***
Утро следующего дня в доме Джефферсона начало с наэлектризовано молчаливого взгляда-упрёка Майи и раздражающего кипения чайника. Раньше он был более сдержан. Шитье и ателье съедали его и помогали держаться, но с появлением Майи в его жизни он стремительно покатился вниз. Она редко бросала на него взгляд, но, когда смотрела лицо её отражало крайнюю степень презрения и ядовитого недовольства. Он заметил, что она вела себя иначе, смотрела жёстче, двигалась как-то по-другому с большей грацией и наигранностью, осанка её изменилась — она вся в мелких деталях образа с вечера поменялась. Перед ним точно другой человек сидел — раскрепощённый и твёрдый. — Я хочу поговорить. Джефферсон заявил это твёрдо, ровно в половину одиннадцатого утра субботы. Она не выглядела удивлённой, отложив книгу в сторону и повернулась в его сторону, выжидающе посмотрела. Джефферсон не знал куда деть руки, он метал взгляд по гостиной, а потом присел на край дивана рядом с ней и положил свою руку на её ладонь — она приподняла бровь и хмыкнула. — Я приношу свои извинения, я не должен был… — он не находит подходящего слова. — Домогаться меня, приставать, выплёскивать перевозбуждение, отыгрываться на девушке, оказавшейся в затруднительном положении? — подкидывала она фразы, но руку не одёргивала. — Да, наверное… слушай, я поступил неправильно, и я знаю это, но я не хочу, чтобы между нами оставалось это непонимание. Ты мне нравишься, поэтому я поцеловал тебя и поэтому я действую так безрассудно, вот что я хотел сказать. Я не привык ходить вокруг да около, так что мои действия — отражение моих чувств к тебе, — заявил он решительно, сжимая её руки сильнее. Она хлопала большими глазами, смотря прямо в его омуты, а потом выдохнула и улыбнулась. Майя не знала, как реагировать, но оставить это без внимания было бы глупо. В её глазах блеснуло что-то знакомое и она слегка кивнула, склоняя голову на бок. — Хорошо. Ты не просишь меня отвечать на твои чувства, и я не считаю поцелуй чем-то ужасным, так что, пока это не выходит за рамки, я не против, — кивнула она, поднимаясь с места. — И всё? — ошарашено спросил он. — А что ещё? Я себя-то не помню, не понимаю, проанализировать не могу, а уж других подавно. Я тебе нравлюсь и что в итоге? Мы не в романтической комедии, неполноценная не может быть с таким как ты, — с грузом на сердце заявила она, закрывая глаза. — С таким… таким как я? И какой я по-твоему? — недовольно взвыл он, поднимаясь с места. — Ты понимаешь о чём я, — устремив взгляд в потолок, она прошла в сторону кухни, он следовал за ней, — ты отец-одиночка с показателями выше среднего. Частный предприниматель и бедняжка без воспоминаний? Мы что в сказке?.. Хах, ну да, я забываю… Но всё же, не уделяй этому столько внимания. Я не готова для новых отношений… я вообще ни к чему не готова. Она размахивает руками и упорно что-то доказывает, складывая полотенца в ящик стола. А он цепляется слухом за те слова, которые должны натолкнуть его на правильные выводы. Он смотрит на неё с прищуром, разглядывая выделяющиеся из-под рубашки крылья-лопаток — изящные и красивые, ангельские в своём первозданном виде. — По канону не можем, но… ты бы хотела? Он резко вопрошает, а она застывает на месте, опуская руки на стол. Джефферсон осторожно подходит к ней и боязливо кладёт руки на её плечи, Майя не может дышать, она набирает в лёгкие воздух и не выдыхает, слушает его сердцебиение и смотрит на руки. Он целует её в макушку, точно отец благословляет на хорошие дела, а потом осторожно разворачивает к себе, боясь, что она растает, точно сахарная вата в тёплых руках. — Ты бы хотела стать для меня больше, чем друг и няня моей дочери? — он шепчет, его губы у самого уха. — Не могу, — вскрикивает она, — это не то, что должно нас сейчас заботить… Я начинаю вспоминать, Джефферсон… я вспомнила нечто ужасное о себе… о своей жизни… Прошу, не наседай и ты на меня со своими чувствами, — взмолилась она, ощущая, как ком подступает к горлу и слёзы предательски выступают на глазах. — Вспомнила.? — тяжело дыша, спросил он, — и что ты собираешься делать? Она возмущённо посмотрела на него, вырвалась из его рук и тяжело вздохнула — по ней разве не видно, что она на перепутье? Ничего не понимает! — Дай мне время, ладно? — она смотрела на него умоляющим, изнеможённым взглядом. Только сейчас он заметил, что глаза у неё красные и опухшие от слёз. С его стороны было бы нечеловечно донимать её своими чувствами, хотя он уже создал ей проблем. Джефферсон большой эгоист, жаль, что осознаёт это поздновато.Вспышка
13 октября 2019 г. в 00:10
Майя не спала. Всю ночь её одолевали пульсирующие боли в голове сопровождаемые разрозненными воспоминания, неумолимо откидывающими её назад, туда, где была её прежняя жизнь. Не желавшая помнить в прошлом, и отчаявшаяся хоть что-то найти в настоящем была одинаково сломлена в оба отрезка своей жизни. И дойдя до момента, когда ничего уже невозможно вернуть назад, она погружалась в пучину той, прошлой, жизни…
Она была нежеланным ребёнком, выродком, ублюдком от которого отказались: сразу после рождения мать подбросила её в приют не дав даже имени, никто не знал её точной даты рождения. Имя ей дала нянька, нашедшая её у ворот приюта, у неё фамилии не было до пяти лет, пока одна из воспитательниц в приюте не взяла её в свою семью.
— Хочешь, я буду твоей мамой?
Женщина ласково протянула к девочке свои тёплые квадратные ладони, мягко трепля светло-медные волосы на макушке. Несмотря на свой юный возраст, Майя прекрасно помнила свой короткий кивок и яркую улыбку женщины, обнимающую её в тот момент.
Магдалина была набожной сорокасемилетней вдовой, она не смогла смириться с одиночеством после смерти сына и мужа в ужасной авиакатастрофе. Миссис Кауфман была хорошим человеком, она прививала девочке хороший вкус к музыке и водила в различные секции, быстро сумела разглядеть в ней талант к рисованию и ратовала за её поступление в Бостонскую Академию искусств.
Майя хорошо ладила с людьми. В старшей школе она нашла себя отличных приятелей, с которыми провела три года старшей школы, они подарили незабываемый опыт дружбы и познакомили с другой стороной жизни. Она любила их искренне и самозабвенно, до момента окончания школы — все разлетелись кто-куда и это было нормально.
— Это же выпускной! Давайте же накидаемся, выпуск две тысячи шестого! — кричал МакЛаген, запрокидывая шот мартини.
Хорошая учёба, положительные характеристики и показатели на вступительных дали свои плоды — она получила грант на обучение, конечно, не обошлось без привлечения связей, но Майя пахала слишком долго, чтобы упустить возможность обучаться в одном из лучших заведений страны.
Кауфман младшая принялась усердно учиться и закончила первый курс в числе лучших студентов. Магдалина гордилась дочерью, делясь с Пастером успехами девушки и моля бога о её успешной учёбе.
Первый семестр второго курса подходил к концу, когда из Балтимора пришла дурная весть — Магдалина скончалась. Такое бывает — вчера она звонит тебе и радостно сообщает об успехах малютки Люси на уроках фортепиано, а на утро холодное тело лежит на металлическом столе, накрытое белой простыней. Майя сломалась в тот момент. День похорон въелся в память, куча людей из бывших учеников и родственников, коллег и приятелей — все с сожалением смотрели на хрупкую девушку с всполохом медных волос под лучами Балтиморского яркого Солнца. Слова соболезнования, утешения и наставления были излишними — Пастырь прекрасно справился с этой задачей на отпевании минут сорок назад; а после слова, поминки и ненужные понимающе-сдержанные кивки головой.
— Бедная моя девочка, как ты теперь будешь-то? — шептались близкие и не очень люди.
Она впала в депрессию и подсела на викодин. Её лицо заострялось с каждым днём, а тени начали пролегать всё глубже и глубже, некогда молодое, пышущее здоровьем лицо с веснушками сейчас превратилось в жёлто-бледное месиво неровных черт с глазами на пол лица. Она перестал общаться с друзьями, не связывалась ни с кем из своего окружения — она пропала, залегла на дно, и никто её не тревожил. Все понимали — девушке нужно время.
— Вы уверены в своём решении, мисс? Обратно ничего не воротишь, помните, — нравоучительно пролепетал ректор.
— Да!
После окончания второго курса, она забрала документы из академии и отказалась от гранта. Майя пустилась во все тяжкие, переехав в Чикаго, где миссис Кауфман завещала ей небольшой домик в районе Саут-Сайда на пятьдесят пятой улице Гайд-Парка. Жизнь там была не к чёрту, но она особо не жаловалась — в баре на углу работала Кейт, делавшая ей скидки на алкоголь и Джейк, выпускник Джульярдской высшей школы, который отлично играл на фортепиано по пятницам. Она напивалась, танцевала и целовалась с какими-то незнакомыми девушками, играя роль лесбиянки — ей было весело. Она играла, но была всё ещё собой.
У Майя был периодический секс с коротко стриженным рыжеволосым Клейтоном, танцором, выпустившимся в этом году. Они не встречались, но ей нравилось ощущать сильное тело рядом с собой, ей нравилось быть с кем-то в пучине одиночества. Ей было хорошо с ним, легко, он был брошенным одиночкой, весёлым танцором на задворках плохого района, хорошим парнем с безумной сексуальной улыбкой. Клейтон не играл с ней, он был предельно честен и чересчур прямолинеен, она любила его первой девичьей любовью. Майя смотрела на него с вожделением, обожествляла в собственных глазах, заваливалась с ним на старый просиженный матрац и целовала в иссохшие губы, шептала какие-то несусветные нежности, запуская руки под его футболку — она, кажется, научилась удовлетворять его раньше, чем узнала имя его матери.
— Я пойду в душ, — шлёпая босыми ногами, оповестила она.
— Я с тобой, — весело пролепетал парень, вскакивая с кровати и утягивая её за собой, попутно обжигая шею поцелуями.
Он жил в соседнем доме и когда не был сильно измотан после тренировки, навещал её, снабжал викодином и отменно трахал. Он был первым в её сексуальном опыте, создал неправильное представление о поведении мужчины и женщины в отношениях, а потом укатил в Лос-Анджелес в поисках славы, кинув её с дырой в груди и полным комплектом нездоровых понятий.
А потом появился Том.
Ей минуло двадцать лет, это было начало сентября. Майя гуляла по оживлённому району Чикаго с кучей магазинчиков, торговых центров и заведений общепита. Она улыбалась, разглядывая веселящихся музыкантов и горожан, которые подпевали и вытанцовывали рядом. Кауфман рисовала, как всегда, из-под её руки выходила очередная картина действительности, стиль рисовки напоминал Дюрера. Она металась в поисках своего стиля, потому постоянно меняла его, она идеально копировала, но не могла найти что-то своё.
После смерти матери прошло больше полугода, и она постепенно приходила в себя, поездка в Исландию к двоюродному брату оживила её и дала толчок к продвижению вперёд. Теперь она наслаждалась жизнью.
Она одиноко сидела на скамейке, дорисовывая пейзаж кипучей жизни, когда рядом уселся статный молодой мужчина в деловом костюме. На нём был удлинённый чёрный плащ, чёрные смолянистые волосы блестели под тусклыми лучами солнца, уложенные на левый бок со слегка вьющимися концами, воздушной ватой спадающими на лоб и великолепной улыбкой, указывающей на положение в обществе. Он был среднего телосложения, даже слегка худой, с заострёнными чертами лица и дорогими брендовыми вещами. Он, несомненно, приковывал внимание, но не был в её вкусе. Точно не был!
— Вы художница? — вопрос, перевернувший её жизнь с головы на ноги.
С Томом всё завязалось стремительно. Он не говорил что они пара, но тратил на неё много денег и времени: он снял ей дорогие апартаменты в центре престижного района, навещал её и оставался на ночь, когда не был занят работой, он подарил ей безлимитную карту на третий месяц их странной связи. Именно связи, потому что отношениями это трудно было назвать, он принимал её за свою собственность, за часть интерьера, за мебель в углу комнаты такую роскошную и слегка переоцененную.
Он покупал — она продавалась.
Когда он был зол, не важно на кого, вымещал на ней злость. Порой он бил её просто так, для профилактики, стабильно раз в неделю на ней появлялся новый синяк — никогда по лицу, лишь прикрытые части тела. Он слёзно молил прощение на утро, валяясь в её ногах, не позволял ей уйти, говоря, что умрёт без неё. Она плакала, срывалась и прощала. Она верила в сказку, считала, что сможет исправить монстра, сможет приручить — увы, ей это было не под силу. Удивительно, но он не изменял. Том был верным, привязанным к ней одной, её личным мучителем, садистом во плоти.
Ещё один факт: он никогда не проявлял садистские наклонности в сексе. Что наталкивало на мысль, что у него проблемы с головой, а не ярко выраженное психологическое расстройство на фоне неудовлетворения его половых потребностей.
Любовником он был отменным и порой боялся причинить ей боль, он всегда гладил её по голове, упирался носом в шею на исходе сил и шептал какие-то нежности. Он готовил кофе утром, а иногда целенаправленно бил по больному — никто не забил тревогу.
Она оставила прошлое в прошлом, друзей, приятелей, коллег. Семья была слишком далеко, а близкие люди остались где-то позади, она сама их там оставила, забыла, а потом стёрла. Все, кто мог бы ей помочь, не смогли бы выручить из этой ситуации. Просто вовремя не оказалось того человека, который бы одёрнул и шепнул: «Что ты делаешь дура? Он же мудила!» Она так и потонула в этом омуте.
— За наших любимых, — кричала блондинка, запрокидывая бутылку с шампанским, держа в руке бенгальские огни так, чтобы искры не попадали на норковую шубу.
Она выпивала с дорогими сучками, вливаясь в их коллектив как своя, а тем дела не было до её проблем — они покорные и послушные, не только тело — душу продадут за очередное бриллиантовое ожерелье на костлявой шее. Она никогда не думала об измене: он позволял ей видеться с людьми и пить, не держал на вечной привязи, но контролировал издалека. Он, кажется, любил в ней всё, даже то, что обычно вызывает лёгкую степень отвращения внутри. Том ненавидел лишь её привычку курить и запах табака в волосах — она выкуривала больше, чтобы он ненавидел её сильнее. Ей казалось, что, причиняя ему этот дискомфорт, она мстит, но это было так жалко и по-детски.
Она медленно сходила с ума, пока он шептал, что её ненависть к нему — это подвид любви. И она правда начала верить, что любит его, любит не так, как привыкли любить другие. Глупая Майя считала, что её любовь особенная, иная, не такая как у всех оттого и необыкновенная.
Майя была слишком наивной и порывистой.
А потом он уехал в долгую командировку в Англию, и она расслабилась. Он снял ей квартиру в Балтиморе, чтобы она не скучал без него. Она была довольна этим комфортом и резкой заботой — она окончательно поверила в безошибочность своей любови.
Иногда ей хотелось простой человеческой поддержки, она хотела позвонить Гюнтеру, некогда лучшему другу с болотными глазами, шрамом на щеке и каштановыми волосами. Совесть не позволила — после выпускного они не общались, прошло уже три года и беспокоить его как-то нечестно. Она переживала всё сама, напиваясь с Амели — некогда одной из самых дорогих проституток в Верхнем Ист-Сайде — смеясь с ней и выкуривая самокрутку какого-то весёлого парня. Амели перебралась в Балтимор, так как здесь обитал её нынешний муж — председатель одной из крупнейших корпораций по добыче сырья для крупных химических предприятий. С ней было весело.
— Если этот мудила сделает с тобой что-то страшное у тебя всегда будут эти документы с собой. А если кинет, иди прямиком в участок, — интимно шептала она, передавая конверт с фотографиями и медицинским освидетельствованием.
— Спасибо, — шептала она, пряча конверт в сумке. Кафе идеальное место для секретов.
Они легко сошлись и также разошлись.
Тем злосчастным утром Том встретил её при полном параде. Синяя водолазка с большим воротом плотно прилегала к шее, а тёмно-синий пиджак отменно сидел на широких плечах. Он встретил её привычной ухмылкой, а после отвесил увесистую пощёчину, обвиняя в невесть чём. Она не удивилась и не опешила, посмотрела на него пустыми глазами и пошла дальше. Это была её ошибка — его это настолько взбесило, что он на ходу схватил её за волосы и потянул на себя. Она, от неожиданности, упала на пол, шлёпаясь на задницу; он протащил её за волосы до ванны, кинул её на кафельный пол, она ударилась шеей о край ванны, ожидая дальнейших действий, прижимая к себе колени — он включил холодную воду, обжигая её лицо. Он называл Майю последними словами, говорил, что больших путан он не видел, что она грязная и мерзкая. Когда он закончил с душем, то вновь схватил её, уже за руку, потащил обратно в гостиную. Она испачкала полы и опрокинула дорогу вазу, купленную на аукционе в Сан-Франциско. Майя не кричала и не просила о пощаде — не поможет, знает же. Тогда он принялся за своё излюбленное занятие.
Этот приём был его излюбленным.
Он притянул её к себе, останавливая свои губы в миллиметре от её, его руки прошлись по её лицу, ушам, подбородку, а потом остановились на шее — он принялся сжимать руки вокруг её тонкой шейки, после чего сильно сдавил их. Он не остановился пока она не начала терять сознание и царапать его руки своим маникюром. Его губы слегка задели её подбородок, а потом сильные руки оттолкнули её на ковёр, она упала, ударяясь о журнальный столик плечом, налетая на него подбородком. Мужчина поправил запонки и ушёл — вечером он явится снова с цветами и дорогим подарком из Англии, только её он больше не увидит.
Она знала это наверняка.
Кауфман вряд ли так бы поступила. Но случайно столкнувшись с Гюнтером на воскресной мессе, рассказав ему всё и выслушав его поняла, что есть жизнь куда лучше, куда светлее, более честная и справедливая.
— Но он же говорил, что любит меня, подарил мне кольцо, сказав, что так он кольцует журавлей, — слёзно защищала она мужчину.
— Так клеймят скот, милая, — мягко протянул Гюнтер, накрывая её дрожащую ладонь своей рукой и снисходительно улыбаясь, заглядывая в её лицо.
В тот же вечер она собрала чемодан и сумку, оставив их в большом шкафу. Она откладывала свой побег до прилёта Тома, считала, что всё зависит от его поведения в их встречу. В очередной раз, когда он чуть не убил её, она поняла, что нужно бежать, пока он окончательно не вытравил проблески чего-то живого из неё. Она взяла старую машину матери, побитую на исходе своего века, но всё ещё остающуюся на ходу, убрала все приготовленные вещи и последний раз поднялась в свою квартиру.
На плазме в беззвучном режиме шла новостная передача, где мелькало лицо её любовника — Том выиграл патент на строительство очередного жилого комплекса. Он был одним из самых молодых долларовых миллионеров последнего десятилетия, завидный жених и весьма перспективный глава холдинга. Ему было чуть за тридцать, и он должен был жениться на женщине из высшего общества — пусть она с этим дерьмом и справляется. Майе надоело. Она оставила подаренный им телефон, карту, ключи и кольцо на столе в гостиной. Кауфман мешкала, но высохшая кровь на краю стола вразумила её. Майя быстро сбежала из персонального ада сроком в два с половиной года.
Не вытравленные чувства душили её, накладывая свои шрамы на свежие отпечатки его ладоней на алебастровой коже — он засел внутри, разрастался и отравлял клетки, точно раковая опухоль. Она ненавидела его так сильно, что начала любить и, к сожалению, он умел пользоваться наивными чувствами неопытных дурочек.
По пути она выкинула документы — они ей были не нужны, вскоре она сделает себе новые, где-нибудь в Канаде, а потом покинет Новую Землю окончательно. Она надеялась скрыться в Исландии, найти приют у родственников Магдалины, а потом попытаться начать всё с чистого листа, только вот путь её оказался куда-более сложным и тернистым. Она потонула в грехе, и чёртики решили, что создать с чистого лица нужно её саму.
И она была даже рада. Смерть уже не страшила её, забвение превратилось в манящую негу наслаждения и утопии — все забывалось в пучине грёз…