И души падших грешников, дрожа Ругательствами Бога осыпали, Ответ за страсть преступную держа, За блуд и срам, в котором пребывали… Данте Алигьери «Божественная комедия»
Готовка занимает у Майи около двух часов, половину из которых жаркое находится в духовке. Время идёт очень медленно, а Джефферсон пропадает где-то в городе, кажется, у него срочные дела в магазине — Майя устало улыбается: он пишет ей сообщение со смайликом. Десять минут и жаркое в красивой тарелке стоит в центре стола, а фартук ложится на спинку стула, через несколько секунд она слышит звонок, немного резкий и чересчур громкий — тишина трещит по швам. У неё пачка сигарет в заднем кармане джинсов и зажигалка в руках, щёлкающая механизмом, когда её большой палец вдавливает кнопку до упора. На пороге стоит Руби, мило улыбающаяся и немного странная в непривычно милой манере дружелюбия; Майя кивает и слегка улыбается. Они не очень близки, но Руби примерно её возраста и они, вроде как, понимают друг друга — Руби видит внутри Майи что-то от Сатаны и это ей нравится. И когда они скрываются среди деревьев, рядом с домом Джефферсона, Руби не удивляется — от Майи пахнет табаком, она понимает, что к чему. Майя может поделиться с Руби всем, потому что та не осуждает и не приплетает религию и совесть, та не порицает за желания и увлечённость; Руби сама похожа на грех, она могла бы олицетворять соблазн и искушение — она не осуждает. — И как дела с красавцем-хозяином? — играет бровью девушка. — Что-то намечается, судя по отсутствию маленькой девочки и запаху жаркое. С одной стороны, Лукас серьёзна среди общины, она входит в Совет города и близка ко дворцу… была близка. Но этот мир сыграл с ней не честно и теперь она не может отделаться от той Руби, которая проживала жизнь эти двадцать восемь лет — никто не может отрезать эту часть жизни от себя. Все уже срослись со своими ролями, принимая на себя давно забытые старые амплуа. Майя закуривает. Огонёк не греет, но нервы ни к чёрту, а табак помогает расслабиться — она хочет смеяться, и вся ситуация начинает играть другими красками — никотин не убивает, он расслабляет и напоминает о привычной жизни. В голове всё встаёт на свои места мир уже не кажется таким отвратным и мерзким. — Если я скажу отлично, ты поверишь? — усмехается девушка, затягиваясь. Руби чихает — слишком чувствительный нюх обостряется: пассивное курение куда опаснее прямого, кажется, так пишут в учебниках и брошюрах для средней школы? Она мотает головой и сочувственно улыбается — вторая Астрид ей-богу. Майя мотает головой и ненавязчиво улыбается, что-то шепчет, а потом смотрит в глаза Руби — на нёбе неприятный привкус никотина. — И что же случилось? Всё же элементарно! Он нравится тебе, ты нравишься ему, у вас намечается ужин, который должен иметь весьма интересное продолжение, — томно тянет Лукас, обдавая Майю своими духами и выдыхая последнее слово на ухо. Рубенс смеётся, давясь дымом от сигареты. Она смотрит на Руби, а потом обнимает её одной рукой, опуская руку с сигаретой на бедре. У неё горят щёки и смех практически истерический, она практически плачет — Руби не понимает то ли от боли внутри, то ли от дыма сигарет. — Я… представь… а если у меня есть муж и ребёнок, где-то там? — гогочет Майя, — а я здесь буду, хм… спать с мужчиной? Пусть он и красивый… — Он не просто красивый, ты испытываешь сексуальное влечение к нему, а это веское оправдание измены, — улыбается Руби, стреляя лисьими глазами. — В некоторых странах за подобные суждения могут закидать камнями, — с видом профессора кидает Майя, делая очередную затяжку. — Ты же общаешься с тем парнем в автомастерской? Не знаешь, что с моей машиной? — Ой… ты не знаешь? Джефферсон оплатил ремонт твоей колымаги, сейчас она покоится на городской штраф стоянке. Так как у тебя нет прав, вернее, удостоверения и их официального документального подтверждения, они не могут тебе её вернуть. Майя кивнула, принимая факт помощи Джефферсона за данность и эту неловкость, засевшую между ней и Руби в ту минуту, когда она заговорила о машине. Это было странно, словно Лукас знала что-то ещё, но не могла сказать. Тон её голоса был не самым приятным, тянущиеся губы и гласные не располагали к себе. Майя переступила с ноги на ногу. Руби взглянула на экран телефона. — Я ненадолго забежала, хотела проведать тебя… Бабушка убьёт, сегодня очередное собрание… — Руби, не надо всего этого. Мне всё равно ещё нужно прибраться в комнате Грейс, — туша сигарету, шепчет Майя. — Ты как мама, — прыскает Руби, целуя подругу в щёку, — увидимся. — До встречи. Майя провожает подругу взглядом, а потом уходит в дом. Ей и впрямь нужно постирать форму Грейс и разобраться в её учебниках — дел невпроворот, а силы уже на исходе. И выдыхая, она собирается с силами, может удастся отвлечься.***
Джефферсон возвращается ближе к девяти часам вечера с пакетом из единственного хорошего магазина в городе — весьма дорого по меркам Сторибрука и излишне пафосного на вкус Майи. Она удивлённо смотрит на него, когда на столе оказываются дорогая бутылка Моёt & Chandon, переводит взгляд на него, а потом на виноград и жаркое, приготовленное ей и давно уже остывшее. Это походит на романтический ужин, весьма неуместный и обречённый на провал с самого начала — события сегодняшнего утра никак не настраивали на нечто подобное. — Отпразднуем наше духовное сближение? — ухмыляется мужчина, направляясь в сторону кухни. — Сближение? Это событие достойно празднования? — Майя улыбается, а потом смотрит на бокалы в его руках. — Естественно, не такого грандиозного как свадьба короля, но небольшого внимание удостоено это событие, что-то вроде маленького семейного ужина. Немного пооткровенничаем, а фильм оставим на потом, не думаю, что ты сегодня хочешь веселиться. К тому же, основные вещи для поднятия твоего настроения слишком вредны и эту вредность стоит разнообразить, — он берёт бутылку в одну руку, а во вторую штопор. Он прилагает немного усилий, прежде чем наполнить бокалы игристой жидкостью, — лучше, чем пиво с чипсами. — Откуда такая проницательность и осведомлённость? — щурить она глаза, присаживаясь за стол. — И да, пиво с чипсами ничто не сможет заменить. Волосы у неё распущены, они щекочут шейку и спускаются по лопаткам, забираясь под воротник, пролегая вдоль позвоночника. Он смотрит на неё и ухмылка крепко въедается в эти губы, точно он родился с ней — вдоль её позвоночника бежит дрожь и это явно не волосы щекочут нежную кожу, она выпрямляется от этого ощущения и смущённо опускает глаза — он точно играет с ней и она вновь проигрывает под натиском искушения. Баррикады ломаются, а сердце предательски ёкает. — Мусор я выкидываю каждый день, к тому же, ты совершенно не умеешь скрывать следы преступлений. Из тебя бы вышел плохой преступник, весьма неудачный, — он плотоядно смотрит на неё, точно напасть хочет. — Зато ты мастак в нарушении законов? — недовольно бурчит она, подпирая подбородок руками. Он ухмыляется, кажется, что-то вспоминая, а потом смотрит на неё исподлобья с прищуром и яркими эмоциями неопределённых чувств. У Майи всполохи ярких веснушек на лице и розовый румянец, еле заметный на её лице, но несомненной бросающийся в глаза Джефферсона, медленно раскладывающего еду в тарелки. — Джефферсон, ты джентльмен, — улыбается она, беря нож в руку, — но почему шампанское? Мне казалось, такие люди как ты пьют виски или коньяк. — Предлагать девушке виски или коньяк… подумала бы, что я хочу от тебя нечто непристойное, — улыбается он, кладя кусок курицы в рот, — твоё жаркое великолепно. Может, раньше ты была шеф-поваром? Он старается перевести тему, но Майя всё ещё помнит странный привкус чая пару дней назад — там явно было что-то крепче шампанского. Она ухмыляется, вспоминая этот случай и, кажется, Джефферсон это понимает, потому что где-то там, на дне его бездонных серо-голубых глазах закладывается вина. — Не хочу говорить о прошлом сегодня, лучше… — она поднимает бокал и задумывается, — давай выпьем за будущее?! — резко говорит она, обдумывая свой тост, — и за хорошую жизнь для всех нас. У Джефферсона что-то щемит в груди, и он смотрит на неё уже иначе — без прищура, без задора, без похоти — он смотрит любовно, точно мужчина на женщину, чьи чувства для него не ясны, но он давно уже утвердился в своих. — За хорошее будущее для всех нас, — податливо кивает он, поднимая свой бокал. Он делает два небольших глотка, а она опустошает бокал в один присест — он видит пёструю горечь и тусклую надежду — она ломается на его глазах и ему страшно за ту, что разъедает его внутренности. И он, одолеваемый этими мыслями, обвиняющий себя в слабости и эгоизме, лопает бокал, тот крошится в его руках, расчерчивая ладонь тонкими шрамами, окрашивая его кожу в кроваво-красный цвет. Его страх, его боль, его чувственность — всё находится внутри девушки, сидящей напротив и он слишком упёрт, чтобы не испытать удачу. Майя подскакивает с места, смотрит на осколки, на его руку, а потом на лицо — желваки гуляют по челюсти, а руки напряжены, он точно и не сознает что только что произошло. Она мельтешит перед глазами, бегает недалеко, хлопая дверцами шкафчиков и ящиками. Она садится на колени перед ним, открывает аптечку и начинает обрабатывать рану с лицом строгой школьной медсестры, смоченным ватным диском она проходит по ранам — ему приятно от заботы, и он даже не замечает щиплющее чувство на ладони. Он смотрит в её глаза, находящиеся от него не так далеко, смотрящие на его руку, заботливые и взволнованные — не думающие о том, что занимало её разум до этого; сосредоточенные на нём. И его губы непроизвольно растягиваются в улыбке, такой беззаботной и самозабвенной улыбке мальчишки, который впервые влюбился. — Что ты сделал? Смотри кровь и осколки, а убирать мне, — упрекает, но голос дрожит и у самой слёзы на глазах. Он не успевает сообразить, слова сами собой слетают с губ и чем чётче он их произносит, тем сильнее он закрепляется в правильности этой мысли. Вид её ключиц действовал на него слишком резко — он ощущал, как пересыхает в горле, как что-то жжёт внутри. Джефферсон знал наверняка — он хочет её. — Поцелуй меня, — шепчет он, утыкаясь носом в её макушку. — Что? — непонимающе шепчет Майя, — тебе шампанское в голову ударило или ты уже где-то пил? — Просто поцелуй, пожалуйста, — молит он, перехватывая её руки с бинтом, в свои ладони. — Джефферсон… — она тяжело выдыхает, — давай я уберу всё со стола и… Он не слушает, тянет её к себе и губы её тут же впечатываются в его. Он нарочито нежен: невесомо целует её в чуть приоткрытый рот, пользуясь минутным замешательством юной нимфы, проводит языком по её нижней губе, а потом задевает верхними зубами её мягкую плоть над верхней губой. Она пытается вырвать руки и отстраниться, но он крепкой хваткой сжимает их и притягивает к своей груди, свободная ладонь ложится на шейный отдел позвоночника. Ему нравится ощущать себя сильным, нравится чувствовать своё превосходство, доминировать ровно до момента дикого ужаса на лице Майи. У неё перехватывает дыхание, она вспоминает что-то далёкое, то, что заставляет трястись поджилки и сжиматься в комок от дурных воспоминаний. Кто-то в том далёком прошлом целует её грубо, кто-то тянет к себе её тело, настойчиво и властно блуждает руками по телу и бросает на пол. Кто-то причиняет ей невыносимую боль, бьёт по лицу, а потом слёзно извиняется, становится притворно-нежным, до тошноты мягким. Она одурманена этими чувствами, она эмоционально напряжена, внутри неё нарастает пожар — всё горит. Майя яростно пытается спастись, но не выходит, она хочет взять всё под контроль разума, но инстинкты захватывают управление над телом. Она отстраняется от него и лицо её искажено эмоциями страха, кошмара, такого живого, исходящего изнутри. На щеках девушки слёзы, маленькие капельки стекают к подбородку. Она высвобождает свои руки из его хватки и озирается по сторонам, а потом прячет лицо в круглых ладонях, садясь на пол, прижимая ноги к груди. Джефферсон бы усмехнулся в привычной манере, откинулся бы назад вальяжно располагаясь в кресле, вытянув одну ногу в сторону, и прокручивал бы этот момент в голове. Только вот вид напуганной до смерти девушки выбивает его из колеи. Накричала бы, ударила бы, убежала бы и закрылась в комнате — он бы понял, но её реакция попросту пугает и обескураживает. Он подрывается с места, опрокидывая стул и садится на корточки рядом, боясь прикоснуться к ней. Она содрогается и сжимается, вжимая голову в плечи и стараясь опустить голову как можно ниже, пряча лицо в коленях. — Успокойся, всё в порядке. Прости меня, я приношу свои извинения, я не должен был тебя так пугать. Я… я… очень виноват, приношу свои извинения. Если ты боишься я могу позвонить сестре Астрид или Руби — они приедут… Прости, я такой дурак. Он скулит от собственной беспомощности и глупости. Майя отрицательно кивает, поднимается с места и оглядывает кухню. Она смотрит на него, запрещая подходить к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. — Я в норме. Я пойду в свою комнату, мне необходимо поспать, — она сипит, смотрит на его ботинки. Джефферсон хотел бы возразить, но сделать ничего не мог — он напугал её, точно спугнул оленёнка. Она, подобно этому оленёнку, метнулась наверх, не дожидаясь ответа мужчины. Внутри всё сжималось от страха и голосов в голове, которые громко нашёптывали на ухо то, что должно было быть забыто. Уже будучи в комнате, когда глаза стали наливаться свинцом, в голове вихрем начали проноситься картинки прошлого. Одна за другой они сменяли друг друга.***
— Майя, перестань вести себя так. Ты как шлюха. Громкий оглушительны рык где-то сзади приводит её в сознание. В руках бокал с мартини, а сама она незамысловато движется в толпе потных людей, мерно плывя в этой движущейся массе, отстраняясь от одной спины к очередной груди. Она оправляет рукой короткое платье, плотно прилегающее к бёдрам, а потом проводит рукой по глубокому вырезу, который открывает вид на ложбинку между грудей. Чья-то грубая рука резко одёргивает её, настойчиво поворачивая девушку к себе лицом. Майя смотрит полупьяными глазами в лицо мужчины, который, кажется, совсем обезумел от поведения девушки. Она пьяно улыбается и тянет его к себе, кружевные свободные рукава чёрного платья ложатся на его плечи вместе с её локтями. Майя пытается поцеловать его, но он отстраняется и больно бьёт её по руке. — Ты же не хотел приходить, — шепчет она на ухо, приподнимаясь на носках, — ты хочешь забрать меня? Я не хочу домой, пойдём танцевать? — Мы пойдём домой! Ясно?! Как ты умудрилась надраться до такой степени? Нас ожидает серьёзный разговор, — он спускается на утробный шёпот, сжимая её запястье до такой степени, что она вскрикивает. Майя напугано кивает, позволяя вести себя в сторону запасного выхода. Она выпивает бокал, оставляя его на стойке, мимо которой они проплывают. Дальше — тьма из обломков собственной жизни.