Эмили

Эмили, всего лишь следуя желанию быть рядом с близкими людьми, заставила две души разглядеть друг друга. Смотря в воду, мы не сразу видим то, что в ней творится, и целостная картина предстает перед нами лишь тогда, когда успокоятся колебания глади. Так и душа человека открывается постепенно. Те люди, о которых идет речь, поняли, что их роднит нечто общее, но что именно — они пока не знали. Общность интересов и окружения, проживание под одной крышей, одинаковые ценности, общий секрет — все это, несомненно, сближало их; но, поскольку то же можно было сказать про всех обитателей Клэр-Холла (исключая знание секрета), в этом списке не хватало какой-то совершенно новой строчки. Как уже было сказано, то, что должно было непременно случиться, случилось. Оливия прониклась к Кевину чувством глубокой симпатии — она думала о нем с теплотой, искала его общества и становилась разговорчивее, чем обычно. Ее привязанность, в отличие от ярко выраженной детской привязанности младшей сестры, обладала иным, тайным характером и проявлялась в ненавязчивой заботе и искреннем доверии. Ей хотелось оказать ему ту же сердечность, какую, как ей казалось, он проявил к ней, охраняя ее от опасностей и разделив с ней ее горе. Участливые слова Кевина — и даже его простой вопрос о самочувствии миледи, который был задан спокойным и деликатным тоном, но который, нужно заметить, тревожил его неподдельно — так вот слова его задевали самые тонкие и чувствительные струны души Оливии, чересчур восприимчивой к добрым словам и поступкам, и Кевин, не имея о том ни малейшего подозрения, играл на этой хрупкой арфе с непревзойденной виртуозностью. Во всяком случае Оливия не отдавала себе отчета о том, чем она увлечена больше — самим молодым человеком или его отношением к ней и к младшей сестре. Ведь то, как он трепетно относился к Эмили, заставляло ее сердце сжиматься от грустной нежности, так что слезы норовили навернуться ей на глаза. Здесь так же сказывалась ее чувствительность, но было ясно как день, что ей нравится проводить с ним время. Что касается мистера Регнарда, то он вел себя, как и всегда, сдержанно, хотя и на его лице время от времени проскальзывала слабая улыбка — когда он разговаривал с миледи, подавал ей руку или удостаивал вежливым поклоном. Он никогда не питал надежд на более близкие отношения со старшей дочерью господина и с удовольствием принимал ту дружбу, которую она могла ему предложить. Называть ее по имени, как она того хотела, Кевин все же не мог, однако мисс Синклер оставалась в неведении относительно того, что в своих мыслях он исполнил ее просьбу, ибо всегда думал о ней как об Оливии. Установившаяся между ними идиллия не обошлась и без камня преткновения: Кевин, который в глубине души боялся сближаться с Оливией сильнее, чем мог себе представить, заранее определил для себя границы их общения. Ему нравилось видеть ее в добром расположении духа, но мысль о том, что он может быть объектом такого ее ласкового взгляда, пугала его. Ни в коем случае он не пытался использовать свою доброту и благородные манеры для того, чтобы заполучить особое расположение миледи. Ему всегда казалось, что женщины влюбляются весьма глупо — что в книгах, что в жизни. Стоит сказать несколько приятных слов и совершить для нее хороший поступок, цена которому грош — и это незамедлительно приведет к нужному результату, запустив механизм девичьего самовнушения. Потому-то он надеялся, что Оливия не переоценивает его действия, его мотивы и его самого и не принимает все его услуги и слова как нечто особенное, а не само собой разумеющееся. Ее повышенное внимание он объяснял взыгравшим в ней материнским инстинктом, который, в общем говоря, присущ любой нормальной девушке и который обостряется, если рядом находится шестилетняя сестра. И все же на сей момент у Кевина не было поводов отказывать в общении миледи, которая сама искала его компании, и его собственный камень преткновения, пока еще им незамеченный, смиренно ожидал своего часа. Иные картины рисовались Оливии. Ей казалось удивительным, что судьба занесла Кевина именно в Клэр-Холл, но куда удивительнее для нее было то, что когда-то она совсем не интересовалась его жизнью, хотя та тихо и незаметно протекала рядом с ее собственной. Упрекая себя за безучастность, она ощущала острое желание ее компенсировать, особенно теперь, когда она знала, что на долю Кевина уже выпадали серьезные испытания и что в этой жизни он был совершенно один. Этой цели Оливия посвятила целое лето. Зная, что Кевин не может отказать ей из опасений ее как-то обидеть, да и из-за веления отца, она постоянно просила его — как она сама выражалась — о небольших одолжениях. Просьбы эти вовсе не были никакими одолжениями, и Регнард не понимал, почему она не может приказать ему что-либо с уверенностью и властностью королевы, хотя имеет полное на это право, и зачем нужно постоянно прибегать к излишним любезностям в разговоре с ним. Возможно, он еще не до конца понимал натуру Оливии, мягкость которой, в зависимости от ситуации, была либо положительным качеством, либо недостатком, но он знал, что так она относится ко всем, а не только к нему одному. И все же Кевин считал, что ей не хватает твердости характера. Одолжения Оливия просила совсем простые, и верный паж исполнял их беспрекословно, руководствуясь тем, что всего лишь повинуется поручению господина блюсти безопасность его дочерей. Не то чтобы поблизости были какие-либо опасности… особенно здесь, за пределами Риверры, где о Бездне и различного рода преступлениях слышали гораздо реже, чем столице. Но выбирать не приходилось. А просьбы Оливии заключались всего лишь в совместном времяпрепровождении. Кевин научил старшую мисс Синклер держаться в седле, когда она попросила научить ее кататься, — ведь она всегда испытывала легкий страх при верховой езде и особенно неуклюже забиралась на животное. Он катал двух сестер, медленно ведя за собой лошадь по зеленым лугам, слушал рассказы Оливии о той стороне ее жизни, которая была ему недоступна, и лишь иногда добавлял что-нибудь от себя. Эмили сидела позади, обхватив Оливию руками, и, будучи любительницей всего живого, радовалась верховым прогулкам и восхищалась пасущимися вдалеке стадами овец. Жизнь знати не представляла для Кевина особого интереса, но ему было интересно слушать миледи — главным образом потому, что все ее рассказы касались ее самой. Любой разговор о погоде и прочих условных вещах казался им пустым притворством, поскольку каждому хотелось проникнуться жизнью другого. Речь заходила и о самом Кевине, ибо Оливия с осторожностью поинтересовалась тем, какой была его семья — «если тебе, конечно, не тяжело об этом говорить». Тяжело не было, но и рассказ его выдался не особо долгим, не особо занимательным и радужным. Однажды на такой прогулке она спросила: — Кевин, ты знаешь, почему Клэр-Холл назван именно так? — Нет, миледи. Объясните мне. Эмили тоже заинтересовала эта тема, и она сказала, прижимаясь к сестре: — Потому что наша фамилия Синклер? Син-клер! — Я предпочитаю думать, что это не главная причина, — отвечала старшая сестра. — Здесь всегда светло. И я хочу сказать светло на душе, а не потому редко выдается пасмурное небо. Это место излечивает душевные раны. Все лето протекало в подобном ключе. Даже темы для разговоров между ними порой заканчивались, но молчание в такие моменты казалось еще более красноречивым, чем душевные беседы. Ибо в голове каждого ютились те мысли, обличать которые в слова было нельзя, и только Эмили могла свободно выражать свои детские размышления вслух. И Кевин, и Оливия, однако, мало задумывались об очаровании этой повседневности, слишком много времени уделяя рефлексии. Втроем они посещали местный городишко Эджвер, потому что Эмили нравилось вприпрыжку разгонять птиц, собиравшихся стайками на пристани. Несмотря на свою удаленность от Риверры и отсутствие столичных развлечений, здесь иногда случались интересные события. Приезжали ярмарки и торговцы, уличные артисты, пестрящие своими нарядами, шарлатаны, продающие сомнительные снадобья особо доверчивым покупателям, — и все это сборище концентрировалось на одной единственной площади с фонтаном посередине. Местным жителям подобное было только в радость, и большая часть города с воодушевленным настроением стекалась на гуляния. Один такой день, когда на площади было не протолкнуться, они застали с легким удивлением. Если говорить точнее, Оливия и Кевин были ошарашены количеством народа, а Эмили суета пришлась по душе. Девочке было приказано держаться крепко за руку сестры, но она все время куда-то просилась и куда-то показывала пальцем — что, собственно, и стоило ждать от маленького впечатлительного ребенка, желающего познать жизнь и увидеть все. Они прошлись почти по всем развлечениям, но маленькой Эмми пришелся по душе человек с настоящей говорящей куклой — по крайней мере так верилось всем детям. Загородившие обзор родители и ребятня не давали ей увидеть представление во всей красе, так что на помощь ей пришел белый рыцарь, подсадив ее себе на руки. Эмили обвила руками его шею, и вместе они представляли собой самую трогательную картину. Разумеется, вернее будет сказать, что была она таковой для одного человека. Оливия пропустила все представление, ибо глаза беспощадно предавали ее и постоянно отвлекались от чревовещателя. Она не видела артиста, хотя стояла на удобном месте, не слышала его слов, хотя он говорил громко, и не чувствовала присутствия толпы вокруг себя. Тайное созерцание Кевина и Эмили увлекало ее настолько, что она больше ничего не замечала. И пока они стояли, Оливия незаметно отлучилась к торговцу шляпами. Она собиралась присмотреть себе и сестре какой-нибудь прелестный головной убор с шелковыми лентами — и совсем неважно, что все ее собственные шляпы были сшиты на заказ. Ей хотелось оставить что-то от этого дня. Кевин заметил, что миледи нет, лишь когда поставил Эмили на ноги. Он оглянулся, но вокруг были одни только незнакомые лица. — А где же она? Вдруг она потерялась? — жалобно спросила девочка, прижимаясь к нему, и он ее приобнял. — Она стояла рядом. Не увидев ее в толпе, в него вкрался холод, хотя признаков бить тревогу не было. Не сказать ему ничего про то, что она хочет отлучиться, было весьма легкомысленно с ее стороны — разве она не знает, что он отвечает за нее головой? Не хватило ли ей прошлых их приключений? Разве не могут здесь расхаживать карманники и похитители в поисках такой легкой добычи, как богатая молодая девушка, неспособная постоять за себя и прогуливающаяся в одиночестве? Плохие мысли беспричинно лезли ему в голову. С другой стороны, Оливия не может быть настолько несамостоятельной, чтобы всегда ходить с кем-то за ручку. Множество дам ходит по улицам в одиночестве и ничего с ними не случатся — впрочем, леди благородного происхождения среди них найти тоже нельзя. — Уверен, она сейчас вернется, — сказал паж. В подобных людских сборищах легко потеряться, а потерявшись, лучше оставаться там, где вас видели в последний раз. Пока Кевин размышлял, нужно ли придерживаться этого принципа, и бродил взглядом по незнакомым лицам, произошел один неприятный инцидент: один из пробегавших мимо мальчишек сбил маленькую Эмми с ног, толкнув ее прямо в спину. А поскольку она больше не держалась за рыцаря, то приземлилась прямиком на свои ладошки, предварительно проехавшись ими по голой земле. Все произошло слишком быстро, чтобы Кевин успел что-нибудь сделать. Виновник уже скрылся в гуще толпы, а Эмили расплакалась, сидя на земле и глядя на свои расцарапанные в кровь ручки. Ее лицо покраснело от боли в горящих ладонях. Невероятно сложно описать тот испуг, который охватил Кевина. Он бросился к Эмили, но от ступора, охватившего его, не мог вымолвить ничего, кроме ее имени. Ребенок плакал у него на глазах, и он не понимал, что ему делать. Даже наказать за это было некого, хотя виновника следовало бы прилюдно выпороть — и как следует! Люди стали оборачиваться. Кевин растерялся — наверное, первый раз за свою жизнь. Он попытался помочь Эмили встать, но она упорно отказывалась и только продолжала хныкать на земле, показывая во всей красе пресловутую детскую капризность. До этого момента он не представлял, какое невероятное терпение требуется для общения с ребенком в подобных ситуациях. Ему ничего не стоило поднять ее с насиженного места, но он боялся, что тогда вместо всхлипываний она разрыдается — детям не нужна особая причина, чтобы расплакаться. Плач раздражал его в такой же степени, в какой и пугал. Где же Оливия, когда она так нужна? А старшая мисс Синклер появилась с двумя шляпами в руках спустя две мучительные для Кевина минуты. Она застыла, взгляд ее выражал неподдельное удивление. — Что произошло? — Оливия вручила пажу свои покупки и присела около притихшей Эмили, осматривая ее руки. — Меня не было десять минут! Как вы умудрились? Кевин не без чувства вины объяснил ей, что Эмили кто-то толкнул. Он даже забыл про то, что хотел отчитать ее за безмолвный уход. Оливия только вздохнула и невероятным, скорее даже волшебным образом убедила Эмили подняться на ноги. Обладала ли она какой-либо магией? Очевидно, что да — ее мелодии, голос, весь ее облик и манеры определенно обладали неведомыми чарами. О, Оливия, пару веков назад тебя сожгли бы на костре, как ведьму! — Миледи, простите мою безответственность, — сказал Кевин в вежливом поклоне, когда они вернулись в Клэр-Холл и остались наедине, потому что Эмили увели слуги. — Я не уследил. — Ничего страшного. Ты не можешь оградить других от всего зла в этом мире, хотя тебе и хочется, я знаю. Есть вещи, на которые нельзя повлиять. — Оливия направилась к дверям гостиной вдоль коридора, но паж остался стоять на месте. Тогда она, заметив это, остановилась на пороге комнаты и обернулась к нему: — Ну, так что ты стоишь? Не хочешь ли ты забыть этот неприятный инцидент и послушать, как я играю? Эмили скоро вернется, а мне нужна справедливая оценка со стороны. Мне кажется, ты сможешь оценить меня беспристрастно. — Не смогу. — Почему? — Я ничего не понимаю в музыке, миледи. — Здесь не нужно ничего понимать — только слушать! — сказала Оливия со смехом. — И сказать, не фальшивлю ли я. Ты поймешь, если это так. — Нет, я, скорее всего, не пойму. — Поймешь. Кто угодно поймет. — Я просто не верю, что вы можете фальшивить. — Я весьма польщена, — щеки Оливии, как и обычно, окрасились румянцем, а глаза ее забегали, — но, пожалуйста, не будь так упрям! Я настаиваю! Если, конечно, у тебя нет важных дел, не терпящих отлагательств, ради которых ты оставишь меня в одиночестве. Она вела нечестную игру, однако Кевин вовсе не противился, а говорил то, что думал. Он подошел к ней, чтобы открыть для нее дверь, и сказал: — Прошу вас, миледи. Сыграйте мне одну из ваших мелодий. — С удовольствием, — обрадовалась мисс Синклер, проходя в богато обставленную гостиную с камином и фортепьяно. — Но не надейтесь получить от меня замечания, — тихо добавил Кевин, и миледи, кажется, этого не услышала. С полчаса они просидели в гостиной. Оливия успела наиграть далеко не одну мелодию и иногда во время перебирания клавиш поглядывала на рыцаря, думавшего в кресле перед ней о чем-то своем. Она не могла прочитать его выражения, но ей казалось, что игра пришлась ему по душе. Он тоже на нее смотрел, но преимущественно тогда, когда она этого не видела. В комнату вошла одна из служанок с письмом, и аккорды внезапно прервали свое звучание. Оливия, поблагодарив прислугу, раскрыла конверт от отца. «Дорогая дочь! Я встретил ван Темпестов там, где сейчас нахожусь, и даже еще раз переговорил с ними. Они выражали желание повидаться с тобой, но я ответил, что ты предпочла остаться дома. Они надеялись все уладить, — их дела, кажется, стали поправляться, — но я сказал, что на все воля моей взрослой дочери, которая отныне сама принимает важные решения, касающиеся ее жизни. Я освободил тебя от помолвки, потому что ты сама того захотела. Для такого ответственного шага у тебя наверняка имелись личные причины, помимо финансовых, о которых ты, конечно же, говорить не станешь. Если бы я видел, что ты любишь Леона (а до нашего последнего выхода в свет я считал, что это именно так), возможно, я бы поступился со своими правилами и ничего бы не пожалел для тебя и твоего мужа. Когда-то мне казалось, что я принял верное решение, но это было давно, и мои взгляды изменились с тех пор. Воля твоя. Я ее уважаю и должен, несмотря на все, признаться, что такой расклад мне наиболее выгоден. Ты и сама это прекрасно понимаешь. Как бы наша дорогая Эмили ни протестовала, ты, Оливия, должна в скором времени кого-нибудь выбрать. В следующий раз, когда мы опять выберемся в свет, советую не воротить нос от кавалеров, приглашающих тебя на танец, раньше времени — твоя репутация и так слегка пострадала. Я совершенно не понимаю, почему в тебе нет женской хитрости! У Флоренс она была…» Остальная часть письма касалась дома и бытовых вопросов. Упоминание матери взволновало Оливию, но она уловила намек, скрывавшийся в этом письме. Финансовая сторона брака важна для отца — а что важно ему, важно и ей... И хотя эти обязательства, возложенные на ее плечи, казались слишком далекими, а потому не слишком реальными, холодок все же пробрался к ней под кожу, когда она посмотрела на Кевина, ожидавшего каких-то ее слов. — Это папа. Он передает привет, — улыбнулась мисс Синклер. — У него все хорошо! Он не упомянул про свою ногу — значит, не вспоминает о ней, и отдых идет ему на пользу. — Это замечательно, миледи. — Продолжим? Или мне стоит отпустить тебя? — Вам решать. — Нет, решать тебе. Я не хочу принуждать. — До этого вы сказали, что настаиваете. — Верно, — добродушно произнесла Оливия, перекладывая страницы нот. — И ты исполнил мою просьбу, хотя так ничего и не сказал о моей игре, кроме того, что она хороша. Когда все твердят одно и то же, начинаешь задумываться, а так ли это на самом деле. — Вам нужно быть увереннее в себе, миледи. — Я буду стараться. Это хороший совет. И мне будет очень приятно, если ты останешься и дальше. И Оливия снова заиграла.