Эмили

Летний сезон — время, прекрасное не только своей погодой, но и необременностью городскими сплетнями. Подобно тому, как пчелы покидают свой улей в поисках лакомого цветка, так и некоторые семьи покидают столицу и ее пригород и устремляются на поиски гостиничных номеров у моря, что находится далеко от здешних мест. Любому известна простая истина, что путешествия требуют немалых затрат, и если у семейства нет средств чтобы нанять пару экипажей и арендовать меблированные комнаты в хорошем месте на месяц другой, то не остается ничего иного, как коротать время, довольствуясь развлечениями Риверры. Те же счастливцы, которые все-таки вырываются из душной столицы, приносят с собой старые сплетни в новые места, точно распространяя порождающую аллергию пыльцу, и тихая гавань превращается в новый жужжащий пчелиный рой. Благородные семейства, сталкиваясь друг с другом у побережья, изображают искреннюю радость встречи, а с приходом вечера не менее искренно негодуют в своих номерах о том, что не существует такого места, где можно было бы укрыться от осточертевших физиономий. Вот и лорд Синклер не был настолько уж гуманистом, чтобы во время путешествия подобные неприятные мысли его совсем не посещали. Вскоре после домашнего приема он покинул Клэр-Холл вместе с дворецким, оставив дом в руках старшей дочери, экономки и гувернантки, и теперь сидел на балконе третьего этажа гостиницы, наблюдая за переменчивой погодой. Уехал он, правда, недалеко. Это была всего лишь необходимость отвлечься от той светской жизни, которая до смерти жены его забавляла, а после стала ему в тягость. Роман приглашал Оливию с собой (Эмили он, конечно, взять еще не мог), однако старшая дочь напрочь отказалась от его предложения, зная, что подобная поездка таит в себе риск обернуться для нее очередными смотринами. Но дело было даже не столько в этом, сколько в нежелании расставаться с младшей сестрой — об этом для нее не могло быть и речи, а потому отказ отправиться в путешествие ее не тяготил. Отец такому ответу удивлен не был и лишних вопросов задавать не стал, будучи уверенным в ее благоразумии и ответственности. Он не слышал, чтобы старшая дочь хоть раз упорно на что-либо жаловалась, за исключением лишь разрыва помолвки — увидеть ее в таком разбитом состоянии означало увидеть апогей ее душевных мучений. Оливия не лила слез без дела, а если и лила, то не позволяла даже родному отцу этого видеть. Так что, когда он застал ее одну, всхлипывающую в темном зале, все его тщеславные и честолюбивые помыслы относительно дочери отошли на второй план, уступая место сожалению и странному чувству обреченности. Он все еще думал о том, все ли она рассказала ему в тот вечер. Перед отъездом граф напомнил Кевину, чтобы он, как и прежде, не спускал с сестер глаз — особенно если старшая надумает поехать в столицу, как никогда кишащую всякой гадостью… Роман не уставал повторять, что Риверра — далеко не любимое его место. Бывали дни, когда обман пронизывающими уколами будил его совесть, и он, считая старшую дочь достаточно взрослой для того, чтобы она могла стойко принимать любые жизненные невзгоды, хотел рассказать ей о том, что случилось с матерью. Но ему так ни разу и не хватило духа этого сделать, и со временем он совсем сдался. В Клэр-Холле граф не только давал наставления, но и сам нередко их получал. Гувернантка миссис Финч весьма уверенно заявила ему о том, что сближать молодых людей, буквально толкая их в руки друг друга — все равно что играть с огнем. Роман же не имел никаких опасений относительно своего юного пажа, рыцарское звание которого не могло не оправдывать своего гордого звучания. Кто такой рыцарь и для чего с древних времен его воспевают поэты, писатели и художники? Вероятно, для того, чтобы показать, какими возвышенными качествами может обладать мужская душа. Благородство, великодушие, доблесть, любовь, верность, высокие понятия о чести и морали — все вместе это сплетается в прекрасную рыцарскую душу, не отягченную низменными эгоистическими желаниями. И все это держится на добровольно принятой самоотверженности — жить для других и сражаться для других. Если бы только уважаемая миссис Финч знала мистера Регнарда так же, как знал его граф (он и сам ей об этом сказал), никаких беспокойств у нее бы не возникло. Все же разговор этот заставил милорда осведомиться у обеих сторон о положении дел, хотя он так и не получил внятного ответа. Старшая дочь ничего толком не сказала ни против Кевина, ни в его пользу, а молодой человек, на вопрос ладит ли он с Оливией, сказал только одно: «С ней нельзя не поладить». Такой расклад Романа вполне устраивал, хотя если бы его подопечные завели дружбу, он бы не возражал, при условии, что эта дружба не мутирует во что-то иное. Излишняя привязанность только вредит, а разорвать такой тип отношений не легче, чем попытаться сделать то же самое голыми руками с канатной веревкой. Что бы лорд Синклер ни говорил, он понимал, что никому не чуждо ничто человеческое, но в нем жила твердая уверенность в том, что ни старшая дочь, ни его паж никогда не отступят от правил, продиктованных обществом. Кевин был слишком благороден и чист душою, чтобы проявить дочери господина внимание сверх той нормы, что считалась допустимой. Оливия же была непосредственна, совершенно не умела кокетничать и знала лишь то, что ей полагается быть гораздо менее капризной, чем Эмили, поскольку основные ожидания семьи возложены именно на нее. Оставшись за хозяйку в Клэр-Холле, Оливия себя таковой не ощущала — всю власть в доме захватили экономка с гувернанткой, постоянно ведшие между собой споры о том, как же правильнее вести хозяйство в отсутствии милорда. Тогда мисс Синклер впервые ощутила то бремя, что нес ее отец. К сожалению, она ничего не смыслила в бытовых делах, а потому умудренные опытом дамы не тревожили леди лишними заботами. Было бы несправедливо обвинять юную графскую дочь в том, что она не способна принимать какие-либо решения касательно собственного дома. Да и что можно требовать от девушки, которая всегда жила в мире, где все делают за нее и где ее собственная помощь никому не нужна? Лето началось с того, что Оливия, отчаявшись принести хоть какую-то пользу в доме, в свободное время продолжала музицировать, петь, читать поэзию, вязать кружевные платки и заниматься прочими благородными женскими делами. Эмили всегда была где-то рядом — наблюдала за сестрой, рисовала или играла со своими многочисленными игрушками. Для нее наконец настало счастливое время, когда все сложилось так, как она того хотела, и осознание этого заставляло ее светиться, так что ни один солнечный зайчик не шел ей в сравнение. Все старые горести и разочарования были унесены теплым ветром летних дней и легко позабыты. Жизнь текла так же тихо и размеренно, как течет ручеек в русле, предоставленном ему природой. Эмми, однако, не забывала про своего верного друга, а потому время от времени бегала по дому за Кевином, который, по ее мнению, выглядел грустным. Он уверял ее в обратном, хотя и сам знал, что веселости ему не занимать. Что же он мог с собой поделать, если, даже будучи счастливым в той мере, какая только могла выпасть на его нелегкую долю, таковым он совсем не выглядел? Рискнем предположить, что во всем виновато то рыцарское призвание, которое заставляет видеть в мире скрытую угрозу и обязывает быть серьезным. Чистый прагматизм и ни капли романтики. Но каким бы он ни выглядел для разных людей — меланхоличным для Эмили, безразличным для случайных прохожих, благородным для лорда Синклера, добрым для Оливии и жестоким для людей, сторонящихся красноглазых, — никто из них, пожалуй, не подозревал о том, что он был по-своему счастлив: настолько, насколько понимал это состояние сам Кевин. Он не представлял для себя лучшей жизни, чем та, которая у него уже была и полностью его устраивала. Связывая счастье с душевным спокойствием, он пока еще не знал о иных проявлениях этого чувства, а если бы его душа могла принять форму океана, то на ее синей глади определенно царил бы штиль. Так или иначе, Эмили старалась всячески приобщить Кевина к сестринским посиделкам. С несвойственной ей робостью она спрашивала о том, как скоро выдастся у него свободное время и не пожелает ли он присоединиться к ней и сестре — они будут очень рады его компании! Настолько ювелирно выстроенное предложение — ему было несложно догадаться — могло исходить только от Оливии, которая наверняка дала указание сестре не беспокоить людей вниманием, граничащим с грубой навязчивостью. В иной ситуации Эмили бы просто взяла его за руку и потребовала бы своего. С его же стороны было бы жестоко отказывать столь прелестному существу, а потому старания Эмми увенчались успехом, и он не заметил, как снова оказался в женской компании. Это был один из тех летних вечеров, которые мы провожаем не без тоски, зная, что он безвозвратно уходит в прошлое. Неважно даже то, что завтра, послезавтра, через неделю такой вечер наступит снова — возможно, даже более солнечный, теплый и прекрасный, чем сегодня. Но человек все же устроен так, что он ощущает только настоящее, хотя может думать хоть о прошлом, хоть о будущем. Кевин не мог точно понять, чем ему запомнился этот непримечательный день, когда он пришел вместе с Эмили в залитую солнцем гостиную. Оливия сидела в кресле и читала книгу с мрачной черной обложкой и была очень обрадована их появлению, а младшая мисс Синклер вприпрыжку влетела в комнату и заняла место на диване вместе со своим альбомом, на радостях напевая детскую песенку о падающем мосте. Шаги Кевина, как и всегда, оставались твердыми и размеренными, и он поклонился Оливии в знак приветствия, как того требовали нормы поведения по отношению к госпоже. Она же машинально поднялась со своего места, как всегда делала, встречая гостей, любезно пригласила его присесть рядом и только после этого вернулась в кресло. От Регнарда не ускользнуло то, что миледи посмотрела на него полным смешливости взглядом — было очевидно, что ее забавляет общение рыцаря и маленькой девочки. Не видя себя со стороны, нам сложно представить, как мы выглядим в глазах окружающих. Сочетание в одном человеке опасной профессии, требующей владения мечом, и профессии нянечки шестилетней девочки, несомненно, давало повод к улыбке, но никак не принижало рыцарского достоинства. К Эмили он испытывал что-то вроде братской, а может даже и отеческой нежности, на которую, как ему когда-то казалось, он был неспособен. Дети никогда не вызывали в нем какого-либо восторга и умиления, и он считал, что совершенно не умеет с ними общаться. С Эмми же все было по-другому, и ладить с ней было легко. — Я его привела, — довольно провозгласила Эмили, берясь за карандаш. — Как любезно с твоей стороны, что ты решил к нам присоединиться, — сказала Оливия. — Приходи почаще, мы будем тебе рады. Девушка сидела как раз в том месте, где светило солнце. В простом белом платье, без единого украшения, в завязанной у шеи пелерине и широкой шляпе — в таком виде мисс Синклер посещала службы в местной церкви и такой она предстала этим вечером, напоминая скорее обыкновенную горожанку, нежели богатую знатную леди. Кевин даже не был уверен в том, смог ли бы он узнать ее с распущенными волосами и в столь простом наряде, если бы она повернулась к нему спиной. Однако отсутствие лоска в одежде не умаляло ее прелестного облика и только лучше подчеркивало ее естественно румяное лицо. Почему эта картина так отчетливо запечатлелась в его сознании и почему Оливия запомнилась ему именно такой простой, он не знал. — Я постараюсь, миледи, — кратко ответил Регнард. Его уже давно занимал один вопрос. Он с легкой досадой осознал, что, если бы не приглашение Эмили, он бы вряд ли решился сюда прийти, несмотря на то что ему уже давно хотелось осведомиться о состоянии госпожи. Оглядев ее, он не заметил в ней и тени грусти, потому что улыбка не сползала с ее лица с тех пор, как он и Эмили вошли в гостиную. Если в душе ее и были какие-то переживания, внешне они никак не проявлялись, однако Кевин чувствовал необходимость поинтересоваться ее состоянием. — Я хотел спросить, миледи… как вы себя чувствуете? — Все в порядке, спасибо. — Оливия поняла, что это был не дежурный вопрос. Она сняла шляпу и, почувствовав на себе внимательный взгляд, непроизвольно погладила край головного убора, но улыбаться не перестала. — Правда, я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. — Она скользнула взглядом по сестре, которая была увлечена своим рисованием и не особо придавала значение секретным взрослым разговорам. — Если вы захотите поговорить об этом, я буду готов вас выслушать. В ее глазах Кевин счел безмолвную благодарность — все-таки это был их первый за долгое время разговор в непринужденной обстановке. Он думал, что она, возможно, захочет поговорить о матери, о Бездне или о чем-то еще, однако миледи поднимать эти темы больше не собиралась. — Ты очень любезен, — повторила Оливия, потому что иных слов у нее не находилось. — Я этого не забуду. Солнечный свет, что освещал Оливию, казалось, освещал и ее душу. Ее образ более не представал перед Кевином в потемках, как это было в тот день, когда они возвращались домой в темной карете. Они обменялись тем продолжительным взглядом, которым смотрят друг на друга два человека, знающие о чем-то таком, о чем не знает больше никто. Мисс Синклер восхитил его такт, но она смутилась от столь деликатно проявленного ей внимания — подобным образом с ней никто еще не разговаривал. Теперь ей казалось, что она нашла человека, который был способен разделить и понять ее душевные невзгоды и радости и с кем она могла говорить, ни о чем не беспокоясь. Существуют такие вещи, которыми мы не можем поделиться с родными, и такие, которыми мы не можем поделиться с друзьями и приятелями. И какой редчайший подарок небес встретить того, кому можно доверить все свои мысли. Настроение ее передалось и Кевину. Напряжение, которое между ними создалось, было вполне естественно для момента, когда двое понимают, что небезразличны друг другу. Оба это сознавали, хотя и мыслили в разных направлениях: старшая мисс Синклер предалась романтическим размышлениям, а мистер Регнард — размышлениям о долге. — Мне кажется, я понимаю, почему Эмили так к тебе привязана, — честно призналась Оливия. — Я видела, как вам весело. Эмми рассказала мне, как ты катал ее на своей лошади, и теперь она постоянно об этом говорит — просто покоя не знает! Тоже хочет научиться кататься. Эмили на момент отвлеклась от своего рисования, чтобы поднять на рыцаря взгляд и улыбнуться, блеснув жемчужными зубками. — А вы не в меру разговорчивы, юная госпожа, — ответил Кевин, позволив себе погладить девочку по макушке. — Когда-нибудь научитесь. — А Ливи до сих пор не умеет, — сказала Эмили. — Но она хорошо играет на пианино. Это всем нравится. Стороннему наблюдателю этот разговор показался бы совершенно бессодержательным обменом любезностей, но, если бы мы могли проникнуть в души людей, ведущих эту беседу, мы бы наблюдали там необратимые метаморфозы. Совместно пережитые события соединяют сердца эмоциональной близостью, и так зарождается доверие — тихо и незаметно, а в простых фразах, сказанных с вежливой учтивостью, скрывается гораздо больше смысла и чувств, чем может показаться на первый взгляд. Впрочем, Кевин, говоря, что постарается радовать миледи своим присутствием чаще, еще не знал, что будет проводить в компании сестер не только некоторые вечера, но и многие свободные часы. Не раз услышит он игру на пианино, не раз прокатит Эмили на лошади и даже научит миледи управляться с поводьями. На время сотрутся границы сословий, и то, чего опасались домашние, все же случится.