Эмили

Роман Синклер относился к тому типу людей, чья жизнь является предметом обсуждения других – в обществе он занимал весьма солидное и уважаемое положение, а потому любой его шаг не оставался без внимания праздных наблюдателей. Однако сам граф, у которого уже почти полвека было за плечами, чьи волосы и борода седели с каждым годом, был мало кому интересен — финансовые дела у него шли прекрасно, на его иждивении в Клэр-Холле находилось не менее двадцати человек, а за смутными занятиями он ни разу не был замечен. Лорд Синклер жил благополучно, а значит однообразно и скучно, отчего публике совсем было нечего обсудить, кроме его старшей дочери. Мнения об Оливии Синклер бытовали самые разные. Люди ее круга отличались радикальностью взглядов — были те, кто ее осуждал, те, кто ее оправдывал и те, кому это все было неинтересно. В глазах благосклонных, вроде миссис Честер, жены мэра, мисс Синклер являла собой воплощение ангельской невинности: если девушка и сбежала от жениха, то только потому, что тот скорее всего ее долго и жестоко тиранил… деньги здесь не при чем! Недоброжелателям же она представлялась вертушкой, предательницей, охотницей за состоянием (даже несмотря на то что сама была небедна), девицей, воротящей нос от золотого подноса, с которого ей все подают, и бог весть кем еще. Так или иначе, фамилия Синклер привлекала к себе много внимания. Но ни те, ни другие не были правы, ибо крайности еще никого не приводили к верным суждениям. Иногда у поступков нет объяснений, и такие поступки мы называем прихотью. Поток времени нельзя остановить; оно меняет все — обстановку, людей, их мысли. Наступившая осень принесла сплошные дожди и возвратила жизнь в прежнее русло. Эмили вернулась к занятиям, Оливия и Роман — к принятию гостей, Кевин — к своим поручениям. Дом, как бы очнувшись после легкого летнего сна, ожил и во всей красе предстал перед своими обитателями и посетителями: с бархатными коврами в длинных коридорах и залах, до блеска натертым мрамором, гордо взирающими портретами, сверкающими канделябрами. Изысканный при свете дня и особенно величавый в дымке ночного тумана, Клэр-Холл мог бы удостоиться звания замка, если бы был чуть грандиознее в размерах. И вот, одним прохладным днем дуновение жизненного ветра принесло в дом приглашение для лорда и его дочери на бал. Оливия, испытывавшая теперь по разным причинам равнодушие к сию мероприятию, смиренно приняла это как должное. Но такое чувство, несвойственное молодым девушкам, она ото всех скрывала. Роман же не менее смиренно терпел, пока камердинер приведет в порядок его бакенбарды. Ни дочь, ни отец не обмолвились друг другу ни словом о своем нежелании посещать бал, хотя оба понимали, что необходимо показаться в обществе после летнего затишья. Совсем как в тот день, с которого начался этот рассказ, экипаж семьи Синклер покинул Клэр-Холл в том же составе. Роман и Оливия сидели напротив друг друга около окна, Кевин же расположился рядом с господином поближе к двери. С их последнего выезда ничего не изменилось, но в то же время все было иначе: точно кто-то перенаправил свет на театральной сцене, показав зрителям то, что раньше было скрыто в темноте. Теперь, находясь рядом с Оливией, Кевин не ощущал себя всего лишь тенью — быть может потому, что в этот раз она явно отмечала его присутствие. Он вспомнил то время, когда она, принимая его руку помощи, чтобы взобраться на ступеньку кареты, удостаивала его только беглым взглядом и словом благодарности. Она никогда на него не смотрела, если в этом не было необходимости, не пыталась заговорить, кроме как по делу, и, как ему казалось, почти не замечала его существования. Разве что по каким-то причинам просила обращаться к ней по имени, но разве этим можно довольствоваться, особенно когда такая просьба невыполнима? Он был для нее безликим слугой, поданным, который не смеет надеяться, что королева может снизойти до него с высоты своего трона. И за какие-то несколько месяцев он узнал ее достаточно хорошо для того, чтобы теперь их взгляды встречались без малейшей неловкости. — Мерзкая погода, — буркнул Роман, когда они уже были на пути в столицу. С серого неба целый день моросил мелкий дождь. — Но я бы лучше надел сапоги и пошел подстрелил парочку селезней, лишь бы не тащиться в чужой дом. Но, увы, на прогулке мы не встретим нужных людей. Что это ты так оделась, дорогая? Эта шаль даже не шерстяная. Кто-нибудь откроет окна в зале — а их точно откроют, — и ты заболеешь. Платье у тебя тонкое. — Папа, вы правы, я не подумала, — ответила Оливия, сильнее кутаясь в свою шаль. — Сегодня и правда очень холодно. Я буду держаться подальше от окон. Роман потрогал уголок ее шелкового платка, как бы удостоверившись в своих словах, а затем добавил: — Леди Синклер бы тебя отругала. Я же не могу за тобой все время следить, ты должна сама о себе позаботиться. На балкон не выходи, если тебе вдруг вздумается. Сегодня очень промозгло. Очень промозгло, как в ноябре. Пока Роман продолжал сетовать на непогоду, глядя в окно, Оливия и Кевин смотрели друг на друга, общаясь взглядами. Ворчанье лорда забавляло его дочь, так что она позволила себе не сдержать легкой улыбки. Кевин же, поскольку сидел рядом с господином и не смел над ним смеяться даже по-доброму, почти не изменился в лице, но, когда он отвернулся, Оливия заметила тень улыбки, скользнувшую по его чертам, и осталась этим довольна. Хотя она была не слишком уверена в том, что именно его позабавило. Был уже ранний вечер, когда карета наконец прибыла. Если экипаж семьи Синклер не терялся на фоне многочисленных роскошных повозок, то однозначно не мог похвастаться вычурностью и выдавал некоторую степень консерватизма своих хозяев. Из-за дождя люди взбегали по лестнице, ведущей к поместью. Лорд Синклер сказал дочери, чтобы та не мокла под дождем и не ждала, пока он справится со своей тростью и поднимется ко входу. Он не старик и пока еще не нуждается в том, чтобы ему помогали. И все же, глядя с высоты ступенек на своего отца-вдовца, поднимающегося точно в гору, у Оливии ныло сердце. Кевин, открывая всюду двери, проводил их до зала и, прежде чем уйти, произнес: — Я буду здесь, как и всегда, милорд. — Рыцарь поклонился господину, а затем и его дочери. — Миледи. После этих слов он отправился гулять по пустым коридорам очередного сказочного дворца, как это делал всегда, ожидая хозяев. В последний выезд он точно так же слонялся по чужому дому, пока ему не доложили о том, что лорд Синклер его ищет. Нельзя сказать, что с тех пор прошло много времени — жалкие несколько месяцев, — но в этот раз возвращаться в темноту было гораздо труднее, чем прежде. Мрачные безлюдные коридоры, в которых никто даже не удосужился зажечь свечи, вновь приняли его в свои объятия, и он передвигался по ним бесшумно и почти незаметно, словно призрак, не знающий покоя, и лишь иногда останавливался у окна, чтобы взглянуть на стремительно темнеющее небо. Когда дверь за Оливией захлопнулась, Кевин будто заново понял, как далеки они друг от друга. Гораздо меньше разделила бы их черная пропасть, окажись они по разные ее стороны, чем то общество, в котором они жили. Он смутно понимал причину, почему это вообще его беспокоит, ибо ничто не предвещало изменений, и они все еще виделись достаточно часто. Конечно, их близкое общение, как друзей, не могло продолжаться вечно, и он вполне отчетливо это сознавал. В конце маячил лишь один вариант развития событий — Оливия уедет из Клэр-Холла и будет изредка навещать свою семью. Только теперь жизнь встала на круги своя, и это впервые его огорчило. Мисс Синклер, входя в ярко освещенный зал, поняла, что краткий яркий миг ее свободы окончен. Она почувствовала легкий мандраж, вспоминая свою выходку — тот всплеск эмоций, который невозможно было сдержать. — Как меня воспримет общество, папа? — спросила она, идя с отцом под руку. — Как вы думаете? Кажется, за лето я совсем забыла о своем вопиющем поведении на последнем вечере. — И все остальные тоже забыли, — твердым голосом заверил дочь Роман. — Они слишком заняты собственными персонами, чтобы помнить о ком-то еще. Веди себя как ни в чем не бывало, а если кто и напомнит тебе об этом, я скажу им, чтобы катились к черту! — рассмеялся лорд. — Кто из вас без греха, первый брось в нее камень! Роман оказался прав — никто об этом даже не заикнулся, когда они вступили в светскую беседу. Люди быстро забывают даже самые громкие события, если те не касаются непосредственно их самих. Оливия уже не была объектом для сплетен, ибо дебют новых пятнадцатилетних девиц обществу обсуждать было куда интереснее. Это был первый раз, когда она явилась на бал, не будучи связанной никаким обязательством. Мисс Синклер, почти всегда имевшая только одного партнера по танцам — Леона, и которая только с его разрешения принимала чужие приглашения, теперь не знала, как себя вести. С кем стоит согласиться танцевать, а кому стоит отказать, но так, чтобы не обидеть? Ей было неудобно говорить «нет» — в силу отсутствия жизненного опыта она пока еще боялась разочаровывать людей и потому решила принимать приглашения до тех пор, пока не устанет или не закружится голова. Но все ее пребывание здесь было омрачено боязнью столкнуться лицом к лицу со своим бывшим женихом. Если в мире и был человек, которого она сильно разочаровала, то это был он. Предаваться веселью и танцам в то время, как его семья, возможно, отчаянно ищет выход из финансовых затруднений, было жестоко с ее стороны. Обнадеживал Оливию лишь тот факт, что предоставил ей отец — дела у ван Темпестов становятся лучше и, может быть, у них все образуется, а Леон немного остынет. Он никогда ее не простит — это совершенно ясно, но постепенно забудет о ней, отпустит прошлое и каждый пойдет своим путем. Роман представил дочь многим новым людям и затем куда-то удалился — скорее всего, в ложу для курильщиков, что была в соседнем зале. Все проходило таким образом: сначала все собравшиеся присутствовали в зале; родители и прочая родня знакомили своих чад со светом, если это еще не было сделано; затем взрослые наблюдали, как танцует молодежь, кто кого приглашает и хорошо ли их чадо пользуется спросом в кругу сверстников. Но постепенно зрелая публика, нуждавшаяся в иных развлечения, нежели танцы, отправлялась в соседний зал, где было расставлено множество кресел, столов и также разрешалось курить. Роман не беспокоился о том, что оставляет Оливию одну практически до конца бала. То, что она натворила последний раз, впервые проявив такое своеволие, несколько его удивило, но все же не напугало. Будучи уверенным, что дочь не скучает и хорошо принята в обществе, он предпочел уйти туда, где можно было бы присесть. Но перед тем, как он ушел, Оливия некоторое время наблюдала за ним. Она смотрела за отцом и в перерывах между танцами, и тогда, когда ей приходилось кружиться. Один из ее партнеров даже осмелился спросить, почему она все время смотрит в сторону и не ищет ли она кого-то особенного. Но мисс Синклер не искала никого. Только неприятное чувство закралось в ее сознание, когда она заметила, что отец весь вечер проводит в компании некой женщины, раннее представленной ей как мисс Вудсон. Это была актриса из столичного театра, довольно знаменитая в светских кругах. Собеседники Романа менялись, но она оставалась рядом, и они постоянно разговаривали. Оливия слышала, как кое-кто намекнул, что мисс Вудсон, хотя и не имеет титула, ведет свой род от баронетов, и уже лет пять как такая яркая женщина не замужем. В общем мисс Синклер ревностно наблюдала за общением отца с этой женщиной, и ей совсем не нравилось то, что она видит и что при этом испытывает. Ей было очевидно, что отцу интересно и весело общаться с этой мисс Вудсон. Они вдвоем то и дело поглядывали на танцующую Оливию, но та испытывала от этого только раздражение. Когда же Роман ушел в другой зал вместе с мисс Вудсон, Оливия вдруг расстроилась и сразу прекратила танцевать. Красивой наружности девушка, за спиной которой маячит хорошая сумма, не считая прочего капитала, не может долго оставаться без внимания. Если бы на всех леди в зале наклеили ярлыки с цифрой, которую за них предлагают родители, и выстроили бы их в порядке убывания, мисс Синклер оказалась бы где-то в конце первой трети. Однако стоило ей немного отдалиться от центра зала, затеряться среди гостей, а ее отцу скрыться из виду, как про нее все забыли. Она почувствовала себя одинокой в этой толпе ряженых людей. Никто из тех кавалеров, которым она обещала танец, не сделал и шагу, чтобы ее найти, — были леди поближе, ради которых этого шагу делать было не надо. Никто здесь не огорчился ее отсутствию хотя бы в той степени, чтобы предпринять несложную попытку ее поискать. Как бы то ни было, Оливия утешала себя мыслью, что человек, которому ее отсутствие было небезразлично, все же существовал. Пусть Кевин не проявил никаких признаков разочарования, когда они прощались у двери, она верила, что ему так же не хочется расставаться с ее обществом, как и ей с его. Она бы сильно расстроилась, если бы узнала, что разлука хоть на мгновение не причинила ему боли. Оливия скользнула в ближайшую дверь, попала в коридор и остановилась у приоткрытых дверей в другой зал, где мужчины с бокалами развлекались за бильярдным столом. За стеной кипела совсем другая жизнь. Отца она не увидела. — Не хотите сыграть, мисс Синклер? Оливия вздрогнула, будто по ней пустили электрический разряд. Она готовилась к этой встрече, но появление Леона в другом конце коридора все же застало ее врасплох. Это был молодой человек двадцати пяти лет от роду, высокий, одетый с иголочки. У него было красивое, несколько мальчишеское четко очерченное лицо, в котором в то же время виделось что-то неправильное: глаза его были посажены так, что казалось, будто он все время смотрит исподлобья и хмурится. В целом производил он впечатление человека беспечного и себе на уме, не знающего материальных и социальных трудностей — иными словами, настоящего денди. И многие дамы считали, что порывать с таким женихом — лордом, нынче графом, а в будущем и маркизом, у которого временно случились семейные неурядицы, — это верх глупости. Однако красота всегда отходит на второй план, и чем чаще ее видишь, тем незаметнее она становится, исчезая и как бы обнажая подноготную. Так что и Оливия, и Леон видели друг друга насквозь. — Здравствуй, Леонард, — сказала Оливия. — Ты же знаешь, я не интересуюсь такого вида играми. — Разумеется. Ты считаешь их вселенским злом и источником всех бед. Впрочем, ты давно не называла меня полным именем. Даже в письмах не утруждала себя этого делать. — Твое полное имя очень длинное — оно состоит из семи слов. Но и как раньше я к тебе обращаться не имею права. Он никак не отреагировал на ее слова и только сказал, приблизившись и протянув руку: — Предлагаю обсудить все в более спокойной обстановке. Они зашли в одну из комнат — маленькую гостиную, в которой горел тусклый свет канделябра. Вид у молодого лорда был невеселый, а когда его лицо осветила свеча, мисс Синклер заметила, что глаза у него раскрасневшиеся. — Присаживайся, — сказал Леон. — Я, пожалуй, постою, — робко отозвалась Оливия, зная, что разговор предстоит не из приятных. — Нам обоим будет удобнее, если ты будешь слушать меня сидя. — Стоять мне не затруднительно. Это ее свойство мягким тоном гнуть свою линию и особенно ставить в центре разговора собственную персону жутко раздражало лорда ван Темпеста (как будто все в мире должны думать о том, что ей затруднительно и прыгать вокруг нее, уговаривая что-либо сделать). Он принудил ее сесть, пододвинув к ней кресло. Оливия, хотя и не подозревая о том, что ее слова могут показаться ребяческими капризами, читала раздражение в его действиях и словах. — Упрямство тебе не к лицу, — сказал Леон. Перед тем как продолжить, он какое-то время мерил шагами комнату, изучая ее интерьер. — Да, кстати, забери свое барахло. — Он кинул ей на колени те драгоценности, что она ему отсылала. — Я знал, что увижу тебя здесь, поэтому прихватил с собой. Честно говоря, замучился носить это в карманах. Мисс Синклер почувствовала, как сильная неловкость охватила ее. Она невольно сжала в руке вернувшиеся ценности и сказала: — Кое-что из этого покупал ты. Я знаю, что папа взаймы не дает, поэтому хотела как-то помочь. Я ведь не распоряжаюсь деньгами. — Оставь себе на память, — раздраженно бросил Леонард. — Это не помощь, это — унижение. А то что твой отец стал скупердяем — я знаю. — Он не такой! — воскликнула Оливия, в которой закипала злость, если ее отца пытались чернить. — Раньше он от многих получал расписки. Но людям больше по душе объявлять себя банкротами, чем постепенно возвращать долг. Она хотела было встать, но Леон ей не позволил, силой посадив назад в кресло. — Куда собралась? На танцы спешишь? Они подождут. — Он встал перед Оливией, прислонившись к пустому камину. — Знаешь, мой отец был расточителен, я этого не отрицаю. Это его порок, его недуг — сорить деньгами в непонятных местах и соглашаться на разные авантюры. Он стал жертвой мошенников. Людей, а не игр, понимаешь? Игры безобидны, если знать меру. Он всегда был честным человеком и расплачивался по долгам. Твой отец мог бы сделать исключение для нас. — В том, что мой отец вам не помог, нет ничего личного, — спокойно произнесла Оливия. — Если всем помогать, можно и самому ни с чем остаться. — Удобный ты выбрала момент, чтобы сбежать, — продолжил Леон, проигнорировав ее слова. — Да еще таким подлым образом — даже не поговорив со мной об этом. Проблемы моего отца — это лишь предлог, чтобы уйти, не так ли? Когда на Оливию кто-то злился, а такое иногда случалось, она замыкалась в ледяной панцирь. Голос ее звучал спокойно и холодно, как ледяной ручей, и этим еще больше выводил из себя негодующего человека. — Свое решение я обдумала, — уклончиво ответила она и стала смотреть на драгоценности в своих руках, избегая взгляда собеседника. — Ты кого-то встретила? — с нескрываемой желчью произнес Леон, в волнении проведя рукой по волосам. — Никого я не встретила, — встрепенулась мисс Синклер, кинув в его сторону беглый взгляд. — Бывает так, что люди не сходятся характерами, и мы с тобой не сошлись. Ты любишь быть в центре внимания, а я нет, и получается, что я всегда жду тебя в стороне. И еще ты грубо со мной обращаешься и этого не замечаешь. Я бы сделала то же самое, если бы твой отец не разорился. Оливия умела завуалировать свою мысль аккуратными фразами, если не могла высказать ее прямо, но Леону и так все было ясно — строить догадок, чтобы понять, что она его разлюбила, было не нужно. Он убедил себя в том, что она влюбилась в другого — вот чем объяснялось все ее поведение и холодность. Однако мысль об этом была для него невыносима, и он гораздо охотнее бы предпочел, чтобы причиной все-таки оказалось его бедственное положение, а не какой-то другой человек. — Ты меня разлюбила? — без обиняков спросил Леон. — Говори прямо. Но поскольку Оливия промолчала, он продолжил говорить на повышенных тонах: — Это все твои отговорки. Ты что, за дурака меня держишь? Делая все и всегда за моей спиной, не ставя меня ни о чем в известность, ты сама напрашиваешься на грубость, Оливия. В лицо ты мне решила не говорить, что бросаешь меня, зато попросила папочку все за тебя сделать! Дрянное воспитание сказывается. Сама-то ты не умеешь быть самостоятельной. Тебе не кажется, что это было подло, графиня Синклер? — Все уже решено, нет смысла больше об этом разговаривать, — холодно и несколько надменно отрезала Оливия. Она собралась уходить, и на этот раз Леон не стал ее останавливать. В нем кипела немая злость. Оливия казалась ему черствой и бесчувственной, потому что оставила его в тяжелый момент и не желала раскрывать перед ним свою душу. Но еще больше Леона злила ее заносчивость: она, будто бы почувствовав мнимое превосходство над ним, стала непозволительно высоко задирать нос. Он не собирался заканчивать разговор так, как хотела этого она, ибо знал, что все, что касается Романа Синклера, очень волнует Оливию. — Твой отец много чего скупил у нас на аукционе, — сказал Леон, прежде чем она успела выйти. — Я слышала, что у вас уже не все так плохо. — Мисс Синклер остановилась у дверей, держась за ручку, и ее тон немного смягчился. — Правда, об аукционе я ничего не слышала. А что там было? — Наше имущество сбывали с молотка, вот что, — ответил Леон, отойдя от камина. — Твой отец купил ту картину, что тебе нравилась. Но это мелочь, потому что он купил их штук десять! И еще забрал некоторые земли за бесценок. Какая щедрость! Хорошее положение дел по-вашему, не так ли? — Ты хочешь переложить вину на моего отца, а он, как я думаю, сделал это, чтобы вам поскорее вернулись деньги, потому что покупателей немного. — Неверно, — едко заметил Леон, разведя руками. — Ты мыслишь очень наивно, Оливия. Я бы сказал, что это хобби Романа Синклера: способствовать разорению некоторых людей, а потом наведываться к ним и скупать у них все за низкую цену. Как бы ваш дом однажды не распродали. Кто знает, что может случиться? — Мой отец не способствует ничьему разорению. — Ты в этом уверена? Я знаю парочку историй. Леон, с беспечным видом расхаживая по комнате, не преминул рассказать Оливии несколько случаев, но от охвативших ее возмущения и досады она почти не слышала его слов. Отец всегда заботился о домочадцах и крестьянах, и намеки на то, что он может кому-то навредить в угоду себе, вызывали в ней приступы гнева. — Люди, не умеющие распоряжаться своим имуществом, в итоге его теряют. — Оливия с вызовом обернулась к собеседнику. — Они в этом сами виноваты. Я еще в прошлый раз своими глазами видела тебя с отцом за карточным столом. Думаешь, мне не больно от того, что твой отец стал бездельником, просящим взаймы, как и ты сам? Леон, чьи глаза полыхнули бешенством, подошел к ней и потер себя по лицу, пытаясь успокоиться, хотя чувствовал, что дошел до точки кипения. Он считал, что женщины, живущие за счет отцов и мужей, не имеют права рассуждать на тему финансов, так откуда в ней смелость кого-то судить? Оливия, заговорив о его семье, затронула болезненную тему. Он дал ей звонкую пощечину; она отшатнулась, схватившись за место удара. Молодой лорд, считая, что он отомстил за всю ту боль, что мисс Синклер ему причинила, почувствовал, что злость наконец отступает. Будь под его рукой ваза или какой-нибудь еще бьющийся предмет, он бы, наверное, сдержался. — Не смей так называть моего отца, — стальным тоном произнес Леон. — Такая капризная, избалованная девчонка, как ты, не имеет права кого-либо судить. Оливия кинула в сторону своего обидчика такой испепеляющий взгляд, на какой только была способна. Она была обескуражена и глубоко оскорблена, глаза ее были мокрые, и говорить больше было не о чем. Ее ни разу в жизни не били и не лупили, и выпад Леона поверг ее в некоторое состояние шока. Она никогда не подозревала о том, как остро люди могут реагировать на слова. — Я удаляюсь, — сказал Леон, покидая комнату. Оливия замерла на месте. — До свидания, — все также холодно ответила она.