Her Name is...

      Джефферсон долго ходил из стороны в сторону, меряя шагами свой рабочий кабинет, поглядывая на настенные часы и на Майю, курящую на заднем дворе — она перестала скрывать свои дурные привычки; он продолжал принимать её такой, какая она есть. Наверное, узнай он о проблемах девушки раньше, вряд ли бы взял её гувернанткой для Грейс (даже не смотря на её схожесть с его женой), теперь же он не сможет от неё отказаться, потому что видит в ней потерянного себя. И он, выдыхая, соглашается с тем, что ей необходимо выговориться, Джефф подумывает о том, чтобы пригласить сестру Астрид или Руби, но Майя слишком резка с отказом и слишком изнеможена, чтобы он продолжал наседать на неё. Она лишь пару раз роняет имя «Гюнтер», а потом снова курит, сверля взглядом подаренный Джефферсоном телефон — она должна всегда быть на связи для успокоения его души.       Джефферсон ни разу не видел, чтобы она разговаривала хоть с кем-то из их городка по телефону, кроме, разве что, Астрид. Но окно его кабинета на распашку, и он прекрасно слышит, как Майя произносит это немецкое имя и надрывисто просит его остаться в Балтиморе. Он на секунду выглядывает в окно, когда голос девушки прерывается — она слушает того Гюнтера и бесцельно смотрит в даль.       Джефферсон ощущает укол ревности где-то в области сердца, а потом разливающийся яд по венам, отравляющий его сознание. Он признаёт, что хочет её всецелого внимания и доверия, но понимает, что это пока невозможно — оставаться в тени он привык, но эгоизм его растёт неумолимо быстро. Мужчина спускается вниз, когда слышит хлопающую дверь и шарканье туфель о паркет в прихожей, Майя боязливо оборачивается, когда Джефферсон, громко топает дорогими ботинками о ступени, спускаясь вниз. Она расслабляет плечи и смотрит на него опустошённым безразличным взглядом, не обращая внимание на съехавший рукав своей кофты. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом закрывает его как рыба, выброшенная на сушу. Майя мнётся на месте, обнимает себя за плечи и не может посмотреть на Джефферсона, внутри всё неприятно грохочет и грудь сильно горит от этого сотрясения, ей неприятно, и она хочет выпить или закурить, вместо этого царапает кожу на плечах и прикусывает щёку до крови — делает всё, чтобы не ощущать боль внутри себя. — Где Грейс? Я не видел её с полудня.       Джефферсон прекрасно знает, что дочь ушла к подруге на день рождения, но ему нужен повод чтобы заговорить — причина так себе, но это первое что пришло в голову за эти секунды. Он видит растерянность на лице Майи, а потом с необычайным наслаждением всматривается в нахмуренные брови и озадаченное лицо. — Она у Пенелопы, она же несколько раз предупреждала… Тебе пора бы отдохнуть, совсем заработался, — бурчит она, растирая плечи руками. В доме, к слову, совсем не холодно. — Майя, я знаю, что всё это очень глупо, но прошу… — Джефферсон, прекрати просить меня простить тебя, я… я и не обижалась, если честно. Да, я испугалась в первую минуту смятения и когда вспомнила, ты просто подтолкнул меня к тому, с чем я не была готова столкнуться… Ты не виновен, сейчас я даже благодарна тебе… Теперь есть объяснения большинству из того, что происходило со мной в последние месяцы, так что не проси прощения. — Но… я испытываю угрызения совести, и я до сих пор… — Ждешь ответа? — она ласково, почти по-матерински улыбнулась ему, — я не принуждаю ждать. Я буду честна, ты мне нравишься, да, но готова ли я быть с тобой? Я не знаю, понимаешь? У меня мир перевернулся, и я не понимаю, что происходит сейчас, почему я здесь, что мне дальше делать? В город могут попасть другие: мне бежать сломя голову от Тома или остаться здесь с вами, с Грейс, а может мне позвонить Гюнтеру и попросить его увезти меня в Мексику, выйти замуж за контрабандиста и жить под палящим солнцем? — она рассмеялась, прямо в глаза Джефферсона, лицо его было опечалено и грустно, он олицетворял всемирную скорбь, слушая Майю.       Внутри него что-то медленно догорало, тлело, словно готовясь сделать последний вздох, билось на последнем издыхании. Если бы она только знала какую боль причиняет ему своими словами.       Кауфман ведомая минутным порывом приблизилась к нему, положила руку на правую щеку, запечатлела невесомый поцелуй на виске и обняла, гладя его затылок и сильную спину. Джефферсон сперва опешил, он не знал что делать, но её тёплые руки и мерное дыхание успокоило его, он положил подбородок на её голову, ощущая девичьи руку на собственном затылке. Мужчина смог наконец-то выдохнуть, прочувствовать свободу её объятий, ощутить исходящее тепло нежного тела. Ему не нравится теряющийся запах табака в её волосах, но он с удовлетворением зарывается в мягкие локоны. — Я не уеду… точно не сейчас, — шепчет она, отстраняясь от Джефферсона, её руки держат его предплечья. — Мне некуда уезжать, меня никто не ждёт… — Кроме Гюнтера, — выплёвывает он с навязчивым раздражением. — Кроме Гюнтера, — податливо кивает она, — да и он не одинок, его девушке это явно не понравится, — несдержанно улыбается она, когда взгляд его смягчается и даже теплеет. — Я не вернусь в Балтимор, Чикаго или Бостон, сейчас в штатах лишь Сторибрук для меня безопасен… Гюнтер думает, что я в Онтарио, скажи я ему что нахожусь столь близко к родному городу, он бы рванул сюда… — Что у вас за отношения такие? Кто он тебе? — недовольно начал он, смотря куда-то за спину девушки, не желая выплёскивать на неё всё своё недовольство. — Тебя только это волнует?       Она прошла в гостиную, понимая, что разговор им предстоит долгий — она готова ответить на интересующие его вопросы. Хоть с кем-то она должна поделиться своей историей.       Джефферсон сел в кресло, а Майя на диван, что стоял по правую сторону, она придвинулась к подлокотнику, а он поддался к ней ближе. — Гюнтер мой друг, очень хороший и близкий друг, а также мой двоюродный брат, ну, не родной как ты понимаешь… — Расскажи о себе с самого начала. Я знаю о Томе, но ты, твоё детство, я мало что знаю об этом, кроме того, что ты неродной ребёнок… — он пытался подбирать слова, но это давалось ему крайне тяжело. — Я не была желанным ребёнком, меня нашли весенним днём на пороге детского дома при монастыре. Мне не было и недели, не помню детство в приюте, очень смутно и непоследовательно, помню, как мама меня забрала, друзей помню и как я училась… Я правда художница, подрабатывала дизайнером открыток одно время, достаточно короткий промежуток, после расставания с Клейтоном… Не то… не то, что тебя интересует, верно? — она кивнула за него. — Мама умерла, когда я была на втором курсе, депрессия и обезболивающие, пристрастие к сигаретам и алкоголю, непутёвой в общем я вышла, не умела переживать горечь потерь… А! У меня подруга раньше была хорошая, я её любила очень, весёлая такая в церковном хоре пела, мы с ней в одну школу ходили, читали одни и те же книги, фильмы смотрели… хах… даже права получили одновременно. Она доброй такой всегда была, меня подбадривала, но судьба у неё тоже счастливой не вышла… не о том… Я покинула Балтимор, не знаю, как она теперь поживает… Я во Франции была, мама обожала эту страну и культуру; Германия, Дания, Швеция — мы выезжали заграницу раз в два года и влюблялись в Европу, мама говорила, что перед смертью нужно увидеть всё… Дядя Фабьен, я помню дядю Фабьена он бы непременно тебе понравился, хах, он был любителем сочинять небылицы, служил на флоте и приезжал к нам как только был свободен. Дядя Фабьен был братом моей мамы, средним братом и он жил в Марселе… о, как бы я хотела показать тебе Прованс! Провести тебя по загородным полям, усеянным лавандой, показать конюшню, где я отдыхала, провести по узким улочкам… М-м-м, ты бы увидел дядюшку… как же я по нему скучаю… Новая Зеландия была в моих планах, потом Англия, Дания, Исландия — я так часто меняла место для моего побега, но… я бы хотела оказаться во Франции…       Джефферсон слушал её внимательно, смотрел на восхищенное выражение лица и с замиранием сердца, вслушивался в её сладкие речи. Её голос то уходил в меланхолию, то возвышался и пел о чём-то великом и прекрасном, потом снова понижался, тихо нашёптывая о чём-то родном. Его уста тронула улыбка, он выдохнул, не осмеливаясь перебить её, дожидаясь окончания рассказа. Когда она закончила, он сумел выдохнуть и принялся анализировать информацию, такую несуразную и сбивчивую, но ему нравился её голос.       Говори, говори, не умолкай, продолжай петь подобно райской птичке. — Ты… если ты уедешь, то это непременно будет Франция? — он только спросил, а она уже активно закивала, не раздумывая. — В таком случае, позволишь ли ты мне и Грейс отправиться с тобой? В городе небезопасно, семья Льюис хочет покинуть Сторибрук, им по нраву жизнь в Америке… я хочу осчастливить не только дочку, но и себя… и тебя, — он осёкся, боязливо наблюдая за её реакцией — Да, я буду счастлива, возможно даже, я буду с тобой, вместе, как семья… — она смущённо опустила глаза, переводя взгляд на журнальный столик. — Если это так, если есть шанс, возможность, то… — он с силой сжал её руку в своей ладони, намереваясь прикоснуться к её лицу, когда вдруг щёлкнул замок двери и в гостиную, минуя прихожую, впорхнула Грейс.       Майя тут же отстранилась, притягивая свою руку к груди, багровея от неудобства, смущаясь сложившейся ситуации. — Поговорим позже, — шепнула она, поднимаясь с места. — Почему ты так рано, дорогая? Хочешь мороженное или картофельный суп?       Майя подошла к девочке и добродушно ей улыбнулась, поправив волосы в косичках так, чтобы пряди не выбивались из-под резинки. — Ничего не хочу, я поела у Пени, — она взглянула на отца и улыбнулась. — Папа, слушай, а можешь отвести меня в кино? Пожалуйста! Девочки из моего класса собираются пойти туда и я… — Конечно, милая, в чём проблема? — он удивлённо посмотрел на своего ребёнка, а потом на Майю.       Майя смекнула, что Грейс переживает из-за дефицита общения с отцом, она считала, что Джефферсон может затаить на неё обиду, это умиляло.       Гувернантка напомнила присутствующим о том, что у неё есть планы на день и выпорхнула из дома, поправляя олимпийку. На самом деле, она ни с кем не хотела видеться, но Руби позвала её в тот бар на окраине, а Майе необходимо было расслабиться и убить то несуразное чувство внутри себя — что это за чувство она не понимала, но вытравить его собиралась окончательно из себя именно в этот вечер.       Руби подхватила Майю на своём пикапе на середине дороги, она сверкнула глазами и лучезарно улыбнулась, приглашая в свой драгоценный салон новую подругу. Майя не улыбается, она смотрит на быстро плывущий пейзаж и ничего уже не ожидает — внутри слишком пусто, а голова слишком болит, чтобы она могла размышлять или быть хотя бы на четверть цельной. Она рассыпается в руках, как бутафорский стакан, что используют в сериалах при съёмке драматичного момента — чуть сожми и она уже лопнувшее ничто, даже осколком поцарапать не может, так, вещица на раз о которой в скором времени забудут.       Кауфман сильнее кутается в свою кофтёнку и сливается с атмосферой салона. Она безразлична ко всему на протяжении всей поездки, а уж в баре она просто апатична — пьёт, смотрит на грязные столики с разводами сока, недовольно ведёт плечами от вида чересчур коротких юбчонок на девушках, фыркает на предложение какого-то парня пройтись и смотрит на развесёлую Руби, тонущую в вихре танца среди других шибко весёлых. Майя опустошает несколько шотов абсента, а потом прочищает желудок в туалете, выкуривая в кабинке излюбленную тонкую папиросу — тошно от самой себя, хоть вешайся.       Бар так себе, типичный для небольших городков с плесневелым фасадом и скрипучим полом, небольшой по размерам, где-то в углу видны разводы из-за прогнивших труб. Он как таковой представляет из себя смесь бара и клуба, что-то среднее и как следствие непонятное, несуразное и вычурное. Потолок высокий, стены тёмные без лоска и того пафоса, что был в Нью-Йорке, Чикаго и прочих городах. Атмосфера полумрака и загадочности с въедливой простотой провинции — такое не сольёшь в унитаз, сделав лёгкий ремонт; но Майя расслабляется и ей уже не так важна общая обстановка в баре. Барная стойка и столы есть? Есть, а значит не всё так плохо.       Руби даже не замечает её отсутствия, она заказывает бутылку мартини и спрайта, ведёт Майю к столику в углу и угощает подругу, нашёптывая что-то о том, что это лучшее пойло во всём их захудалом городке. Майе откровенно плевать, она пьёт, игнорируя вибрацию в кармане джинсов, пьёт, не думая о последствиях, пьёт, наплевав на всё вокруг происходящее. И эта эфемерная лёгкость, беззаботность, кажется самой лучшей из всего того, что она пережила за последние пару дней. Внутри всё горит огнём, а она смотрит на Руби, улыбается немного криво и неаккуратно говорит о том, что её жизнь слишком сложна, чтобы быть с тем, кто нравится. Она наспех пишет Джефферсону о том, что останется у Руби и пьёт до пяти часов утра. — Не знаю как ты, а я собираюсь танцевать.       Руби виляет бёдрами и ведёт себя вполне адекватно, видимо, метаболизм волков действует куда лучше человеческого. Она изгибается, танцует под энергичную песню какого-то популярного музыканта, крутится и трётся о бёдра ближайшего парня — заигрывает, но не позволяет прикоснуться. У Лукас понятия морали расплывчаты, а раскрепощённость и открытость так и плещет из её души — свободное дитя демократической Америки, не иначе. Она дико красивая, точно не из нашего мира, пришедшая для того, чтобы покорять и завоёвывать — Майя точно не знает кого или что, но уверенность в её намерениях лишь крепнет, когда она смотрит на волчицу.       В баре не так много людей, но добрая половина из немногочисленного числа мужчин пялится на Руби и тихонько облизывается. Майя фыркает, опрокидывая очередную стопку — ей плевать.       Ленивый взгляд гуляет по стенам и тусклым бра, которые, кажется, вот-вот погаснут. Она не ощущает себя, точно медленно расплывается в атмосфере приглушённого света и перегара, в дыму чьих-то сигарет и собственной неприязни к себе. Разве эта Майя сидела в дорогой шубе в лучшем ресторане Манхеттена? Она ли выкидывала по три сотни баксов на новый маникюр? Эта ли Майя удовлетворяла все прихоти Тома, надевая маски каких-то других женщин, пытаясь стать для него идеальной моделью послушной любовницы? Эта ли Майя выкуривала самокрутку с Амели под громкие биты какого-то диджея в пригородном доме очередной подружки-коллеги? Точно она носила те дорогие дизайнерские платья и смеялась так громко, как только могла, слушая глупо-дурацкую шутку очередного пошляка из высшего общества, которого случайно встречала на общих встречах с такими же опустившимися, как она?       Майя долгое время не могла уйти от Тома не из-за страха, точно не из-за него — ей ни к чему был страх, после пережитого горя. Она наслаждалась фешенебельной и дорогой жизнью, вкушала плоды сладострастия и чревоугодия, становясь жадной и враждебной — она ломалась под натиском тяжёлой руки Тома, кормилась с его рук, жила по его указке и эта жизнь ей нравилась. Она становилась сукой в самом мерзком проявлении этого слова, оправдывала в собственных глазах, старалась выглядеть чище и лучше, но лишь пятнала себя, погружая в грязь с головой. Кто она? Когда-то была хорошей, но последние несколько лет сделали из неё другую: её устраивала бы дальнейшая жизнь в роли любовницы богатого мужчины, но избиения и впрямь доконали её, даже те деньги не могли остановить её гнилую двух грошовую душонку. Не всё можно купить деньгами, она долгое время оставалась подле него лишь из-за них, а после пресытилась и вознамерилась начать жизнь с чистого листа, с новой жизни, образа. Но почему никто не предупредил её, что, начиная новую жизнь от старой ты не избавляешься?       Знай она об этом раньше… — Ты всю бутылку убила? Боже, кто ещё из нас монстр?       Голос Руби приторно-мягкий, хохочет прямо над ухом, её ногти цепляют плечо Кауфман и тянут на себя в припадке какого-то непонятного порыва веселья. Она слегка красная с широкой улыбкой и смазанной помадой — она зажмуривает глаза, опустошает свою стопку, мажет Майю губами по щеке и возвращается в центр бара. Кроме неё в баре танцуют ещё трое молодых парней и какая-то блондинка, кажется, она же и официантка в этом месте.       Если бы мама видела её, она бы по головке не погладила. Она шла по этой дороге целенаправленно, знала, чем всё кончится, но всё равно ныряла в этот мир с головой с распростёртыми объятиями — прими меня, возьми меня, погрузи в анабиоз и заставь забыть. Она забывала прежнюю жизнь, затем забывала другую жизнь, начала новую и не факт, что не захочет забыть и эту. Содрогаться и возмущаться уже нет смысла, былого не воротишь, нужно как-то двигаться дальше, смотреть в будущее и безоговорочно соглашаться с прошлым, принимая во внимание и его. У всех же есть это тёмное прошлое и её не такое уж и страшное, даже если под лупой разглядывать.       Она тяжело выдыхает, вспоминая школьных друзей — внутри всё сжимается и она откидывается на спинку красного кожаного кресла, перебирая пальцами кончики волос. В ней разящая пустота и тишина тысяч бесслёзных дней, уходящих в глубокую даль прошлого — умирай под налётом отчаянья, погибай за воротами дома, уходи в наваждение чаянья, загибайся в углах этой комнаты. Она не желает умирать, тяга к жизни позволила ей осознать собственную ценность, но и живёт она уже не так как в Бостоне, ещё не существование, но уже и не полноценная жизнь. — Мне Джефферсон звонил я написала ему, что ты у меня спишь, о`кей? — Да, плевать, — Майя плескает водку в стопки. — Эй, ты в порядке? — Руби подсаживается к девушке и кладёт руку на её колено. — Ты не напивайся так-то сильно, скоро рассвет. — Руби, я взрослая девочка, сама разберусь, — жёстко отрезает она, проглатывая жгучую жидкость. — К тому же, в таком состоянии мне легче признаваться самой себе, — тяжело выдыхает она, кладя подбородок на плечо Руби. — Признаться в том, что любишь Джефферсона? — игриво улыбается Лукас. — Не смей отрицать! Это так глупо — бегать от собственных чувств, считая, что это чем-то поможет тебе. С тем парнем из Англии ты рассталась почти полгода назад! Пора бы переключить внимание на другого более реального и менее опасного. — Но всё ещё опасного, — пьяно смеётся Майя. — Ты права, я люблю… нет, влюблена в него, он, несомненно, мне нравится, но почему? Подумай! Мы с ним живём вместе, он добр ко мне, и я люблю его дочь, я просто не вижу других мужчин в городе, потому начала чувствовать к нему это нечто… — Переспи с ним, — задумавшись на секунду, отвечает Лукас, прерывая пьяную речь Майи. — Не смотри так, что в этом такого? Вы друг другу нравитесь, вас влечёт, и вы оба молоды и красивы, переспать разок и наконец-то определиться не самый плохой вариант, а? — она весело смеётся. — Он всё не так поймёт, примет на свой счёт и тогда мне не отвязаться от него, — она трёт глаза и пытается сфокусировать взгляд на бутылке. — Переспать… А впрочем…       Майя мычит от усталости и роняет лицо в острые колени, закрывая руками затылок — что такого в том, чтобы просто переспать с человеком? В пьяном сознании это не кажется такой уж ужасной идеей, так или иначе, Джефферсон может и вовсе оттолкнуть её, сославшись на её пьяное состояние и нежелание пользоваться таким редким и неадекватным состоянием. А может и принять в распростёртые объятия и свалить всю ответственность на неё, заставив выйти за себя замуж — такая редкостная глупость, но в пьяном бреду весьма правдоподобно. — Мы поцеловались с ним, — выдыхает Майя. — Я отскочила и забилась в истерике, как умалишённая… — Это было так жутко или ты что-то вспомнила? — осторожно спросила Руби. — Нет… нет. Прокручивая тот момент в своей голове, я убеждаюсь, что мне было приятно, даже более чем, я бы повторила, но уже без собственных воплей… Просто представь: пару дней назад я кричу и отвергаю, говорю, что не могу определиться, а сегодня прихожу и склоняю к сексу? Ну это уж совсем как-то глупо! — Просто ты поняла чего хочешь — вот и всё! Секс ни к чему не обязывает, вы не должны пожениться на следующий день или начать встречаться. Брось! Дай ему понять, что ты тоже заинтересована в нём, а не то он сорвётся с крючка и уплывёт в чужие — более смелые и податливые воды, — улыбается волчица, мигая глазами. — Предлагаешь мне переспать с ним лишь из-за его чувств? — Нет милочка, как раз переспать хочешь именно ты. Не отрицай собственных желаний.       Майя хохочет, осознавая, что её подловили: она и впрямь хочет этого, конечно думает и сны в её голове нередко имели весьма интимное содержание с молодым хозяином дома. Всё это тянет на ширпотребный романчик захудалого автора для домохозяек, но роль главной героини так себе, да и отношения их не тянут на тот уровень невинно-страстного романа горничной с каким-то богатым графом. На самом деле, читая подобные романы, Майя мечтала завести отношения с конюхом или верным лакеем, но никак не с властолюбивым мужчиной, имеющим садистские наклонности. — Я отвезу тебя домой, — шепчет Руби, подавая руку Майе.       Майя соглашается: ей не остаётся ничего кроме как послушно кивать головой и позволять вести себя вперёд.