Vivat, Veronica!

Маленькое личное убежище – они входят на чужую территорию, гонимые обстоятельствами; Клэр чувствует себя здесь некомфортно, обнимает себя за плечи, хотя ничего ужасного в этом месте нет – обычная девчачья комната, с высокой двуспальной кроватью и трюмом с большим зеркалом, на столешнице стоит куча всякой косметики и парфюмерии. На секунду ей мерещится, будто здесь кто-то недавно был; запах стоит удушающий – сладкий-сладкий, древесно-фруктовый, но Редфилд не разбирается в ароматах, чтобы дать конкретику. Стив ходит и осматривается, едко комментирует каждую деталь, словно хочет мысленно насолить врагу, а Клэр не понимает: это всего лишь помещение – оно ничего не несёт в себе – лишь эстетизм безумца, желавшего их скорее умертвить. Хотя он сам говорил, что для него это – всего лишь игра. Охотник на их головы давно прячется в тени. Одна улика – отсчёт на нуле; Бернсайд вовремя оборачивается, услышав подозрительный скрип. И успевает оттолкнуть Клэр, стоящей у безумца на пути. Альфред не может успокоиться: для него приоритет – убить их; его слова не вяжутся с действительностью – он говорит, что не хочет этого – только погонять их как крыс в клетке, но где правда, а где – вымысел? Девушка прячется за кроватью, пока Бернсайд сдерживает оппонента, оказывающегося храбрым, но таким слабым; парень скручивает Эшфорда, руки за спиной держит, надеясь, что хозяин острова угомониться. Альфред смеётся, и у Клэр мурашки по коже бегут; словно голос – не его, словно душа в теле чужая, и партия заканчивается, когда все фигуры встают на свои места, а взгляд холодных голубых глаз скользит по своему отражению в зеркале. Когда реальность перестаёт существовать. - Что за?.. Альфред смотрит на своё лицо; оно трескается осколками в его сознании – ведь часть его страшной тайны выплёскивается наружу; комочки на ресницах и смазанная красная помада – всё это время один человек. - Нет! Нет! Нет! – и мысленно и вслух. Альфред рвётся из рук Стива, но тот держит крепко, не отпускает. И ломает ему психику, схватив за волосы и заставляя смотреть на своё отвратительное отражение. – Этого не может быть! Не может быть! Эшфорд головой машет, пытается освободиться от хватки Бернсайда и убежать – далеко; спрятаться, обдумывая то, что ломает его изнутри. Но Стив непреклонен: Альфред слаб, он как глупая рыбёшка, что бьётся о стекло аквариума, видя перед собой океан. Тот, за кем гонялся охотник, сам стал им: Бернсайд держит Эшфорда за волосы, почти рвёт, заставляя прогнуться и смотреть своему страху в глаза. - Смотри! Нравится, ничтожество?! Оба в момент теряют человечность. Альфред кричит от истерики, от осознания происходящего; собственное отражение – словно палач – рассекает его на части, пускает невидимую кровь отовсюду, и он давится – от унижения, от слабости; давится от настоящего, что не хочет принимать. И ослабевает от сковывающего его шока, уже не сопротивляясь ни Стиву, ни слезам. Бернсайд слишком входит в роль, даже перегибает, и Клэр более не может смотреть на чужие страдания. Она отталкивает Бернсайда, успокаивает его мыслями, прикосновениями, а сама смотрит на Альфреда, уже не желающего сбежать. И… сочувствует ему? Девушка просто наблюдает за сломанным механизмом-человеком, но не знает, что делать в такой ситуации: помочь убийце или же просто уйти? Разумнее будет последнее, и Стив, говорящий что-то ей, но голос его для неё немой, хватает за руку и тянет к выходу, а она стоит ледяной глыбой, не может для себя решить правильное. Ни в ком из них нет человечности. И мысленно она говорит Альфреду, что сожалеет. И позволяет Стиву вести в этой игре. Но чувствует себя проигравшей. Запах, стоящий в комнате, продолжает её преследовать.