Falling in love

Легкие у него полны холодной-холодной воды, горло от которой дерет так сильно, что его складывает пополам в приступе кашля. Но какое облегчение — он может кашлять, он может дышать, он все еще жив, и это пока что единственное, что имеет значение. Юнги сворачивается в комочек и скребет пальцами по каменистому берегу, пытаясь дышать спокойно в перерывах между приступами кашля. Кажется, его вынесло на берег течением — когда он на нетвердых ногах поднимается, чтобы оглядеться, то понимает, что этот оглушающий шум не только у него в ушах: вынесло его прямо перед водопадом. Юнги опускается обратно на гравий, запуская пальцы в мокрые холодные волосы. Это благословение богов, не иначе — он не захлебнулся, его не выбросило с обрыва, он не переломал себе кости о камни в бурном потоке реки, он не умер от переохлаждения… Правда, обратно в деревню его теперь не примут: если боги не приняли их жертву, это наверняка дурной знак… "Ну и ладно, — решает он. — Больно нужно возвращаться туда, где его сочли за того, кого не жалко принести в жертву." — Святые небеса, только не это. Юнги оборачивается так резко, что едва не падает обратно в реку, но стоящий за ним мужчина успевает перехватить его за локоть. И он тяжело, густо сглатывает, когда понимает — этот мужчина, кажется, даже и не человек. У него глаза светлые-светлые, почти белые, а длинные одежды будто сотканы из потоков воды. Кажется, боги его все же не помиловали. — Боже, — шепчет он. Что ему нужно сделать? Упасть на колени? Попытаться сбежать? — Ты ведь… тебя принесли в жертву? Мне? Юнги опускает глаза. Разве это не должно быть очевидно для богов? Кто тогда выслушивает все те молитвы, которые читают жрецы? — Да, господин, в знак того, что сельчане смиренно просят не выпускать реку из берегов и не затапливать посевы, потому что прошлая зима из-за этого выдалась голодной… — А я виноват, что они не додумались засевать возвышенности? — обрывает его бог недовольно, и Юнги только после этого замечает, что его рот полон острых-острых зубов. — Это значит, что вы не согласны?.. — А разве тебе есть до них дело? Они же тебя в реку скинули. — Было бы отрадно знать, что я не зря жизнь отдал. — Жизнь? — всплескивает бог руками. — Я не собираюсь тебя убивать. Я ненавижу жертвы. Зачем люди их отправляют? Они думают, нам лестно получать смертных в качестве подарка? Юнги сглатывает еще раз. Значит ли это, что сегодня он все же не умрет? — Тогда зачем вы вытащили меня из воды? — спрашивает он осторожно. — Я? — вскидывает брови бог. — Я этого не делал. И не собирался, это бы хотя бы избавило меня от мороки. — Хён, — шепчет кто-то, появляясь из-за большого камня. — Это я сделал. Можно забрать его себе? Речной бог подбоченивается, глядя на парнишку, рассматривающего Юнги во все глаза. Его божественная природа тоже очевидна, но он, наверное, из младших богов — одежды не такие пышные и представительные. Зубы, правда, все еще хищные, будто акульи. — Чимин? — спрашивает бог недовольно. — Это не твоя жертва. — Но тебе же он все равно не нужен, — пожимает плечами младший бог. — Убивать ты его не собираешься. А что тебе еще с ним делать? Речной бог поворачивается к Юнги, как если бы хотел прояснить: — Мой младший брат никогда не получает жертвы и ужасно завидует, хотя я не понимаю, чему тут завидовать… Хотя оно и ясно, какие жертвы можно преподнести богу ручьев и родников? Ерунда же. Младший, прозванный вполне себе человеческим именем, восклицает возмущенно: — Ну хён! — Допустим, я тебе его отдам. И что ты будешь с ним делать? Убьешь? — Если я вам не нужен, может, я вернусь обратно в деревню и передам сельчанам вашу волю? — пробует Юнги слабо. — Нет и еще раз нет, — мотает головой речной бог. — Смертным не дано лицезреть богов. Либо тебе суждено умереть, либо остаться в мире бессмертных в качестве придворного. — Вот мне и нужен придворный, — вздергивает нос Чимин гордо. — Тем более, он красивый. Хочу его себе. Юнги смотрит на старшего бога в ожидании. Как-никак, лучше уж служить у этого капризного юного бога (он все же его спас), чем умереть, не так ли? В конце концов, старший закатывает глаза и ведет рукой, потоки воды с его божественного рукава окатывают и так мокрые ноги Юнги. — Валяй. И разберись, пожалуйста, с проблемой этой деревни, выведи лишнюю воду из русла, они же не успокоятся, пока я не сжалюсь… Чимин звонко хихикает — смех его похож на переливы воды в ручейке, легкий и высокий. — Отлично! — восклицает он и хватает Юнги за руку, пальцы у него хоть и мокрые, но хотя бы теплые. — Спасибо, хён! Его хён закатывает глаза, пренебрежительно машет рукой и отступает назад, уходя прямо в бурные потоки воды, которые сливаются с его одеждой так, что Юнги и не понимает, когда бог растворяется, обращаясь водой. Конечно, им с детства рассказывали, на какие невероятные вещи способны боги, но лицезреть такое лично — удивительно до головокружения. Юнги поворачивается к все еще держащему его за руку Чимину — тот рассматривает его во все глаза, словно бы в его скучной внешности смертного было хоть что-то интересное. Юнги не знает, насколько невежливо или небезопасно рассматривать бога в ответ, хотя определенно хочется — хочется рассмотреть, как переливаются его радужки, и насколько длинные и острые зубы прячутся за полными губами. — Я бы все равно не дал тебя в обиду, — говорит наконец Чимин, его капризная легкомысленность в мгновение сменилась серьезностью. — Мне не нравится, как старшие боги относятся к смертным, мой старший брат — это еще цветочки. Юнги закусывает губу. Он понимает, что дрожал все это время (от страха? от холода?), только тогда, когда его уже отпускает. — Спасибо, — говорит он искренне. — Я бы наверняка не выжил. Чимин пожимает плечами. — Отпустить тебя обратно к людям я и правда не могу, но если тебе кажется недостойным служить младшему богу, только скажи… — Нет, — тут же мотает головой. — Я думаю, это было бы честью. Чимин широко-широко улыбается (Юнги старается не пялиться на ряд обнажившихся белых клыков) и сжимает его руку в своей чуть сильнее. — Мне кажется, мы с тобой сдружимся!