Эмили

Я с нею был… Немая ночь вставала. Мне не забыть, как белая рука По клавишам задумчиво блуждала. А. Мюссе

Так в чем же ошибалась Оливия Синклер? По крайней мере на один ее вопрос можно привести ответ, а именно — Кевин Регнард все замечал. После того разговора он быстро возвратился в свою комнату, лег в кровать и всю ночь проворочался. Щека его горела огнем, но даже тогда ему не хотелось признаться себе в том, что он радуется тому, что не остановил миледи. Или стоит сказать, это была не просто радость — он был счастлив, он был на вершине блаженства. Близость миледи бросила его в дрожь. Когда нежные девичьи руки легли ему на плечи и голос Оливии тихо прозвучал в полутемной комнате, он замер и замолчал, потому что его охватила боязнь испортить волшебный момент словом или движением. Однако счастье это было пропитано горечью — совсем как красивое алое яблоко из сказки, пропитанное ядом. И яд этот больно отравлял его сердце. Но что здесь можно сказать? С самого начала любое развитие их отношений было обречено — в каком бы направлении оно не пошло — но кто бы мог знать, что в итоге они заблудятся в лабиринте из недомолвок, сомнений и страхов и от этого поймут друг друга неправильно. Кевин корил себя за то, что поддался чарам старшей дочери господина, но еще больше он презирал себя. Все это время он охотно шел на сближение с миледи, а теперь, почувствовав, что граница их дружбы неожиданно исчезла, решил вдруг все оборвать, причинив напоследок рану сердцу, которое он оставил позади. Ему все было понятно и без слов. Он еще летом осознал, что Оливия влюбилась в него — правда, насколько сильно, не знал. Не заметить этого мог только последний дурак, впрочем, как и отвергнуть эту любовь. Но он не мог ей ответить и никогда не сможет, и теперь по его милости она будет страдать. И как же ему не хотелось признать то, что он просто потакал ее желаниям, когда должен был следовать гласу рассудка, пресекать все ее авантюры и оставаться незаметным, бесстрастным рыцарем, которому поручили стеречь башню с принцессой. А над всеми этими размышлениями тяготела тень господина. Роман был человеком неплохим и вполне себе справедливым, но если слуги его чем-то не устраивали, он менял их без сожалений. Так что, хоть Кевин и был хорош во всех своих обязанностях, это вовсе не означало, что его не могла постигнуть такая участь. Может быть, его бы и не выгнали из дома, если бы узнали, что он — хотя и рыцарь, но все же слуга и неровня дочери графа — запудрил мозги молодой леди (здесь стоит принести извинения перед читателем за такое выражение; и, хотя мы знаем, что это неправда, другие люди стали бы судить о Кевине именно так). И тогда видеться с Оливией ее всевозможные опекунши ему бы наверняка запретили — во всяком случае ее домашней свите уже не нравилось, что поговаривают в обществе о леди и ее рыцаре, тем более в такое время, когда ей особенно важно поддерживать репутацию на достойном уровне. Роману, конечно, никто из слуг на рыцаря еще не жаловался, но все же на Кевина домочадцы стали поглядывать косо, особенно если он приближался к дверям гостиной, где, как все знали, большую часть времени проводит леди Оливия. — Как-никак, к леди Оливии направляетесь? — спросила как-то летом София, держа в руках ступку с пестиком. Ее глаза лукаво блеснули. — По ее приглашению. — Понравились вы ей, мистер Регнард. Но вы ведь хороший человек, да? И не станете пользоваться случаем. Господину это будет не по душе. Камеристка уж чересчур усердно принялась размалывать специи, при этом со всем своим добродушием глядя на рыцаря. Он уловил ее мысль, но ничего не сказал, и тогда София продолжила: — Нашу леди не всегда окружают хорошие люди, но мы с вами не такие, хоть у нас и гроша за душой нет, так ведь? Мы никогда не причиним ей вреда, ведь если будет плохо ей, будет плохо и нам. Она так рано стала нам хозяйкой… Упокой, Господь, душу леди Синклер. — Хотел бы я увидеться с тем человеком, который способен причинить вред миледи, — совершенно простодушно ответил Кевин. — Ну ладно, ступайте, мистер Регнард, — улыбнулась София. — Но, пожалуйста, помните мои слова. Наша леди Оливия… она ведь как сирена. Так ведь сидишь и слушаешь ее, слушаешь и обо всем на свете забываешь. А потом как очухаешься — дела-то не переделаны, а день ушел! Только сейчас Кевин смог в полной мере оценить слова Софии и внять ее предупреждению. И уж лучше бы, решил теперь он, не разговаривать с Оливией лишний раз, не слушать ее песен, но хотя бы смотреть на нее издали, пока она еще в Клэр-Холле. Все лучше, чем лишиться разрешения видеться с ней и провожать ее. К сожалению, миледи всего этого не понимала. Заснуть Кевину удалось только с рассветом, да и проспал он всего часа три. На следующий же день он решил, что надо извиниться, ибо обидеть дочь господина казалось ему немыслимой низостью (а он знал, что глубоко обидел ее своим позорным побегом). Но какими же бессмысленными теперь казались любые извинения! Ведь все, что бы он ни сделал и ни сказал, будет ранить миледи. Однако оставлять дело так было нельзя, и Кевин решил подождать, чтобы Оливия немного отошла от их последней встречи. Несколько раз ему доводилось проходить мимо расписных дверей гостиной, и иногда оттуда доносилась музыка. Игра Оливии была какой-то поспешной, мелодии звучали весело, но вместе с тем небрежно и резко. Никаких грустных мотивов она, как ни странно, не исполняла и песен не пела. Все в доме заметили, что игра мисс Синклер изменилась не в лучшую сторону. Постоянно случалось так, что мелодия внезапно прерывалась в середине своего исполнения, затем шли повторы одних и тех же нот, и наконец все затихало. Слушать эту отрывистость никому удовольствия не доставляло, и никто из слуг больше не задерживался у дверей гостиной, чтобы приобщиться к прекрасному. А двери были теперь всегда закрыты, хотя летом Оливия, если собиралась играть, обычно оставляла их настежь открытыми, чтобы кто угодно мог увидеть, как она это делает. Все слуги очень любили ее игру и им казалось, что разлад у молодой леди произошел из-за ее жизненных неудач, но сейчас никто не смел тревожить Оливию в ее обители, и никто не знал, что же она делает в то время, когда прекращает звучать музыка. Между тем приближалась зима. Деревья уже давно оголились, а северные ветра уныло колыхали их ветки и гоняли по голой земле завядшие листья. Небо было ясное, но из-за холода и сильной ветрености погода не располагала к прогулкам. В Клэр-Холле вовсю топились камины, в сад гулять больше никто не ходил, и только садовник продолжал без устали трудиться над тем, что там осталось. Гости приезжали все реже, и дом как будто снова начал погружаться в сон — так уж здесь было тихо и безмятежно. Только комната Эмили временно пустовала. Вы спросите — почему? Гувернантке пришлось внезапно покинуть свое место — ее отпустили домой, ибо она тяжело заболела, и пока Роман искал ей замену, он решил, что было бы неплохо показать младшей дочери преимущества обучения в пансионе среди детей ее возраста. Поэтому Эмили, несмотря на любые ее сопротивления, отправили в ближайшее в городе учебное заведение для девочек, но всего на один месяц, чтобы она немного приноровилась. Ближе к зимним праздникам ее нужно было забрать, а уже весной, в зависимости от того, понравилось ли ей там или нет, решить, как продолжать дальше ее обучение. Оливия поддерживала вариант отца со школой, ибо пансион находился не так уж далеко (в отличие от ее заведения), а сама она была убеждена в том, что, чем раньше ее младшая сестра начнет познавать общество, тем лучше. За разлуку она это даже не считала. И пока что, предоставленная сама себе, Оливия коротала дни в одиночестве за каким-нибудь женским делом. Деликатно опустив подробности ее личной жизни, я скажу только то, что с важной персоной отец ее все-таки познакомил, свозив в такое место, куда простолюдинам путь закрыт, и знакомство это было удачным. В следующий раз Кевин застал Оливию в библиотеке. Случилось это, когда ему представился случай подойти к ней по делу. В гостиной ее не было — по словам служанок, она вообще в последнее время редко там появлялась. Поэтому нашел он ее не без чужой помощи в библиотеке, в кресле у окна, под пледом, ибо с улицы тут веяло холодом, а камин был далеко. И как будто здесь, в самом дальнем конце этого запутанного храма книг, в этом узком коридорчике она пряталась ото всех и в особенности от него — за этими огромными деревянными шкафами, наполненными книгами, возможно, никогда и никем не читанными. Оливия насторожилась еще при звуке шагов, потому что заранее узнала его по походке, и, когда он появился перед ней, глаза ее забегали, как у разладившейся куклы. Поздоровавшись с ним, она уткнулась в свое шитье и больше не поднимала взгляда. Кевина это больно кольнуло, и он, кажется, впервые ощутил себя на ее месте. — Миледи, — вежливо поклонился он, — милорд просит вас на следующей неделе съездить и забрать леди Эмили из школы. Он подумал, что это обрадует вашу сестру и вместе с тем пойдет вам на пользу, поскольку вы давно не выбирались из дома. — Хорошо. Я поеду за ней. В самом деле, мне бы не помешало прогуляться. Хотя бы так, — ответила она, не отрываясь от своего занятия. — Я вас сопровожу. — Хорошо. — Почему вы здесь сидите? — Ау! Оливия, усердно орудовавшая иголкой, вдруг по небрежности, а может быть и по неожиданности, укололась, вздрогнула и уронила шитье. Она наклонилась, чтобы поднять его, но Кевин ее опередил. — Осторожнее, — произнес он, присев рядом с ней на колено и подавая ей рукоделие. — Не пораньте себя за столь кропотливым делом. — Это пустяки. Спасибо, — ответила Оливия, хотя в голосе ее сквозил холодок. — Я только учусь. Она снова вернулась к шитью, удачно избежав вопрос Кевина. Он еще с минуту наблюдал за ее работой, которая в этот раз стала более плавной и спокойной, чем когда он только явился сюда. — Кевин, это все или ты хочешь еще что-то мне сказать? Говори, я не занята. Ты ведь не пришел сюда, чтобы повидать, как я безобразно шью? И да, ты уже можешь встать. Но вместо этого он только склонил голову и без колебаний произнес: — Я приношу извинения за свое поведение, миледи. Оливия не подала виду, что удивлена его извинениям. Ей стало ясно, что их размолвка не оставила его равнодушным. — Давай забудем это, ладно? — Все, что вы скажете, миледи. — Я тоже должна извиниться, — продолжила мисс Синклер. — Я слишком много себе позволяю. — Затем она посмотрела на Кевина с мягким укором, потому что ее очень сильно смущало то, что он сидит перед ее ногами. — Встань, пожалуйста. Нет нужды склоняться передо мной. Он повиновался, она тоже поднялась, откинув в сторону плед, и вдруг протянула ему руку. — Останемся добрыми друзьями? — улыбнулась она. Кевин почему-то ждал, что миледи продолжит держать на него обиду, но она оказалась довольно отходчива. Ни один след душевных терзаний не оставил отпечатка на ее лице, и сияла она своим румянцем так же, как и в любой другой погожий день. Этот момент оказался идеальной и единственной возможностью для искупления своей вины. К тому же он действительно глубоко переживал. Кто знает, когда бы ему еще выпал такой шанс. Разумеется, он принял ее руку. — Конечно, миледи. Получив ответ, которого ждала, Оливия достала из-под кресла деревянную коробку и вынула оттуда новый шелковый платок — достаточно девчачий на вид, но явно вышитый вручную. — Это не подарок, — сказала она, вручая ему вещицу. — Я забрала у тебя платок и теперь возвращаю то, что одолжила. Вышила я его сама, там есть твои инициалы. Фактически это моя первая работа. — Благодарю вас, миледи, — ответил Кевин разглядывая платок. Улыбка непроизвольно озарила его лицо. — Не думаю, что буду им пользоваться. — Что же, ты волен делать с ним что угодно. Оливия вернулась на свое место и снова принялась за шитье, но будучи уже в приподнятом настроении работалось ей намного легче. Кевин покинул ее, и на душе у него стало гораздо спокойней. Он больше не тревожился за миледи, зная, что она все-таки способна понять его положение и не держит на него зла. Оба остались довольны результатом разговора, а последняя размолвка казалась им теперь простым недопонимаем. Как же, оказывается, легко быть выше мелочных обид, если только научиться признавать свою вину.