Эмили

Если бы не маленькие неприятные происшествия, подобные тем, с которыми до сих пор пришлось столкнуться нашим друзьям, Риверра бы с гордостью носила звание прекрасного и образцового города, а вовсе не проклятого злосчастного места, как выражался лорд Синклер и другие люди, хлебнувшие горя сполна. Центр столицы находился на реке; здесь было множество мостов с вычурными перилами и несколько без передышки работающих пристаней; длинные прогулочные набережные растягивались на десятки километров, а пешеходные дорожки мостов всегда кишели горожанами, спешащими из одной части города в другую. Расположенная на Королевской площади городская часовая башня, фундамент которой заложили еще во времена популярности готической архитектуры, считалась главной достопримечательностью Риверры. Звон пробившего часа был настолько громогласен и распространялся так далеко, что горожане слышали его на оживленных торговых площадях, в отдаленных трущобных районах, в развлекательных кварталах, на трех мостах, в равной степени удаленных друг от друга, и даже на Ривверском кладбище, куда и направлялась известная нам троица. Пробило четыре часа дня, когда карета преодолела мост и остановилась на одной довольно спокойной тенистой улице, на которой находились слегка обветшалые лавки, а именно: одна бакалея, контора фотографа и студия художника — последние две вечно соперничали между собой за право удовлетворить тщеславие богатых клиентов, забредавших сюда достаточно редко, да и то не по счастливым обстоятельствам. Мостовая дорога, не слишком широкая, но предназначенная для двустороннего движения экипажей и мрачных торжественных процессий, спускалась немного вниз, проходила через маленькую площадь перед величественной кафедралью с круглым куполом и приводила наконец к широкой лестнице вниз. Оливия за руку с Эмили и Кевин, державшийся позади, как раз обогнули монумент, посвященный какому-то служителю церкви, и подошли к этой самой лестнице, когда с прилегающей улицы выскочила девушка с огромной корзиной, наполненной завернутыми в бумагу прелестнейшими цветами. На той улице, с которой появилась торговка, как раз находилось несколько цветочных лавок, пользовавшихся хорошим спросом. — Орхидеи, ирисы, лилии, госпожа, — сказала цветочница. Эта девушка с длинной косой и старым затасканным платьем, кое-где неаккуратно подштопанным, была примерно одного возраста с Оливией. Она дружелюбно улыбалась. — Ирисы, пожалуйста, — подумав, ответила Оливия. — Желтые. — Желтые ирисы? Они всегда наводят на меня тоску, поэтому я рада от них избавиться. — Торговка подала нужный букет. — Это ваши любимые цветы, госпожа? Они подходят к вашему платью. — Благодарю. Мои любимые – розы. Но ирисы мне тоже нравятся. — Розы всегда разбирают первыми, но не так быстро, как хотелось бы. Некоторые кусты у себя дома я даже не срезаю – спроса нет! Скупые нынче джентльмены пошли, не так ли? Если вам встретится нежадный – берегите его! Он и для вас розы купит, и мне, бедняжке, поможет. А у меня ведь дешевле, чем у других, госпожа, но меня не жалуют, потому что лавки своей нет. Вот и вянут розы в саду, а не в вазах, а я срезаю им бутоны. Слезами обливаюсь, когда кромсаю их! Тяжелая у них судьба, совсем как у меня! Вот вы, госпожа, можете себе позволить купить все мои букеты, а я бегаю здесь целый день в надежде, что такая благодетельница, как вы, хотя бы заметит меня. Оливия отметила про себя, что цветочница оказалась на удивление разговорчивой и, наверное, ждала какой-то поддержки со стороны. — Должно быть, очень трудно открыть свою лавку, — сказала старшая Синклер, нисколько не сведущая в подобных делах. — Если бы вы это сделали, к вам бы перемкнула большая часть местных клиентов. Уверяю, мисс, я бы ходила только к вам! Цветы у вас бесподобные. — Ох, госпожа, спасибо за ваше великодушие. Верно, все это сложно, ничего у меня не получится. Да и выгонят меня скоро другие цветочники. У меня и прав-то нет здесь торговать. Только не говорите никому – это секрет. — Цветочница еще раз улыбнулась и продолжила: — Маленькая госпожа, а вы какие цветы хотите? А вы, молодой человек? Может, собственноручно выберите что-нибудь для своих дам? Вы такой красивый и необычный! Какие у вас белые волосы, совсем как мои прекрасные белые лилии! Белые лилии — самая грустная повесть на свете. Бедняга Кевин растерялся от таких расточительных комплиментов цветочницы, а Эмили, неожиданно для всех, высказалась с добродушной детской прямолинейностью: — Вы странная, мисс. Было в цветочнице что-то пугающее – улыбка, движения, взгляд, болтовня – все это было каким-то искусственным, и ребенок это заметил. — Милейшая госпожа, — отвечала цветочница Эмили, — простите, если напугала вас своим появлением. Думаю, поэтому от меня почти все сразу убегают… Тем не менее Оливия сказала, что платит она, и прибавила, что нелегко, наверно, целый день торговать. Цветочница и миледи представляли собой контраст сословий, и Оливия с каким-то виноватым чувством призналась себе в том, что быть графской дочерью и не заботиться о добывании денег очень даже хорошо. Оливия без проблем рассталась с деньгами и даже дала щедрые чаевые, потому что цена деньгам была ей неизвестна. Торговка поблагодарила Оливию за покупку. — Вы такая счастливая, госпожа, — говорила цветочница на прощание. — Такая счастливая!

***

Большие железные ворота, к которым вела каменная лестница, именовались «Мемориальными садами» и с виду ничем не отличались от ворот любого городского парка, и только высокая каменная стена скрывала от посторонних глаз это место. Чтобы не пугать горожан словом «кладбище», администрация заменила название на менее устрашающее. «Мемориальные сады» со временем действительно преобразились в подобие парка, в который редко кто заглядывал, а если и заглядывал, то не от хорошей жизни. На каждом шагу тут можно было встретить изваяния ангелов. Это спокойное, умиротворенное место было лишено любого намека на мрачную атмосферу, по крайней мере до тех пор, пока на землю не опускалась ночь. Выстроившиеся в ряд склепы и надгробия смотрелись не так мрачно среди великолепия природы — газонов, цветочных клуб и деревьев. Троица в молчании шла по мощенной дороге. Теперь Эмили держала за руку Кевина, а Оливия, единственная знавшая путь, с букетом шла впереди. По пути они не встретили ни души, за исключением старого подслеповатого садовника, копавшегося в своей каморке с инструментами. Мемориал Флоренс Синклер тоже не был одинок. Роман установил его спустя несколько месяцев после пропажи жены: это было мраморное надгробие в виде статуи женщины с лошадью — рядом с ним Оливия и положила желтые ирисы. — Правильно ли это – ставить надгробие пропавшему человеку? — спросила она, обернувшись к Кевину. — Ведь это значит, что надежда умерла. — Так делают, если прошло много времени, миледи. Эмили, отпустив Кевина, стала бродить вокруг памятника. — Пропавший – не значит мертвый, — продолжила Оливия. — Я всегда думала – почему папа так быстро потерял надежду? Почему так быстро сдался в ее поисках, не придав ее пропаже огласки? Он никогда говорит на эту тему. Но, знаешь, мне кажется, что за все шесть лет я впервые начинаю что-то понимать. Будто я одна блуждаю в темноте, в то время как все остальные что-то знают. — Что тревожит вас, миледи? — В кабинете папы я кое-что узнала, и это не дает мне покоя. Я хочу с кем-то поделиться. Но это должно остаться секретом — папа не должен знать. Она посмотрела на него с беспокойством, ожидая ответа. — Вам нравится ставить меня в затруднительное положение, миледи? Вы снова заставляете меня выбирать. — Это важно для меня. Я хочу больше узнать о том дне, когда пропала мама. — Она на несколько секунд повернула голову, чтобы осмотреть мемориальные сады. Сколько человеческих историй и угаснувших сердец скрывалось за этими холодными камнями? — Прошлое не дает двигаться дальше. Как можно смотреть в будущее, не разобравшись со своим прошлым? Словно часть мозаики моей жизни выпала и безвозвратно потерялась, из-за чего я теперь не вижу целой картины. Склонить рыцаря на свою сторону оказалось сложнее, чем Оливия себе представляла, но она видела его внутреннюю борьбу. Кроме него ей больше некого было просить, а без чьей-либо поддержки она ни на что не решится. — Дело мамы как-то связано с Пандорой, — продолжила она. — Мне кажется, за этим кроется то, о чем папа никогда мне не расскажет, а я не могу жить спокойно, зная, что от меня что-то скрывают. — Милорд не любит об этом вспоминать, поэтому ничего вам не говорит. — Может быть, ты что-то знаешь об этом, Кевин? — Уверяю, что нет, миледи. Что бы вы ни задумали, я не могу обманывать доверие милорда. Оливия ничего не ответила и отошла к кладбищенской аллее и села на лавку, положив на колени зонт. Вид у нее был точно такой же, как в тот день, когда она вылетела из зала после ссоры с сыном маркиза. Кевин видел, что она подавлена. Эмили, до сих пор тихо подслушивающая взрослый разговор в сторонке, подошла к валету и шепнула: — Кажется, она обиделась. А что такое Пандора? — Это организация, которая помогает полиции с особыми делами, юная госпожа. — Значит, у мамы было особое дело? — Я не имею понятия. Девочка потянула его за руку, и они подошли к старшей сестре. — Леди должны быть выше всяких обид, — сказала Эмили. — Я не обижаюсь, Эмми. Я думаю, что делать дальше, — отозвалась Оливия и кинула усталый взгляд на Кевина. — Я не хотел разочаровывать вас, миледи. — Он поклонился. — Расскажите мне все, и тогда я пойму, смогу ли я вам помочь или нет. Вы же знаете, я здесь только для вас и всегда к вашим услугам. Оливия сдалась и рассказала о том, что обнаружила в кабинете отца, и о своем намерении непременно узнать о пресловутой организации все, что только сможет, ну, по крайней мере, что касается цифры «1013», после чего добавила: — Если бы мой отец не был твоим господином, ты бы мне помог? — Я бы помог вам в любом случае, миледи. Мне только нужно знать, что вы собираетесь делать, потому что я в ответе за вашу безопасность. — Честно говоря, я еще не решила… Ты хороший друг, Кевин. Обещаю, что мы не будем делать ничего опасного. А ты, Эмми, запомни – это тайна. — Я – могила, — отвечала девочка. — Какая еще могила! Какое жуткое выражение! — изумилась Оливия. — Это ты у миссис Финч набралась? Эмили виновато кивнула. — Это выражение не подходит прелестной леди Эмили, — поддержал Кевин. — Верно, Кевин. А ты, Эмми, больше не употребляй его. Скажи по-другому. — Обещаю хранить все в тайне, — застенчиво исправилась девочка. — Так-то лучше. Они еще недолго посидели на скамейке и, когда солнце скрылось, но еще не стемнело, направились на выход. Кевин не мог отделаться от мысли, что лучше бы миледи оставить все как есть. Что бы ни скрывалось за этой надписью на фотографии, ничего хорошего оно не принесет. — Вы слышите? — спросила Оливия, вдруг остановившись. Кевин и Эмили последовали ее примеру. За вереницей склепов пролегала параллельная дорога, и с ее стороны доносился чей-то голос. Оливия сделала несколько шагов, посмотрела в пространство между склепами и увидела фигуру в черном плаще с капюшоном. Фигура брела, как будто с трудом передвигая ноги, и женский голос без конца бормотал одно и то же имя: «Алан». Казалось бы, что здесь такого? Каждый сходит с ума от горя по-разному, и на кладбище подобное поведение не должно вызывать вопросов. Но фигура вдруг остановилась и тихо засмеялась нервным смехом; сзади нее промелькнула большая черная тень, словно сошедший с неба сгусток темноты. Оливия не успела ничего понять — Кевин отдернул ее назад за руку. — Мне здесь… — Эмили не договорила, поскольку слуга на несколько секунд прикрыл ей ладонью рот, и шикнул: «тихо». — Мне кажется… — произнесла фигура в плаще, повернув голову на звуки. — Нет, уже пора. Пойдем. Начало смеркаться. Они стояли, прислонившись к холодной каменной стене одного из склепов, затаив дыхание, в то время как злополучная тень, нависающая над женской фигурой в капюшоне, продолжила свой путь к выходу, оставляя за собой след из черной дымки и, словно в горячке, повторяя снова и снова имя «Алан». Когда странная фигура исчезла из поля зрения, Кевин отпустил обеих сестер, попутно принеся глубочайшие извинения за принятые им меры. Он всего лишь был предусмотрителен. — Милостивый господь, — прошептала Оливия. — Что это такое? — Мне здесь не нравится, — наконец закончила свою мысль Эмили. — Я больше не хочу сюда приходить. Кевин понятия не имел, что, черт возьми, это вообще было, но чутье подсказывало, что осторожность им не помешает, и поэтому теперь первым шел он, держа наготове руку у меча. Они поднялись назад по лестнице к тому месту, где встретились с цветочницей. Атмосфера стала зыбкой, туманной и сырой — переменилась ли погода или что-то зловещее распространилось по округе, но это заставило горожан попрятаться в свои норы, и улицы в семь часов вечера были совершенно пустые.