Falling in love

— Эм, привет? — говорит Чимин на ломаном английском и заглядывает за плечо. — А где Шеннон? Юнги чувствует, как дыхание накрепко застревает в горле: он впервые видит Чимина не на размытых полароидных фотографиях, вложенных в письма. Он, как оказывается, не выше него, на полных губах вежливая улыбка, за спиной — рюкзак. Видимо, Чимин как-то по-своему расценивает его молчание, потому что он смотрит на Юнги с недоумением и поднимает брови: — Я не вовремя? Прости, я просто хотел сделать ей сюрприз… Ох! Привет! Юнги оборачивается — Шеннон стоит позади и прижимает руки к груди в восторженном жесте. — Чимин? — ахает она. — Поверить не могу! Ты приехал! Юнги отходит с пути, когда Шеннон бросается на Чимина с объятиями, и тот смеется, крепко обнимая ее в ответ. Он вздыхает, неловко трет в затылке, осознавая то, насколько в этой ситуации лишний, и бормочет: — Я пойду, прогуляюсь… Никто не обращает на него внимание. У Юнги с собой — бумажник и медленно, но верно разряжающийся телефон, пока на улицы Чикаго спускается ночь. И он, если честно, понятия не имеет, куда идти и что делать с разбивающимся на кусочки сердцем. Все началось четыре месяца назад, когда его соседка по квартире, Шеннон, пришла к нему с просьбой перевести ее рукописное письмо на корейский. Шеннон — типичная американка, легкомысленная, смешливая и как-то растормашивающая его однообразные будни. Они вместе неплохо уживаются: Юнги уходит по ночам, когда она приводит домой кого-то, а она в свою очередь не мешает ему заниматься своими делами и писать статьи. Вполне себе взаимовыгодно. Этакий симбиоз. Его типичный распорядок дня начинался с чашки свежесваренного кофе. Шеннон предпочитала спускаться за ним в Старбакс на углу улицы, но Юнги находил в том, чтобы варить кофе самому, что-то успокаивающее. Это был словно его личный ритуал, после которого день обязательно должен был заладиться. Дальше — добраться на метро до работы. Юнги ненавидел метро, потому что выходил слишком поздно для того, чтобы миновать жуткое столпотворение на станциях и в вагонах. Поэтому родилась долгосрочная цель: пройти уроки вождения и накопить на машину, чтобы ездить самому. С работы его чаще всего отпускали рано, что было вполне объяснимо. Как говорил его босс: вдохновение не сидит в рамках рабочего дня. Поэтому Юнги писал статьи в основном либо дома, либо сидя в каких-нибудь уютных чайных на окраинах города. Вечера он проводил либо за статьями, либо за книгой и стаканом хорошего виски, либо рисуя. Ему всегда хотелось научиться рисовать. Стоит конец апреля, когда в его размеренные будни вмешивается Шеннон. — Хэй, — тянет она, заходя на кухню и падая на стул у барной стойки, и гримасничает: — Оппа. — Назовешь меня «оппой» еще раз, и нам придется распрощаться. — Ты такой сварливый, оппа. Что делаешь? Юнги вздергивает брови. — Тебе что-то нужно? — Вообще-то да, — широко улыбается она, а потом протягивает ему аккуратно сложенный листок, который до этого держала за спиной. — Ты же знаешь корейский, так? Ты можешь… пожалуйста-пожалуйста, Юнгз! Можешь перевести кое-что на корейский? Юнги опять вздергивает брови, даже еще выше, когда разворачивает листок и пробегается глазами по первой строке. Привет, Чимин. Брови вздергивать выше уже некуда. — Во-первых, сейчас существуют социальные сети для общения, на худой конец электронная почта. Во-вторых, есть такая вещь, как онлайн-переводчики. — Да! — обрывает она его нетерпеливо. — Но ты сам согласись, переписываться по почте — это ужасно романтично. А что насчет переводчиков… Я боюсь, что все выйдет криво-косо, как всегда. Я не хочу, чтобы он подумал, что я тупая. Она смотрит на него с мольбой в огромных голубых глазах, совершенно по-щенячьи, и Юнги вздыхает. — Ты неделю дежуришь на кухне. — Полнедели. — Неделю и точка. — И все же ты такой вредный, оппа… Неделя освобождения от обязанностей как-то компенсирует то, что ему приходится вместо книги читать каракули Шеннон. Он медленно попивает жгучий виски, сидя на подоконнике у открытого окна, и пробегается глазами по строкам, временами недовольно щелкая языком на ошибки и думая, что он такой глупой писанины отродясь не встречал. Шеннон — классная девушка. Непосредственная, искренняя, заводная. Только вот умом не совсем обременена. В письме она рассказывает о своей жизни: о том, кем работают ее подруги, как она ходит на фитнесс, как там поживают Кардашьяны, за жизнями которых она так тщательно следит… Все очень поверхностно. Юнги бы не захотел отвечать на такое письмо. А поэтому, когда он переписывает письмо на листок уже на корейском, то задумывается: может, чуть помочь ей? В конце-концов, не чужие друг другу люди ведь. В итоге перевод получается художественным. Он щедро приправляет простые фразы идиомами и эпитетами, но так, чтобы было удобоваримо и удобочитаемо, а еще зашифровывает все так, что шпион позавидует. Вместо пространного расписывания того, в чем она обычно ходит на работу, Юнги пишет короткое: «Мне нравится идея того, что можно самовыражаться путем того, как ты выглядишь». Своей работой он доволен. Письмо заставляет Шеннон сиять в совсем другом свете: она уже вдумчивая девушка с богатым словарным запасом. Шеннон при виде листа с аккуратными строками на хангыле впечатленно поднимает брови. — А это… считается за хороший почерк у вас на корейском? Юнги морщится. — Не волнуйся. Он точно должен разобрать. Ответное письмо, пришедшее через две недели («вот если бы вы переписывались по интернету, как все нормальные люди, ты читала бы его на две недели раньше», — говорит Юнги), они читают уже вместе — вернее, читает Юнги и переводит его на ходу. Чимину двадцать один, он учится в Сеуле на математическом факультете, у него есть большой рыжий кот (фото прилагается) и несколько попугайчиков (фото прилагается), и он всегда хотел найти себе друга по переписке. В какой-то момент Юнги настолько зачитывается, что забывает о Шеннон и о том, что письмо нужно переводить; этот парнишка-кореец кажется ему интересней всех, с кем он контактировал за весь последний год. Может, как-нибудь незаметно вытянуть у Шеннон его ник в какой-нибудь из соцсетей, чтобы он смог пообщаться с ним напрямую?.. — О боже, — выдыхает Шеннон счастливо, когда он заканчивает перевод вежливым «искренне твой, Чимин». — Мне нужно написать ответ. Прямо… прямо сейчас. Она уходит в свою комнату, не забрав письмо, и Юнги пользуется этим, чтобы перечитать его еще раз, с какой-то мягкой тоской разбирая написанные убористым почерком слова на родном языке. Письмо Шеннон он читает, но даже не пытается переводить его хотя бы в общих чертах. Да, подумаете вы, он отвратительный и пользуется доверием другого человека, но его даже не мучает совесть, когда он пишет Чимину о своих буднях и рассказывает о своих увлечениях, подписываясь не своим именем. Шеннон вкладывает в конверт свое фото, распечатанное в фотобудке, и Юнги только и надеется, что Чимин отправит свое в ответ. Он отправляет. Шеннон вешает его на стену своей комнаты: парочки писем и одного нечеткого полароидного фото ей хватает, чтобы влюбиться по уши. По какой-то глупой иронии Юнги тоже. Проходит три месяца, когда и Шеннон, и Юнги ожидают новых писем с нетерпением и каждый раз проводят вечера за чтением и написанием ответов, и трех этих месяцев Чимину хватает, чтобы признаться ей (ему) в симпатии. Загвоздка в том, что Чимин думает, что признается девушке, у которой помимо внешности есть ещё и интересные хобби, взгляды на мир и своя твердая позиция в жизни, и у Юнги неприятно колет где-то под сердцем. Сам виноват, что заварил все это. Но вот мы здесь — Чимин приехал без предупреждения, чтобы сделать Шеннон сюрприз, и Юнги, фигуре за кадром и молчаливому переводчику, в их встрече совершенно нет места. Поэтому он и уходит на ночь, чтобы дать им немного личного пространства — болтается по барам, клубам и круглосуточным кафе, но не берет в рот ни капли алкоголя, убеждая себя, что он просто пытается скоротать время до утра, а не залечивать душевные раны. Он приходит на рассвете, где на кухне у окна (у того самого, где Юнги писал письма за стаканом виски) сидит Чимин и рассматривает открывающийся вид просыпающегося города. Он улыбается Юнги смущенно и говорит: — Не могу уснуть. У Чикаго и Сеула огромная разница во времени. У Юнги на сердце что-то слабо щемит, когда он слышит корейскую речь не от мамы или бабули по телефону. — Сварить тебе кофе? — спрашивает он вместо ответа, проходя к шкафчикам и отворачиваясь. Ему самому кофе бы тоже не помешал — после бессонной ночи-то. — Да, если не сложно. Ты же Юнги, да? Шеннон рассказывала. Юнги кивает, стараясь сдержать фырканье — он сам себя и упомянул в одном из писем. Он достает из кухонного шкафчика пакет с кофейными зернами, засыпает их в кофемолку и только и надеется, что Шеннон скоро проснется, разбавит тишину своими разговорами и избавит его от необходимости подыскивать темы для беседы. — Кхм… — говорит он наконец, ставя турку на плиту и оборачиваясь к Чимину, все еще наблюдающему за городом. — Как долго ты планируешь оставаться? — В городе? Неделю, — отвечает отстраненно тот. — Я не хочу стеснять вас тут, так что днем скорее всего пойду и забронирую номер в мотеле поблизости, я и адрес нашёл… — Да все в порядке, — отмахивается Юнги. Конечно, в порядке, если ему выпадет возможность рассматривать Чимина не на замыленном полароидном фото, а вживую аж целую неделю. Может, если ему повезет, они даже сдружатся, а если очень-очень повезет, то Чимин поймет, что в Шеннон искать нечего… Юнги крепко жмурится, до боли в руках сжимая ручки кофейных чашек — ему становится так от себя противно, что на языке горчит. Она ведь его соседка и ближайшая подруга в этом городе — что бы ни случилось, что бы у них с Чимином не сложилось, он будет рад за нее. Очень постарается. Шеннон просыпается часом позднее, чтобы успеть на работу — они к тому моменту успевают выпить кофе, позавтракать и даже вежливо побеседовать о том, что происходит в Корее и как сильно жизнь в Штатах отличается. — О, Юнгз! — восклицает она и достает с полки какао. — Наконец ты вернулся. Без переводчика, как оказалось, слишком тяжко общаться. Мы хорошенько поиздевались над Google translate… Юнги понимает, что отвечать по-английски в присутствии Чимина совсем невежливо, но не сдерживается: — А что, вы так активно пользовались словами? Шеннон смотрит на него с удивлением и хихикает. — Ну ты и извращенец. Между нами ничего не было, мы всю ночь просто разговаривали. По крайней мере пытались. — Это что получается, я на ночь зря уходил? — возмущается он, и Шеннон смеется. — Тебя никто и не просил. Слушай, раз ты все равно дома остаешься, можешь показать Чимину город? В долгу не останусь. Юнги не против — вообще, совершенно не против, и плевать, что у него вечером курсы вождения, он позвонит и перенесет, если будет нужно. Он даже набрасывает в голове примерный план, куда Чимина сводить (он упоминал, что любит классическое искусство) и что ему показать, но как только дверь за Шеннон закрывается, Чимин задает вопрос прямо в лоб: — Это ты писал те письма, не так ли? Юнги замирает. — Я переводил их, — отвечает он осторожно. — Нет, ты понимаешь, о чем я говорю. Она писала мне, что учится рисовать. Что любит варить зерновой кофе, что ходит на курсы вождения, что собирает старые билеты в кино… Шеннон — потрясающая девушка, но ночью она рассказывала мне не о тех вещах, которые я узнал из писем. А у тебя в комнате, как я заметил, стоит мольберт. Юнги закрывает глаза. — Прости. Я недооценил, насколько серьезным все у вас намечается. — У вас? — усмехается Чимин. — Может, у нас? — Ты имеешь полное право злиться, — вздыхает Юнги и отводит взгляд. — Я не хотел, чтобы все заходило так далеко. Мне жаль, что ты прилетел сюда из-за моих глупых побуждений. — Я и не злюсь. — Юнги в недоумении переводит на него взгляд — и правда, на его губах мягкая-мягкая улыбка. — Я летел к девушке, в которую влюбился через письма, но оказалось, что это парень, и… Я не особо расстроен. Ночью я понял, как ужасен языковой барьер. Юнги хмурится, все еще пытаясь переварить то, как все обернулось. — А… а как же Шеннон? Чимин неловко трет в затылке. — Кажется, я ей не особо и понравился. Ты сам видел, утром она едва на меня взглянула. Ну, так куда мы собираемся идти? Я не думаю, что еще засну сегодня днем… Юнги давит счастливую улыбку. — Так ты упоминал… что влюбился в меня? — В твой образ мышления, — отвечает Чимин, смущенно порозовев. — В то, каким ты представлялся в письмах. Я еще не уверен в том, насколько это глубоко, но если ты сводишь меня на свидание по этому своему Чикаго… — Ты пообещаешь, что сводишь меня на свидание по Сеулу? Чимин широко улыбается. — Обещаю.