Эмили

После недолгого стояния в полумраке, Оливия все же взяла себя в руки, хотя ее желание убежать прочь из этого дома было велико. Во время неблагоприятного разговора с Леоном она на долю мгновения задумалась о своем решении разорвать отношения и ей стало невыразимо жаль разбивать ему сердце. Ее мучила совесть за то, что она испугалась его трудностей и не пожелала преодолеть их вместе с ним, но, наверное, ее любовь к нему никогда не была настолько сильна, чтобы она смогла ступить на путь самопожертвования. Или это была не любовь, как ей упорно внушали с детства, а лишь нечто непонятное под этим названием. Но когда Леон ударил ее, всякие сомнения и остатки сожаления развеялись. На этом была поставлена точка. В зал Оливия не вернулась — вместо этого она встала у его дверей и стала ждать в полумраке. Спустя некоторое время появился Кевин, завершая очередной круг своего скитания, и очень удивился, увидев ее. — Миледи, что-то случилось? — спокойно, но не без волнения в душе произнес он. — Нет-нет, ничего, — поспешно ответила Оливия. Она не собиралась ничего ему рассказывать, потому что не хотела тревожить почем зря. — Все в порядке. Я пришла сюда по своей воле, ждала тебя. Это повергло Кевина в замешательство. Если она сбежала с бала ради него, то в этом не было ничего хорошего. Она ведь не могла настолько сильно к нему привязаться? Мысль об этом испугала его. — Ты не рад меня видеть? — спросила мисс Синклер, не понимая его молчания. — Я… рад. Сколько вы здесь ждете? — Минут двадцать, но это не столь важно. Я бы ждала и дальше. — Оливия сложила руки в замок и сделала несколько шагов, оглядывая темное помещение. За дверьми начала играть музыка. — Значит, вот какова твоя жизнь. Ходишь здесь в темноте, ждешь, пока мы на балу. Мое ожидание — ничто по сравнению с твоим. — Не нужно меня жалеть, я к этому привык. Ждать мне не трудно. — Кевин так и не двинулся с места. — Но ваше место не здесь, миледи. Вам лучше вернуться на бал. — Я не горю желанием туда возвращаться. Произошли некоторые недоразумения, я решила проветриться и заодно увидеться с тобой. — Милорд знает, что вы здесь? — Нет, не знает. Кевин обреченно вздохнул. Оливия понимала, что снова ставит его в неудобное положение перед милордом, поэтому поспешила добавить: — Папа не будет искать меня до конца вечера. Это еще час времени — я успею вернуться к окончанию, но я правда не хочу возвращаться туда сейчас. Не будешь ли ты так любезен пройтись со мной? Кевин предпринял попытку ей возразить, хотя чувствовал, что делает это вопреки своему настоящему желанию. Идти ей наперекор оказалось для него так же трудно, как если бы он пытался преодолеть зыбкую трясину. — Миледи, — сказал он более твердо, пряча глаза за длинной челкой, — вы не должны быть здесь. Возвращайтесь. — Кевин, я не вернусь туда сейчас, — настойчивее повторила Оливия, хотя голос ее дрогнул. — Если ты отказываешься, я пройдусь одна. Она была настроена решительно. Всякий раз, когда она ставила его перед выбором, он думал о том, в каком положении окажется, если лорд Синклер узнает об их тайнах. А секретную встречу в безлюдном коридоре можно истолковать по-разному. Когда она собралась уходить, Кевин повторил то, что уже говорил прежде, и последовал за ней в коридор: — Вы просто мечтаете навлечь на меня гнев милорда… — Честное слово, это последнее, чего бы мне хотелось! — Оливия сразу же воспрянула духом. — Если папа когда-нибудь разозлится на тебя — что, как мне думается, маловероятно, — я возьму всю ответственность на себя. Скажу, что это я заставила тебя делать все у него за спиной. — Я не требую этого, миледи. Но все же хотелось бы, чтобы вы навлекали поменьше неприятностей на меня и в первую очередь на себя. Они отошли достаточно далеко от дверей всеобщего веселья, и тишина поместья стала такой явной, что шаги их раздавались эхом по неосвещенным зеркальным коридорам и было слышно, как шуршит по полу длинное платье Оливии. — Я очень избалованна, — неожиданно сказала она. — Ничего не умею делать сама. Ты презираешь меня за это? — О чем вы говорите? Мне и в голову такого не приходило. — На что же по-твоему я гожусь? Кевин долго не раздумывал, поскольку ответ моментально пришел ему в голову. Он считал, что смотрит на Оливию и говорит с ней с тем естественным восхищением, какое она внушает всем своим знакомым. Черпая спокойствие в убеждении, что этим все и ограничивается, он втайне благоговел перед теми чертами ее характера, которые она сама в себе не замечала: ее простосердечность, такт, безыскусственность манер, умение ладить с детьми — все это превозносило ее в его глазах. Он бы мог сказать миледи множество приятных вещей, приходивших ему на ум, но ограничился лишь одной: — Вы прекрасно играете… и поете… очень красиво. Это вам под стать. — Тогда я мало чем отличаюсь от птички в клетке, — с печальной улыбкой сказала Оливия. — Сижу в заточении, пою, а все смотрят и восхищаются мною. Только никто не думает о том, что у птички есть свои мысли и переживания. Они пришли в небольшое помещение — проходную комнату, где слева располагалась узкая лестница, ведущая к балкону с книжными стеллажами и ко входу в библиотеку, а справа продолжался коридор. На стене висела картина двух метров в длину с изображением неизвестного города и подписью внизу: «Утерян». Мисс Синклер присела на ступеньки, а Кевин встал рядом с ней, прислонившись к стене. Он видел, что ее снова что-то гложет, но она не решается об этом сказать. — Миледи, мне непонятно ваше настроение. Вы что-то не договариваете. Однако Оливия упорно не желала упоминать о предмете своей досады — ей не хотелось, чтобы он знал, как с ней поступили. У нее возникла мысль, что женщинам все же правильнее предоставлять решение своих судеб отцам. Она сидела поникшая, обнимая перила, точно заблудший путник, отчаявшийся найти правильную дорогу — ту жизненную дорогу, которая привела бы ее к счастью. — Вы расстроены? Прошу вас, скажите чем, — более вкрадчивым голосом произнес Кевин, надеясь, что если он покажет свое искреннее участие, она доверится ему. Он не понимал, как сильно в этот момент его слова задевали ее сердце, как проникали в самую его глубь. Оливия с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, потому что чем больше он говорил, тем сильнее в нее вонзались кинжалы. Но стоило ей заговорить, как по щеке скатилась крупная слеза: — Мне интересно, каково быть свободным человеком, — сдавленным голосом произнесла она, не понимая, чтó говорит и зачем. Это были случайные мысли, вызволенные из глубин сознания. — Я знаю людей, простых рабочих, что живут на нашей земле — они ежедневно встают в пять утра и до самого захода солнца работают, чтобы добыть средства на жизнь. Я не вправе жаловаться. Но я не понимаю, чего от меня хотят окружающие и чего хочу я сама. Жизнь без цели — это сомнительное существование. — Глаза ее вдруг наткнулись на картину. — Утерян… Это Сабрие? — Наверное. — Кевин присел рядом с ней и протянул ей платок, который она с благодарностью приняла. — Позвольте дать вам совет, миледи. В вашей жизни есть цель, но вы еще ее не осознали. Если бы вы спросили меня, что это за цель, я бы сказал, что это забота о вашей младшей сестре. Она нуждается в вас и вашей опеке — вы ей все равно что мать. Пока у вас есть Эмили, да и в любом другом случае, вы не должны думать о своей жизни, как о сомнительном существовании. Так что, что бы у вас сегодня ни случилось, это не стоит того, чтобы плакать. — Ты прав… Совершенно прав. Ради Эмили я отдам все. И сделаю все, что угодно, даже в ущерб себе. — Оливия промокнула платком просветлевшее лицо, а потом вдруг спросила, обуреваемая порывом благодарности: — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя волосы белые, как снег? — Как снег? Нет, не говорили. Один раз меня назвали седым, но для того человека все закончилось не очень радужно. — Надеюсь, он не сильно пострадал, — рассмеялась мисс Синклер. — А я вот давно хотела это сказать. Такой белый снег… ну, знаешь, когда поля белые и глаза режет от белезны. Извини, я, наверное, несу чушь. — Не стоит извинений, миледи. Какую бы чушь вы не несли, она будет звучать очень трогательно. Кевин списал настроение миледи на то, что ее плохо приняли в обществе или задели неаккуратным словом. Ее упорное желание не выдавать свои душевные терзания поразило его, а собственное рыцарское бессилие и вовсе обернулось отчаянием. Он был вынужден смотреть, как она тихо страдает, и гадать о произошедшем. Раз она молчит, получается, он не завоевал ее доверия в полной мере? Настолько, чтобы она могла открыться ему в такой момент? Сознание этого ранило его — разве он недостаточно показал ей свою преданность? Если бы только эту проблему можно было решить мечом… он бы сделал все, что она попросит. На этом беседа их прекратилась, и они прождали, почти не разговаривая, до самого окончания вечера. И так получилось, что Оливия, будучи в полудреме, прилегла на плечо Кевину. Он не сопротивлялся и даже не мог двинуться с места, потому что не хотел тревожить миледи. Очевидно, она нуждалась в его дружеском плече, а может и в объятиях, которых он не мог ей дать. Хотя и хотел. Тогда он просто взял ее руку, и они сцепили их замком. Ее лицо наконец озарила искренняя улыбка. Оливия даже сильнее сжала его руку, словно боялась что он ее вот-вот уберет. Она как будто хотела спрясться за Кевином от внешнего мира. Этот вечер не прошел для них бесследно. Злые глаза подстерегают везде и видят то, что хотят видеть, а злые языки благоволят глазам, сочиняя дурные истории. Кто и каким образом заметил молодого человека и девушку, сидящих на ступенях рядом друг с другом, да еще настолько близко, в обнимку, так что их можно было счесть прячущейся парочкой — останется загадкой. Возможно, это был Леон, чья душа истерзалась ревностью и обидой и которому никогда не нравился белобрысый слуга Синклеров, или это был человек, не имеющий отношения к этой истории — так или иначе, все привело к тому, что Роману нашептали на ухо странные вещи — дочь его вовсе не кружится в танце в соседнем зале, а якшается непонятно где, непонятно с кем... Лорд вернулся проверить Оливию и не нашел ее, хотя под конец бала она все же явилась. Когда Синклеры возвратились домой, разговор им еще только предстоял — Роману нужно было подготовить почву для этой беседы. Лорд, лишенный всякой радости, закрылся в своем кабинете с новостью о том, что в высших кругах начались волнения. Четыре герцогских дома вот уже много лет полновластно держат Бездну в узде — и где же результаты? Существующая под их покровительством Пандора не выполняет в должной мере свои обязательства — улицы столицы все еще небезопасны, цепи находят пути к человеческому миру, нелегальные контракторы все также расхаживают по ночам, творя злодеяния, а на месте бывшего Сабрие творится черт знает что — да и сам дьявол ногу сломит в тех руинах, если только не провалится в черную преисподнюю раньше! Тем временем герцоги смирно остаются на насиженных местах, не желая принимать кардинальных мер по изучению Бездны — слишком опасно, знаете ли! Герцог Безариус, самый почитаемый из четверки, вспомнил поговорку: «Не буди лихо, пока оно тихо» — и все в Пандоре ее подхватили. Но правда крылась в том, что все боялись повторения Сабрийской Трагедии. Романа Синклера тема Бездны задевала самым живым образом по уже известной нам причине. К герцогам он испытывал неприязнь, поскольку те бездействовали, имея доступ к Бездне и почти не ограниченную власть над страной, уступая в ней разве что Королю. Как можно в нынешней кошмарной ситуации сидеть, сложа руки, не предпринимая попыток проникнуть в самое сердце зла, было выше его понимания. Тот, кто взял на себя бремя правления государством и его защиты, должен учитывать риски, но не бояться их. А особенно такое тяжелое бремя, как борьба с таинственным измерением под названием Бездна, местом, порождающим монстров и делающим монстров из людей. Однако такую же точку зрения разделяло не так уж и много знатных семей. Те дома, что сопротивлялись герцогской диктатуре, оставались в незавидном меньшинстве, и Синклеры были среди них. Все остальные предпочитали переходить на сторону Четырех домов-героев и безропотно им подчиняться. Противостоящая сторона все еще таила надежду на то, что власть над Бездной перестанет принадлежать четырем герцогским семьям, а все решения относительно Бездны будут приниматься единым советом и голосованием большинства. В нынешнее же время мнения любых домов, кроме герцогских, в лучшем случае игнорировались, в худшем — не бывали услышаны вовсе. Но такие ли уж они герои — эта четверка? Официальная версия гласила, что именно Безариусы (а вместе с ними Барма, Рейнсворт и Найтрей) предотвратили падение всего мира в Бездну, ограничив потери злополучным Сабрие, с которого и началась трагедия. Но могли ли они дать гарантию, что ничего не повторится вновь? А если не могли, то какой смысл в их власти и дарованном им могуществе — Вратах в Бездну? Тем временем противостоящая сторона планировала заговор. В чем он заключался — пока не было ясно, но поднимался вопрос о том, каким образом можно лишить герцогские дома политической власти. Осуществить это был вправе был только Король, так что предполагалось воздействовать на него. И некоторые люди обратились к Роману за помощью, предложив один вариант, который он с особой тщательностью продумывал в своем кабинете.