилась в гостиную, где, лежа на полу, рисовала Эмили, ее шестилетняя сестренка. Это была девочка со светло-золотистыми кудряшками, ясными голубыми глазами и прелестным личиком. — Ливи! — воскликнула Эмили. — Смотри, я тебя нарисовала! На детском рисунке Оливия узнала себя: Эмили нарисовала ее во вчерашнем вечернем платье, которое девочка видела, когда старшая сестра собиралась на вечер. — Будущая художница! Все руки в красках, — отвечала Оливия, присаживаясь рядом с младшей сестрой. Они вместе стали рассматривать небольшую бумажную папку с рисунками Эмили, которые она успела нарисовать за прошедшую неделю. Картина двух сестер — самая трогательная картина на свете! Девочки были очень близки, несмотря на то, что большую часть времени находились в разлуке. Оливия была на одиннадцать лет старше Эмили. Спустя полгода после рождения младшей, их мать, леди Флоренс, пропала без вести. Карету леди Синклер нашли перевернутой недалеко от выезда из столицы, но ни кучера, ни госпожи Флоренс там не обнаружилось. Больше их никогда не видели. Если убийства в столице происходили не так уж и часто, или, быть может, о них чаще умалчивали, то подобные таинственные исчезновения имели место по крайней мере раз в месяц, и об этом можно было прочитать в любой воскресной газете. Увы, не обошел злой рок и семью Синклер. С тех пор Роман приобщился к тем, кто считает Риверру проклятым местом. После этой трагедии лорд сослал Оливию в школу, находившуюся далеко от столицы, а малышку Эмили оставил на попечение многочисленных слуг и гувернанток. Оливия прекрасно понимала, почему отец отправил ее так далеко, и многое отдала бы за то, чтобы посещать Клэр-Холл не только на летние и зимние каникулы. День возвращения Оливии домой после окончания школы был, пожалуй, самым счастливым для сестер. Они крепко обнимались, смеялись и плакали, а когда Оливия сказала, что у нее есть подарок для младшей сестры, Эмили, не имея ни малейшего о нем представления, уткнувшись в подол сестринского платья, сказала следующее: — Твой подарок самый лучший. — Эмили, но ты ведь его еще не видела, — растроганно, но со смехом ответила старшая сестра. — А я и так знаю. Оливия даже не подозревала, как сильно ждала ее возвращения маленькая Эмили, никогда не знавшая матери. Ей всегда казалось, что однажды, вернувшись домой, она поймет, что сердце младшей сестры заняла какая-нибудь гувернантка, которая всегда была рядом, в отличие от нее. Но за те шесть лет, что она провела вдали от дома (а ведь это вся жизнь маленькой Эмили), этого не случилось. Подарком для Эмили была всего лишь детская кукла с темными кудряшками — не очень большая, но ставшая любимой игрушкой. Несложно угадать, какое имя дала Эмили своему подарку. И хотя кукла мало чем была похожа на Оливию, старшая сестра совсем не возражала. Эмили носила куклу с собой везде, где только могла, и вот, пока сестры проводили время в гостиной, кукла Ливи тоже сидела рядом. По выходным, когда у Эмили не было уроков с гувернанткой, сестры целые дни проводили друг с другом. Сегодня был как раз такой день, и, поскольку на улице был прохладный весенний день, они остались дома в гостиной у камина. Эмили, посадив куклу Ливи перед собой, рисовала — это было ее любимым занятием. Старшая Синклер, в свою очередь, в свете последних событий принялась разыгрывать на пианино томительные романсы, которым она научилась в школе, и негромко подпевать грустные строки. Спустя какое-то время занятие их прервали. В гостиную зашла одна из служанок, и Эмили попросила ее позвать Кевина, но женщина ответила, что он уехал вместе с лордом. Тогда Оливия рассказала сестре о том, куда уехал отец, и честно ей призналась, что жениха у нее больше нет. — Мне он не нравился, — нелестно отозвалась Эмили о Леоне ван Темпесте. — Как хорошо, что он больше к нам не придет. Оливия никогда прежде не наблюдала от Эмили враждебных чувств к кому-либо, но понимала, что и причин любить лорда ван Темпеста у маленькой сестры нет. Когда Леон приезжал в Клэр-Холл к Оливии, он привозил Эмили маленькие подарки вроде лент, стеклянных статуэток и новых карандашей, но на этом его внимание к ней заканчивалось, и, если можно так сказать, откупившись дешевой безделушкой, он тут же забывал о ребенке, не удостаивал ее ни единым ласковым словом и словно бы переставал ее замечать. Когда Эмили подросла и обрела ту детскую проницательность, с помощью которой уже могла составить представление о ком-либо, она решила избегать встреч с женихом сестры и всегда вежливо ретировалась при виде Леона (а с момента возвращения Оливии он наведывался часто). Теперь же, когда такая надобность отпала, она очень обрадовалась. Лорд Синклер возвратился после обеда и сообщил Оливии о том, что исполнил ее просьбу и официально разорвал помолвку. Дочери он рассказал, что Ричард ван Темпест сначала был очень огорчен этим событием и чуть ли не на коленях просил этого не делать, потому что Леон очень любит леди Оливию, и обещал, что дела его поправятся, как только он получит хорошее место при королевском дворе. Роман, разумеется, не поверил ни единому слову. Когда маркиз понял, что лорд Синклер неумолим и вовсе не собирается вводить в свою семью банкротов, он вдруг переменился в лице и стал обвинять графа во всех смертных грехах: он сказал, что Роман уже расплатился за грешки своего семейства пропажей жены. Из-за этого между ними чуть не случилась драка или, чего хуже, дуэль. Благородных джентльменов пришлось разнимать Кевину, который, стоя за дверью в ожидании своего господина, услышал какой-то грохот в кабинете. Но об этом маленьком происшествии лорд Синклер умолчал, дабы не тревожить дочь. К вечеру Оливия отправилась в свою комнату, чтобы написать задуманное письмо. Она выразила свои сожаления по поводу того, что между ней и Леоном все закончилось таким образом, и пожелала семье ван Темпест как можно скорее восстановить свое доброе имя. К письму она приложила собственную рубиновую брошь и два старых подарка Леона — то самое бриллиантовое ожерелье, которое было на ней в предыдущий вечер, и золотой браслет. Вряд ли она сделала это из-за теплых чувств; скорее причиной тому была ее милосердная натура. Отцу она об этом говорить не стала, потому что знала, что это повлечет его неодобрение.

***

Говорят, что дети третьего омена рождаются с красными глазами. Они — исчадия ада, навлекающие горе и смерть на близких им людей. Выбирает их сама Бездна, чтобы заклеймить своей роковой печатью. Это — дети несчастья, и Кевин Регнард — один из них. В старой столице Сабрие дети с красными глазами подвергались гонениям и унижениям: люди свято верили в то, что красноглазые приносят в мир только беды. Жестокость окружающих доходила вплоть до того, что бедных, ни в чем неповинных детей в лучшем случае выкидывали на улицу на произвол судьбы, в худшем — убивали. Спустя тридцать лет ненависть к ним в значительной степени ослабла, но некоторые до сих пор видели в красноглазых угрозу. Кевин не раз задумывался над тем, кто он есть, но не находил в себе отличий от любого другого человека. Он не раз сталкивался с одержимыми страхом людьми, в памяти которых еще была свежа Сабрийская трагедия, и все они говорили только одно: «Это ребенок несчастья! Он несет смерть!» Почему красноглазых так ненавидят? Почему считают отродьями Бездны? Он надеялся когда-нибудь найти ответы на эти вопросы. В благородном роду Регнардов никогда не было детей несчастья, и глаза Кевина действительно были аномалией. Судьба мальчика была предрешена заранее; во всяком случае, так думалось его родственникам, которых, кстати говоря, когда-то было всего двое. За родом Регнардов прочно закрепилось звание истинных рыцарей и мастеров меча, и именно из этого рода происходила мать Кевина. Она не владела никакими боевыми навыками и была совершенно обычной женщиной с разбитым сердцем: отец мальчика сбежал еще до его рождения. Кевин рано осиротел — мать умерла от болезни, тогда распространившейся на окраине столицы. Некоторым людям ее скоропостижная кончина лишь иной раз подтвердила бы опасность ребенка несчастья, но старый сэр Регнард, дед Кевина, отказался верить в эту чушь и взял мальчика на свое попечение. Этот пожилой джентльмен большую часть жизни провел на службе у второго графа Синклера и знал Романа еще мальчишкой. Сэру Регнарду тоже оставалось недолго, так что он снискал покровительства у тогда еще молодого Романа Синклера. Если бы Роман не принял десятилетнего Кевина к себе, после смерти деда мальчику скорее всего пришлось бы перебраться в сиротский дом. Несомненно, до Романа Синклера доходили слухи о детях несчастья, и ему даже открытым текстом говорили, что он зря приютил мальчишку с красными глазами и что все беды, постигшие семью Синклер, привлекло это исчадье Бездны. Однако граф никогда не относился к Кевину предвзято и не допускал никаких нападок в его сторону в своем присутствии. Он взял все расходы на себя и отправил Кевина в королевскую военную академию, где могли бы раскрыться его наследственные таланты. Так и вышло: он стал одним из первых в фехтовании (и получил звание любимчика учителя). Но был у него и недостаток, которому удивлялись и учителя, и сам граф: поскольку чистописание никогда не было любимым предметом Кевина, почерк его был неаккуратным, а местами и очень неразборчивым; даже он сам признавал, что «пишет, как курица лапой», правда вслух выражался несколько иначе, говоря, что его почерк оставляет желать лучшего. Но, стоит отметить, письма у него были грамотные. Все, что Роман требовал взамен — это обещание хранить преданность семье, «скромно его приютившей», как иронично выражался сам господин. Ведь Кевин имел право уйти, если пожелает. Однако рыцарь дома Синклер — таково было теперь его официальное положение — даже не допускал подобной мысли. Более того, он всегда считал себя обязанным милорду жизнью, потому что все, что дал ему Роман, сейчас и составляло основу существования Кевина Регнарда. Его дом был здесь, в Клэр-Холле. Рыцарство в тяжелых доспехах ушло давно в прошлое, но номинально титул все еще существовал при знатных дворах. Рыцарь, телохранитель, паж или, если угодно, валет по призванию — Кевин был положением выше любого простого слуги в доме Синклер. Однажды Роман сказал ему: — Я богатый человек, Кевин. У меня много врагов. И мне необходим тот, кто умеет обращаться с оружием. Потасовки, подобные той, что произошла между маркизом и графом, случались редко, потому что при виде за спиной лорда Синклера человека с мечом на поясе, аргументы противников как правило быстро заканчивались. И все же находились люди отчаянные, не брезгующие никакими методами насолить своему ближнему. Однажды, когда экипаж лорда отъезжал от здания банка, его атаковали недоброжелатели, и, как потом выяснилось, грабителями оказалась группа бандитов, которую наняло одно семейство, задолжавшее Роману кругленькую сумму. Меч Кевина обагрялся кровью нечасто, и всего один раз ему пришлось убить человека – когда преступник достал пистолет и направил на Романа. Он так и не успел выстрелить, потому что рыцарь опередил врага, проткнув его насквозь. За самооборону в этой стране не судили; к тому же граф смог все уладить, и все лица, замешанные в нападении как прямым, так и косвенным образом, были преданы суду. — Клянусь богом, — говорил лорд Синклер полиции, нервно скуривая на допросе вторую по счету сигару, — если бы не мой валет, Кевин Регнард, лежал бы я с дырой в груди в этой проклятой Риверре! Но, по крайней мере, я бы встретился со своей дорогой женой Флоренс, ха-ха. После этого происшествия Роман навсегда зарекся давать кому-либо в долг (последнее исключение он сделал для маркиза) и сделался человеком еще более опасливым и осмотрительным, а Кевин еще несколько недель мучился от бессонницы. Рыцарю то представлялся господин с простреленным сердцем, то он вновь чувствовал острие меча, пронзающее человеческую плоть и смотрел на то, как лишенное жизни тело нападет навзничь и как алеет на одежде зияющая рана. Кевин был уверен в правильности своего поступка, ведь не было иного выхода, чтобы защитить своего господина. В то же время по ночам ему не давали покоя слова его учителя фехтования, мужчины суровой закалки: "человек, убивший хотя бы один раз, сможет сделать это еще". Мог ли Кевин считать с тех пор себя убийцей? На это лорд ответил ему, что настоящее убийство — это зло преднамеренное, и решение отнять чужую жизнь, хладнокровно принятое в здравом уме, отличается от желания защитить себя и своего ближнего, когда выбор стоит между жизнью и смертью. И вот очередной ночью Регнард, лежа в своей комнате, размышлял о мрачном происшествии в Риверре. Зрелище обезглавленного тела в луже крови было не из приятных — за свои двадцать с лишним лет Кевин такого не видел. Совершить подобное возможно разве что имея при себе секиру — а человека, рассекающего по улицам с оружием такого рода, в городе заметили бы сразу. Кевин думал о том, смог бы он справиться с подобным противником или нет. Тяжелая секира означала для ее владельца неповоротливость, а в распоряжении рыцаря был новый и опасный меч, с которым он обращался так виртуозно, что, казалось, во владении холодным оружием ему не существовало равных. Но кто знает, что это за враг. Можно иметь хорошо поставленный удар, и тогда, чтобы покромсать кого-то на куски, вместо секиры вполне сгодится простая сабля. Спустя некоторое время после того, как он и Оливия столкнулись с уличным происшествием, газеты окрестили преступника Палачом. На его счету теперь было два убийства. Первое совершилось около месяца назад, но пресса тогда упомянула о нем лишь вскользь, чтобы не сеять панику в городе. Нельзя сказать, что жителям Риверры был чужд страх, но даже после злодеяний Палача жизнь в столице шла своим чередом, и только люди Пандоры, дежурящие в округе, напоминали горожанам о неспокойной обстановке. Кевин посчитал нужным рассказать лорду Синклеру о том, что случилось по пути назад в Клэр-Холл. Поначалу Роман решил, что ему нужно над этим подумать, и в следующий раз, вызвав валета в свой кабинет для разговора, сказал: — Жизнь мне однажды показала, что отнимает она гораздо легче, чем дает. Было бы разумно после исчезновения Флоренс запереть дочерей дома навсегда, но как бы сильно мне ни хотелось этого сделать, я не могу. Разве это жизнь — сидеть целый день взаперти? — Роман даже встал из-за стола и начал наматывать круги у окна. — Юные леди должны жить нормальной жизнью: ходить в театры, оперу, на балы в конце концов, а не сидеть, как затворницы. Другое дело, что с разгуливающими по улице палачами я не могу полагаться на нянек, которые по всем приличиям должны сопровождать благовоспитанную леди. И я не хочу делать из тебя няньку, Кевин. Ты человек иного склада, и нянчиться с детьми вовсе не твоя забота, но мне не остается ничего другого, кроме как просить тебя о том, чтобы ты сопровождал девочек, если они вдруг вздумают выбраться куда-нибудь за пределы Клэр-Холла. Кроме тебя я больше не знаю никого, кому бы мог доверить их безопасность. Флоренс ездила в одиночку, и вот что случилось. — А как же вы, господин? — спросил Кевин. — Найду кого-нибудь. Все со мной будет в порядке. Жизни дочерей мне важнее, чем моя собственная, поэтому я передаю их в твои руки. — Большей чести я бы не смог и пожелать, милорд, — рыцарь приклонил колено перед мастером. — Что же, Кевин, мне известны твои навыки — они превосходны. Только им и можно доверять. — Роман облокотился о камин и закурил (он пристрастился к сигарам после трагедии с женой). — Скоро будет шесть лет со дня исчезновения Флоренс, и я знаю, что Оливия захочет навестить ее могилу и непременно возьмет с собой Эмили. Лично мне не хочется, чтобы Эмили лишний раз посещала кладбище, но… Оливии это надо. Я знаю, она всегда тяжело переживала из-за матери, а с младшей сестрой ей гораздо легче. Так что будьте осторожны. Черт его знает, кто сейчас бродит по этой проклятой Риверре! В нашем Эджвере гораздо спокойнее, хотя и делать тут особо нечего.