Эмили

Комната Эмили была особенно светлой в солнечные дни. Бежевые стены превращались в ослепительно белые, резная рама кровати сияла, словно жемчужный перламутр; солнце, проникавшее сквозь большое окно, согревало постель. Хрустальные подвески на старинной люстре, продолговатые и трехгранные, отражали по всей комнате полоски света, получившие забавное имя солнечных зайчиков. Иногда, если окно или балкон были приоткрыты, в помещение врывался легкий порыв ветра, который ласково задевал белоснежную тюль и хрусталь, заставляя семь цветов природы плясать на всех стенах свой танец. Солнечные зайчики — такие яркие, чистые, живые, разноцветные и такие неуловимые — оживали в детском воображении, и Эмили любила за ними наблюдать. В некоторые дни зайчиков было больше, чем обычно, особенно красных и желтых. В некоторые дни они исчезали — особенно эти таинственные существа боялись темноты, дождя и плохой погоды, хотя всегда возвращались с появлением солнца. А с каждым приходом вечера они прятались в свои норки. Было утро воскресенья; Оливия разнавесила шторы, впуская солнечных зайчиков в комнату и напевая о том, что солнце сияет на небосводе для девочки по имени Эмили. Она аккуратно опустилась на кровать, не прерывая свою утреннюю трель, склонилась над просыпающейся сестрой, которая, жмурясь, потянулась к ее темно-русым, вьющимся на концах волосам. — Почему ты не зашла вчера? — озвучила Эмили тот вопрос, с которым заснула накануне. Старшая сестра каждый вечер укладывала ее спать или, в крайнем случае, если поздно возвращалась домой, обязательно заходила подоткнуть ей одеяло и поцеловать на ночь. — Вот поэтому я здесь, чтобы извиниться. Не могла ждать, пока ты проснешься. — Оливия перехватила ее руку и поцеловала. — Извини, пожалуйста, что не пришла сказать спокойной ночи. Этого больше не повторится. Я вчера слишком рано уснула. Прощаешь? Разве она могла сказать сестре, что убежала в свою комнату, чтобы в очередной раз скорбеть о матери? Оливия всегда пряталась в своей обители, чтобы никто не видел ее жалкого состояния. К счастью всех домочадцев, утром она становилась прежней собой, улыбчивой и приветливой. — Прощаю, — ответила Эмили, не тратя время на раздумья. — Если прочитаешь историю на ночь. — Договорились. Как хорошо, думала Оливия, что Эмили лишена участи испытать потерю родителя — детство ее не будет омрачено событиями жестокой реальности. Когда-нибудь младшая сестра узнает правду, если кто-то из знающих решится ей рассказать или она сама придет к нужному выводу в более сознательном возрасте. Но когда это случится, ей уже не придется переживать того, что переживала Оливия все эти годы, ибо кто будет долго горевать о человеке, даже самом родном, если никогда его не видел и ни разу с ним не говорил? Останется лишь светлая память о том, что такой человек существовал и что он сыграл судьбоносную роль, а воображение уже дорисует все остальное. — А это кто здесь у нас? Ливи? — Оливия взяла в руки куклу, лежавшую рядом с подушкой. Белоснежная ткань рукава ее ночной рубашки слегка коснулась лица Эмили, словно воздушное облако. — Я говорю ей спокойной ночи, когда тебя нет. Оливия, зная, что эта кукла служит для Эмили ее олицетворением, задалась вопросом, до сих пор ли младшая сестра чувствует себя одинокой. Каждый ищет утешение по-своему: в игрушке, в фотографии, в воспоминаниях, в собственной подушке или чьем-то крепком плече. На полках комнаты Эмили сидело еще много разных кукол — тряпичных, фарфоровых, даже несколько деревянных и стеклянных в виде статуэток. Почти у каждой было имя, но кроме жившей здесь девочки никто эти имена, конечно, не знал. Присутствия Оливии в жизни Эмили, очевидно, было все еще недостаточно для того, чтобы ребенок хоть на какое-то время позабыл о кукле. Все балы, ужины и великосветские приемы, в круговорот которых затянуло старшую сестру, как только она приехала из школы, не оставляли ей много времени на домашние посиделки с Эмили. Не показаться обществу означало не проявить должного уважения и опозорить себя в глазах достопочтенных господ, что для дочери графа смерти подобно. — Я всегда с тобой, даже если меня нет рядом, — произнесла Оливия с улыбкой, слишком грустной для столь солнечного дня, и Эмили улыбнулась ей в ответ. Затем она поднесла куклу к девочке и, прикрыв рукой губы, стала говорить за игрушку: — Кто это такой сонный тут все еще лежит? Это же маленькая Эмили! Проснись и пой, а не то я тебя защекочу! Кукла оказалась в стороне, и комнату заполнил звонкий детский смех. Эмили извивалась под ловкими пальцами щекотавшей ее сестры, мотала головой и кричала «щекотно!» Золотые кудри девочки растрепались, постель смялась под тщетными попытками освободиться из цепких объятий Оливии. Их прервала заглянувшая в комнату София — служанка лет двадцати восьми, вьющиеся каштановые волосы которой были убраны под белоснежный чепец. У нее было круглое, приятное лицо со здоровым румянцем, какой бывает у человека, выросшего на просторах фермерского хозяйства. — Проснулись, леди? Давайте одеваться, — сказала она, проходя в комнату. София Чепмен с первого дня своего пребывания в доме помогала достопочтенным леди с туалетом: леди Флоренс находила восхитительными прически, сделанные руками служанки, а теперь и Оливия, и Эмили могли разделить мнение матери. Высшему обществу совершенно немыслимо представить то, что камеристка в самом деле может происходить из семьи, в которой люди зарабатывают тем, что разводят скот; тем не менее в Клэр-Холле этот факт знали все. Мисс Чепмен могла найти общие темы для разговора и с конюхом, и с садовником, и с леди — и только люди с предрассудками могли полагать, что дочь пастуха не способна плести красивые косы, а камеристка не может дать совет по разведению жеребят и растений. Первым делом София собирала младшую мисс Синклер — времени требовалось на нее немного, к тому же короткие волосы Эмили не нуждались в обязательной прическе. Оливия в это время удалялась к себе в комнату, садилась перед зеркалом и ждала их, расчесывая волосы и размышляя о предстоящем дне. Когда наставала очередь Оливии, Эмили садилась рядом на кровать и смотрела, как София ловко шнурует сестре корсет. Во время этой рутинной процедуры мисс Чепмен обычно рассказывала новости и планы на день, и в это утро она сообщила, что к обеду ожидаются гости. — Лорд все расскажет вам за завтраком, — единственной фразой ответила София на посыпавшиеся от Оливии вопросы «кто?» и «когда?» Эмили, услышав о гостях, слегка сникла и только крепче обхватила свою куклу. — Почему я должна всегда сидеть в другой комнате, когда все веселятся? — спросила девочка. — Вы же знаете, юная леди, — говорила София, сильнее затягивая шнуровку, отчего Оливия почти содрогнулась, — вы еще слишком малы для таких приемов. Ну-ка, не корчитесь, госпожа. Что-то вы расслабились за последнее время. Так вот, правила есть правила, леди Эмили. Мне, как и вам сейчас, на таких приемах делать нечего. Но я-то в высший свет никогда не попаду, а вот у вас все впереди. — А кто придумал эти правила? — любопытствовала Эмили. — Ну, не знаю, может, король. — Он плохой король, если не дает веселиться всем. Это нечестно. — А кто говорит, что все должно быть честно? Привыкайте, в жизни вообще мало чего честного. — Если я встречу короля, я скажу ему, чтобы он разрешил тебе посещать балы. Оливия рассмеялась над их разговором: от вчерашнего удручавшего ее состояния не осталось и следа, она снова была жизнерадостна, даже несмотря на сдавивший ее легкие предмет одежды. — Мне? — София усмехнулась. — Ах, ну что вы, леди Эмили, я для этого никуда не гожусь. Поступь у меня тяжелая — того и гляди оттопчу ноги кавалеру. Вот наша Оливия — тростинка, и на балах чувствует себя как рыба в воде. Если бы не ее помолвка, к ней бы выстраивались очереди... — Тростинка я потому, — позволила себе скривиться старшая сестра, — что ты так сильно затягиваешь веревки… Но какие глупости ты говоришь, София! Ты совершенно точно преувеличиваешь. Я не лучшая в танцах. Служанка, заметив придыхательный тон своей подопечной, поспешила расслабить веревки. Она подумала о том, что госпожа за последние месяцы немного подросла, и принялась одевать Оливию. — Принижать себя не нужно, — говорила мисс Чепмен, поворачивая леди то в одну, то в другую сторону, и расправляя оборки на юбках. — Даже если вы и правда не лучшая в танцах или не считаете себя такой — не говорите этого вслух, а просто принимайте комплимент. — Она просто скромница, — захихикала Эмили. — Так папа говорит. — В самом деле, — добавила мисс Чепмен. — Я не такая! — протестовала раскрасневшаяся Оливия, отчего только сильнее раззадорила младшую сестру, которая начала ее дразнить, приговаривая: «Такая, такая!» Если из уст Эмили и служанки слышать подобное было приятно, то в любом другом случае это клеймо казалось Оливии постыдным. Особенно ей не нравилось, если так ее называли в присутствии посторонних людей. Однажды отец при гостях ласково назвал ее этим словом, и последние с удовольствием подхватили данный эпитет, применимый к Оливии, щеки которой каждый раз розовели даже при самых заурядных похвалах. И все бы ничего, ибо не смущается похвалы только самолюбивый гордец, а мужчины любых поколений и замужние дамы в возрасте и вовсе находят звание скромницы очаровательным качеством любой юной леди, и только лишь сами молодые девицы терпеть не могут этого клейма ни в отношении себя, ни в отношении других девушек. Никто из называвших Оливию скромной, пусть даже из самых добрых побуждений, не знал, что в кругу молодых светских леди это звучит в некоторой степени унизительно, а потому, слыша каждый раз это слово, адресованное в ее сторону, она готова была провалиться сквозь землю. Но как бы Оливия ни отнекивалась, она понимала, что бороться с собой, с тем, кто ты есть на самом деле, сложнее всего: в обществе она говорила тогда, когда к ней обращались, а встревать в чужие разговоры у нее никогда не хватало смелости. Из-за этого некоторые сверстницы Оливии ошибочно принимали такое поведение за жеманство и чрезмерную спесь и не понимали, что сын маркиза, да и вообще кто бы то ни было, мог в ней найти такого особенного, если симпатичные лица есть и среди леди с более ярким характером, обладающих при всем прочим теми же навыками, что и мисс Синклер. От едких замечаний и уколов молодых барышень, однако, останавливало лишь положение Оливии как невесты Леона. — Очень прошу не называть меня так в обществе, — добавила Оливия, когда София закончила завязывать ленты платья на ее поясе. Еще некоторое время камеристка была занята прической, а когда наконец закончила, то сказала: — Мое дело наряжать вас, как куклу, а ваше дело, госпожа, танцевать за всех в этом доме. Вот так устроен мир, леди Эмили. — И ты довольна? — изумилась девочка, словно не могла поверить, что Софии тоже не хочется танцевать и общаться с высшим светом. — Это неуместный вопрос, Эмили… — хотела возразить Оливия, но София ничего не имела против простодушного любопытства ребенка. Что может быть правдивее, чем слова детей, которые в виду отсутствия жизненного опыта еще не знают, зачем нужно врать, лукавить, соблюдать тактичность или говорить не те вещи, которые думаешь на самом деле? — Я довольна, — сказала София. — Моя жизнь меня устраивает. Когда-то я и не мечтала жить в поместье, но леди Синклер, ваша мать, исполнила эту мечту… К тому же, знаете ли вы, леди Эмили, что посещение всех великосветских мероприятий — это тоже нелегкое дело? Леди Оливии сложнее приходится, чем мне. Я-то соберу ее и отправлю в путь, а дальше уж все в ее руках. И ей, и лорду нужно поддерживать отношения даже с теми людьми, которые им неприятны. Верно ли я говорю, госпожа? — Да-да, София, все именно так. Среди знати очень много неприятных людей, — поддержала ее Оливия, смотрясь в зеркало туалетного столика. — Твой Леон противный, — без обиняков сказала Эмили старшей сестре. — Он же точно больше не придет? — Всякое может случиться. Но я уверена, что он больше не придет, — заверила ее Оливия. — Можешь об этом не беспокоиться, Эмми. Бросив взгляд на шкатулку, Оливия вдруг осознала, что поступила глупо, отослав жениху драгоценности (напоминаем, что за побрякушки это были — бриллиантовое ожерелье и золотой браслет, подаренные самим Леоном, и собственная рубиновая брошь Оливии). Тревожила ее вовсе не сумма, которую можно выло выручить за эти вещицы — она обогатила бы разве что какого-нибудь несчастного шахтера, который половину жизни положил на то, чтобы добыть те самые драгоценные ископаемые, из которых эти украшения были искусно вылеплены. Эти деньги позволили бы шахтеру бросить тяжелую работу, открыть свое увеселительное заведение в центре столицы и до конца дней жить припеваючи, но совершенно точно такая сумма не могла покрыть даже малую часть расходов семьи маркизов. С ее стороны было наивно полагать, что это хоть сколько-то поможет, и гнев Леона казался ей вполне оправданным. Теперь Оливия чувствовала себя так, словно бы она прошла с набитыми до отказа карманами мимо человека, просящего милостыню. Мысли Леона скорее всего были похожи на ее собственные, но, что бы он ни подумал, это ему сильно досадило. — Все всё время тебя отбирают, — вдруг выпалила Эмили, прервав размышления сестры. Заметив насупившуюся Эмили, Оливия села рядом с ней на кровать. София покинула комнату, сказав о том, чтобы леди спускались к завтраку. — Когда тебе будет пятнадцать, — начала говорить Оливия, — ты тоже сможешь присутствовать на разных мероприятиях. Знаешь, там бывает даже весело. Будешь танцевать с разными кавалерами, рассматривать чужие платья и вести светские беседы за ужином. Сначала ты будешь в восторге от всего нового, а потом в один момент поймешь, как тебе это надоело. — Она усмехнулась с едва заметной горечью. Ей не хотелось прежде времени пугать сестру, но мысли озвучивались сами по себе. — Начнешь привыкать и чувствовать себя посаженной на цепь перед золотой миской. Так что не спеши попасть в эту жизнь. — До этого еще много ждать, — ответила Эмили. — И я хочу не балы, а проводить с тобой время. — О, я знаю, моя дорогая. — Оливия прижала сестру к себе. — Впереди целое лето, ты не забыла? Да и потом я никуда не уеду. До тех пор, пока для меня не найдется нового мужа, я буду здесь. — Пожалуйста, не ищи нового мужа. — Я и не думала его когда-нибудь искать. Ведь он у меня всегда был, если можно так сказать. Папа все равно найдет за меня, а мое дело согласиться или не согласиться. Но и этот выбор фиктивен. — Что значит — фиктивен? — Это значит, что, даже имея выбор, на самом деле я ничего не решаю. — Но ты должна решать! А можно попросить папу не искать тебе мужа? — Эмили произнесла эту фразу аккуратно и тихо, словно ее интересовала запретная для детей тема. В ее глазах отец был более властен, чем король. — Ты еще так мало понимаешь, Эмми, — говорила Оливия, перебирая белокурые кудряшки сестры. — Муж нужен каждой девушке, и у тебя он когда-нибудь будет. — Мне его тоже папа будет искать? — Может быть будет, а может сама найдешь. В любом случае тебе понадобится его одобрение. Пойдем уже вниз, а то мы заставляем его ждать. В это время граф Синклер уже сидел во главе стола в обеденной комнате. Вокруг него хлопотал дворецкий, получая от лорда распоряжения к приему. Он потер свою серую бороду, думая о том, что распространившаяся в свете весть о свободном положении его старшей дочери теперь сделает Клэр-Холл магнитом для семей, имеющих непристроенных старших сыновей. Сейчас Оливии можно ни о чем не беспокоиться, потому что впереди лето — время, когда дома аристократов пустеют, а столица берет перерыв от сплетен и интриг. Но когда придет осень, выдержит ли она атаку любящих мамаш, разодевшихся в ослепительные бриллианты, и их распрекрасных сыновей в дорогих фраках? Его дочь совершенно не знает ни мужчин, ни их хитрых матерей. Жизнь Оливии с самого начала представляла собой расписанный план, и для нее не было необходимости изловчаться, чтобы завоевать внимание того или иного джентльмена. Теперь же Роман чувствовал, что за ней, неопытной юной девицей, будет нужен глаз да глаз — как бы кто-то не тот не завладел ее сердцем благодаря льстивому вниманию! Очень плохо и опасно для леди ее возраста не иметь матери — некому рассказать про женские хитрости и уловки, про коварство некоторых мужчин, про то, что не каждый комплимент говорится от искреннего сердца и что не каждый взгляд, брошенный в сторону девушки, означает зародившуюся в джентльмене любовь. Его же дело, как отца, заранее предупредить ее о том, кого можно осчастливить волшебным да, а кому нужно сказать категорическое нет. Девочки спустились к девяти часам и заняли свои места по правую руку от отца. Левая сторона рядом с лордом когда-то принадлежала леди Синклер, но теперь это место предназначалось для особо важных гостей — Роман сказал, что сегодня за обедом его займет мэр Эджвера, который придет с семьей. Будут также и ближайшие их соседи, пожилая пара Грейстоков, приходской священник с женой и один богатый фабрикант. Заметив на себе испытующий взгляд старшей дочери, Роман спросил: — Что-то случилось, Оливия? Она вглядывалась в лицо отца, пытаясь найти в нем несчастного, убитого горем, уставшего от жизни человека — и была рада, что не нашла. Он сидел перед ней такой же, как и обычно: внушающий спокойствие, величие, не лишенный великодушия во взгляде, кого бы он ни коснулся. Для всех людей, проживавших в Клэр-Холле, Роман являлся воплощением надежной стены, и каждый знал, что лорд Синклер не оставляет своих подопечных в беде. — Ничего, папа, — улыбнулась ему Оливия, давая понять, что все хорошо. Она не держала на него зла и считала, что он поступил правильно, хотя у нее и был повод испытывать легкое негодование по поводу того, что она всегда обо всем узнает последняя: о матери, о помолвке, о разорении близкого семейства. — Удивительно, — усмехнулся Роман. — Совсем недавно Кевин тоже очень пристально меня разглядывал. Я задал ему тот же вопрос, на который он, как и ты, отказался отвечать. Из чего я мог бы сделать вывод, если бы вас не знал, что вы двое что-то замышляете. Или я что-то неправильно понимаю? Вы ладите? При упоминании имени валета Эмили, занятая завтраком и до сего момента не вникавшая в разговор взрослых, встрепенулась и подняла заинтересованный взгляд на отца. — Да, все прекрасно, — ответила Оливия. Она сказала бы даже больше в пользу Кевина и похвалила бы его перед отцом, если бы только не посчитала, что в нынешней ситуации это будет звучать слишком смело с ее стороны. — Просто я не ожидала, что сегодня приедут гости. — Я понимаю, что тебе, возможно, не хочется сейчас никого принимать, однако это необходимо. А после уже сможешь забыть обо всем до конца лета. — Имеются ли у вас какие-то намерения, папа? — спросила Оливия, проанализировав список гостей. — Нет. Я бы назвал это дружеской встречей, знаешь ли. Мы с мэром и остальными собирались поохотиться. Но к сыну мэра можешь приглядеться — он славный. — Давайте не будем загадывать наперед. Вдруг в разговор вмешалась Эмили: — Папа, если ты найдешь Оливии мужа, она уедет от нас. А я не хочу, чтобы она к нему уезжала, зачем это надо? Пожалуйста, не ищи его. Роман сначала чуть удивленно взглянул на младшую дочь, но потом рассмеялся: — Ну, дорогая моя, совсем не искать не получится. Дочерей выдают замуж. И если Оливия уедет, это не значит, что ты не будешь ее видеть. — Вы оба просто сговорились, — заключила наконец Эмили, насупилась второй раз за день и уткнулась в свою тарелку. Роман и Оливия в недоумении переглянулись. — Не хмурься, маленький гусенок, — сказал лорд, обращаясь к младшей дочери, — ты же знаешь, я этого не люблю. Кто угодно из многочисленных знатных знакомых лорда Синклера вряд ли мог бы себе представить, что этот человек может так тепло и ласково общаться с дочерями. В семье это никого не удивляло, но в обществе Роман не позволял себе излишеств в проявлении чувств. — Не называй меня так! — бурно, но беззлобно запротестовала Эмили, не жаловавшая закрепившегося за ней прозвища, а затем, смягчившись, добавила: — Пожалуйста. Реакция Эмили в действительности выглядела очень забавно: хмурясь или обижаясь, она напоминала маленького ощетинившегося желтого гусенка. Оливия только тихо посмеивалась — так, чтобы младшая сестра не заметила. И только чтобы увидеть реакцию Эмили, а не для того, чтобы как-то ее задеть, Роман иногда напоминал ей об этом прозвище. А пришло оно тогда, когда лорд, однажды возвращаясь домой, увидел Эмили на прогулке, гоняющую маленькую стайку гусей. Помнилось ему и то, как он побранил ее за поведение, подобающее лишь деревенской кухаркиной дочери, хотя после все же смягчился и придумал способ иной раз напомнить ей об этом. Роман, впрочем, считал, что лет через десять утенок превратится в лебедя и забудет об этой детской дразнилке и забаве, а ведь именно такие вещи и составляют лучшие моменты детства. — Боюсь, вы на долгое время определили свою репутацию, юная леди, — рассмеялся Роман, готовясь покинуть стол. — Впредь отдавайте отчет своим действиям и во всем слушайтесь старшую сестру. Пусть Эмили и не осознавала важности такого понятия, как репутация, не знала она и каким образом отдается отчет собственным действиям, но старшей сестре всегда готова была внимать без лишних напоминаний. Роман, взглянув на часы, решил, что у него еще много времени для того, чтобы заглянуть на псарню. Он взял свою трость с золотым набалдашником и размеренным шагом покинул обеденную комнату, оставив Эмили и Оливию делиться между собой девичьими секретами. Временами у него болела нога, и трость служила ему всюду незаменимой опорой, нежели светским атрибутом. Несмотря на порой накатывавшую боль, физическую или душевную (хотя физическую в последние недели все же чаще), он не чувствовал себя несчастным человеком, потому что, растя две прекрасные дочери, не имел права ощущать себя таким. Жизнь шла своим чередом и, быть может, Флоренс все еще смотрела на него глазами Эмили и Оливии. Роман уже и не помнил о том, что когда-то в спешке начеркал несколько цифр на обороте фотографии жены. Он вышел из поместья со стороны дворового фасада и миновал сад, поздоровавшись по пути со старым садовником мистером Бруком, который с раннего утра копался в цветах. Прогуливаясь вдоль тенистой аллеи тополей и ясеней, путь которой пролегал к конюшне и псарне, Роман думал о том, как все же непохожи его дочери — покладистая немногословная Оливия и прямолинейная непоседливая Эмили. Оливия — луна, Эмили — солнце. Одна противоположность другой. Они сменяют друг друга и в то же время дополняют, но пропади кто-то из них, и мир перевернется с ног на голову. Не станет луны, и ночи будут непроглядными, как зрение слепца, а солнце примется чаще впадать в печаль, уступая место тьме. Не будет солнца, и на землю опустится мрак и холод; не будет жизни, не будет ничего. Луна станет в отчаянии бродить по небу в поисках самого яркого светила, но, не найдя его, навсегда обречет себя на скитания в черном небе среди мириад неведомых звезд.