Her Name is...

      Она не выходит из своей комнаты три дня к ряду. Забивается в угол кровати, прячется под одеялом почти с головой и пытается разобраться в мешанине собственных мыслей. В голове возникает образ какого-то мужчины, настолько сильно отпечатавшегося в её сознании, что она даже портрет его рисует с чётко прописанными линиями и мелкими деталями, вроде небольшого шрама на щеке: неглубокого, оставленного в глубоком детстве. Кая подмечает, что мужчина сильно смахивает на скандинава с острыми чертами лица и неглубоко посаженными глазами; она не разукрашивает, но ясно помнит, что они зеленовато-болотного цвета. Внутри что-то болезненно приятно растёт, теплится, как медленно угасающий уголёк, вылетевший из камина в гостиной — поцарапает немного дорогой паркет и полностью истлеет, оставив после себя лёгкую дымку, медленно растворяющуюся в воздухе.       Голова безумно болит. Она не справляется с этой болью — не может выдержать её, не может прекратить не ощущать, просто не может отказаться от неё. Эта боль сродни сестры — она осознаёт это поздно, но осознаёт. Её посещает мысль, что она сама пришла из утробы боли — боль её породила.       Поначалу она корчится от спазмов в теле, потом принимает цветастые пилюли и затухает. Её сознание под действием психотропных препаратов теряется, тлеет, перестаёт нормально функционировать — сон съедает её, набрасывается с когтями и заставляет забыться: она с удовольствием проваливается в это состояние. Там нет боли, нет гнетущего чувства разочарования в себе — нет абсолютно ничего, кроме пустоты и шелеста весеннего ветра. А потом и звуки пропадают. Наступает тьма.       Её сильно лихорадит. Сестра Астрид сидит подле, протирает горячий лоб, помогает принять ванну, пытается вызволить Каю из глубокого кокона, но та отказывается от этой помощи — её устраивает свой футляр, он ей к лицу и в нём комфортно. Даже мать-настоятельница начинает замечать метаморфозы в поведении Каи, но лишь слабо мотает головой — она не может лезть в это дело — не должна. У неё есть проблемы в городе, у всех есть более серьёзные проблемы, чем психическое и физическое состояние мисс Рубенс — непутёвой, нескладно сшитой девчонки.       Кая слышит мужской голос зовущий её. Он мягко шепчет где-то над ухом, сладко проговаривает буквы её имени, с трудом отходя от тягучей дремоты. И она в припадках болезни неровным почерком с пляшущими буквами выводит — П-Р-И-С-Ц-И-Л-Л-А. Имя смутно знакомое, возможно оно принадлежит ей, но она не может утверждать это. Проваливается в полудреме собственного сознания, закатывая выцветающие белки.       Она постепенно приходит в себя в душной больнице.       Кая смотрит на капельницу, протянутую к её голубым венкам у самого сгиба локтя: игла неприятно торчит из-под тонкой алебастровой кожи; глюкоза медленно стекает по трубке из стеклянной баночки с расписанным составом. Её глаза перекатываются под закрытыми веками, периодически она ощущает прилив слабости к суставам, разгоняемый по всему телу. Кая быстро отключается, отказываясь от еды и сна; периодически теряет сознание, находясь в полусознательном бреду. И она уже истощена.       Это странно.       К ней приходит Джефферсон. Пару раз, когда она не была способна рационально мыслить, он был здесь. Об этом свидетельствуют цветы вереска и записка в них, приглашающая на чаепитие к Грейс, но выведена она немного кривоватым почерком мужской руки. И Кая улыбается. Окончательно приходя в себя, она улыбается — он, кажется, ей немного нравится.       «Женщины как кошки, кто приласкает — к тому и ластится» — всплывает в голове фраза из какого-то русского романа. И она готова согласиться с этим. Не все такие, но она точно готова любить кого-то за простое проявление доброты. Так она полюбила Грейс, сестру Астрид и Мэри Маргарет. Наверное, она была ветреной в прошлой жизни, но Джефферсон потихоньку начинает отравлять её клетки собой, не замечая этого, она постепенно принимает его яд — добровольно. Нет!       Она точно не влюблена. Но он явно нравится ей как мужчина, возможно, как потенциальный друг. И это слово нравится не подразумевает под собой влюблена, контексты разные и полутона её чувств немного размыты для влюбленности. Ненастроенный инструмент любить не может. Расстроенная гитара с порванными струнами не способна выдать мелодию влюблённости, что уж говорить о любви. Даже нравится какое-то шероховатое и непонятное.       Джеффесрон приходит в неизменном шелковом платке, повязанном на шее и в костюме тройке с вычищенными лакированными ботинками. Кая думает, что этот шарф ему не идёт — ему они вообще не идут: он затягивает их туго у самой шеи, закрывает кожу полностью, не позволяя увидеть горло и ключицы. — Мисс, — улыбается он, присаживаясь на край кровати, смотрит на неё вполоборота, — рад, что с вами всё в порядке… Грейс сильно переживала: она навещала вас парочку раз, хотела прийти сегодня, но пошла к семье Льюис, — он немного огорчён, но это нормально. — Да? Не стоило переживать. Со мной всё в порядке. Я просто… — она не находит слов. Она же абсолютно не в порядке.       Сбивается на этом «просто» и смотрит на него своими огромными глазищами; он кивает, понимающе, сжимает её ладонь, лежащую у края кровати. Кая уверена, что они не настолько близки для подобного, что они вовсе не близки хоть для каких-то физических контактов, но это успокаивает. С неохотой она признаёт что он — успокаивает её. Она давно не касалась человека подобным образом, вернее, не касалась мужчины.       Женщины это другое, совершенно. И она это понимает в тот момент, когда он слегка сжимает её ладонь, словно бы удерживая в этом мире, в этом состоянии. Другая её рука лежит на животе, слегка сжимая ткань одеяла. Она боится, что кто-то зайдёт и неправильно всё расценит; в голове мысли сменяют одна другую, а он всего лишь взял её руку. Это, вроде, нормально здесь, а она реагирует так бурно на что-то незатейливое и практически обыденное. — Вам некомфортно со мной? — он прямолинейный и наглый, а ещё у него улыбка безумца. И, насколько поняла Кая, он имеет весьма специфическое хобби. — Нет, — сипит она. — Я со всеми такая неловкая… Простите, — шепчет она, вытаскивая свою ладонь из-под его руки. — Прекратите извиняться, — он встаёт с места и подходит к окну, — я не люблю, когда женщины не умолкая, произносят чёртовы слова извинения, как будто они могут что-то исправить. К тому же, вы не сделали ничего плохого или предосудительного. Скорее, я должен извиниться за себя и своё поведение. Но я не чувствую себя виноватым, хотя вы можете расценить моё поведение весьма скверно, — он смотрит на неё. — Я пришёл не просто так, буду честен. Можете счесть, что у меня есть свои планы на вас или я вовсе негодяй, желающий воспользоваться беспомощностью юной девушки — расценивайте мой поступок как вам будет угодно… — Что случилось? — непонимающе вопрошает она, облокачиваясь на спинку кровати, забавно морща лоб. — Я хочу предложить вам стать няней для Грейс с проживанием. Возможно, вы уже поняли, что это не просто так. В связи с ситуацией в городе получилось так, что некоторым горожанам негде жить: люди, вспоминающие себя, ищут родных, нападения и пожары, хаос наводнили город. Людей размещают в монастыре и предоставляют номера в мотеле. Не для всех они есть; вы не из наших краёв, занимаете чьё-то законное место и, к тому же, пользуетесь государственным обеспечением… простыми словами: сидите на шее у монастыря, спонсируемого мэрией. Некоторые этим недовольны, — он прошёлся к её кровати, усаживаясь на стул, что стоял напротив. — И вы из неясного мне чувства благородства предлагаете стать гувернанткой для Грейс? С чего бы? Я считала, что у вас и так всё в порядке. Разве вы не мечтали вернуть дочь долгие десятилетия? — растерянно вопрошала она, поддаваясь вперёд. — Чувство благородства? Если хотите, можете расценивать это таким образом. Я же предлагаю… настаиваю на этом. У меня есть ателье и в нём периодически возникают проблемы, к тому же, из-за этого бедлама в городе, порой мне страшно выпускать дочь на улицу. А вы весьма дружны и, как я успел заметить, Грейс привязалась к вам. Это не что иное, как беспокойство за дочь. И я считаю, что оно оправдано в подобной ситуации, — он снова улыбается. Раздражает.       Кая смотрит в его глаза неотрывно, пытается что-то найти, нащупать, но там — ничего, кроме терпкой боли и горечи. Она думает, что здесь явно что-то ещё — что-то замешено, то, чего она неспособна сейчас понять — рассудительностью она не отличается, но уверена, что он имеет определённые скрытые планы. Она не привыкла быть съедаемой любопытством, но ей немного интересно. В его глазах нет чёртиков или хитрости — в них есть что-то другое, знакомое ей, но непонятное. Она проводит рукой по лбу и волосам и неаккуратно кивает, соглашается. — Хорошо. Я люблю Грейс, она мне дорога и я тоже беспокоюсь, потому я соглашусь. К тому же, я всё ещё учу её рисовать, — она улыбается, вспоминая девчонку в белых гольфах. — Я рад, — он отвечает односложно. — В таком случае, я заберу вас после выписки? — Не стоит. Мне же нужно собрать вещи в монастыре и поговорить с сестрой Астрид. Я знаю адрес, так что, смогу сама добраться, — говорит она, смотря на него.       Джефферсон поднимается с места, поправляет пиджак и подходит к её кровати, оставляя бумажку с номером дома, названием шоссе и его номером телефона. Он упёрт и давно всё решил, к тому же, он уже взял на себя ответственность. — Я всё же заберу вас. Мой дом находится в отдалённом месте — не хочу, чтобы вы плутали по дороге. Просто наберите мне, хорошо? — он смотрит без мольбы, а с настойчивостью и упрёком. По телу Каи бежит обжигающий холодок. — Да, хорошо.       Он напоследок кивает и скрывается за прозрачной дверью. Рубенс может выдохнуть. И почему из-за него внутри всё неприятно сжимается? Из-за этого мужчины она чувствует себя не в своей тарелке, словно бы кто-то рушит её стены, принуждает к чему-то отвратному. Ей это не нравится, но он прав. Во всём.       Она свешивает ноги с кровати, надевает тапки и подходит к окну, приоткрывает немного форточку — ей ужасно душно и некомфортно, словно её в тиски зажали. Она замечает, что по дороге к парковке идёт Джефферсон и он кажется весёлым, даже счастливым в какой-то мере. По мужчинам это легко читается: их походка и положение рук, осанка — всё это меняется в зависимости от настроения. Он задирает голову, смотрит на неё и машет рукой. Она поднимает руку, но резко одёргивает её и отходит от окна. Кажется, она что-то вспомнила, что-то далёкое.       В голове возникает образ мужчины преклонного возраста, уходящего куда-то. Кая там — ребёнок, висящий на подоконнике и машущий рукой тому мужчине. Кажется, она вспомнила лицо отца. В сердце больно кольнуло, и она вернулась в кровать, пытаясь заглушить боль в голове. На подносе стоит белый пластиковый стаканчик с белыми таблетками и голубыми пилюлями, она заглатывает их, опустошая стакан с водой, принесённый сестрой на досуге.       Тишина. Внутри вакуум. Она продолжает совершать ошибки.       Грядущее дышит в затылок, протягивая холодные руки к её телу.