Falling in love

— Доброе утро, — улыбается Чимин. Юнги должен признать, что он выглядит совершенно очаровательно с утра: волосы растрепаны как попало (несмотря на очевидную попытку как-то их уложить), глаза чуть припухли, на щеках играет нежный румянец. Да, вчера вечером он выглядел просто сногсшибательно — подчеркнутые макияжем глаза и какая-то стильная укладка, — но сейчас ни на йоту не хуже. Юнги так даже больше нравится. — Доброе, — отвечает Юнги, сразу направляясь к кофе-машине. — Как себя чувствуешь? — Ну-у… Кажется, вчера я все же переборщил с вином. Юнги замолкает на добрую минуту, пока наливает в чашку черный кофе и бросает туда полную горсть льда. Он мог бы уменьшить его боль — но Чимин не просит, а он не предлагает. — Тайленол? — Нет, спасибо, само пройдет. В остальном просто прекрасно. Ты же не против, что я порылся в твоих припасах и приготовил завтрак? — Оу, нет. Конечно, все в порядке. Спасибо. На столе — тарелка яичницы с ветчиной, а еще оладьи с чем-то, похожим на остатки черники из его холодильника. Он привык пить кофе на голодный желудок и идти на работу с надеждой, что сможет перехватить что-нибудь в обеденный перерыв — на завтраки не хватало ни времени, ни мотивации. Но это мило. Чимин милый. Не то чтобы это что-то поменяло, но все же… Они завтракают молча — Чимин что-то читает, болтая ногой и выглядя совершенно беззаботным, пока Юнги то и дело поглядывает на него, пытаясь понять, что он чувствует. Нет, конечно, он мог бы просто прочувствовать его, но для большинства людей это не требовалось — не нужно было быть эмпатом, чтобы понять, что они чувствуют. Открытое недовольство, недоумение, раздражение; в случае Чимина ничего подобного нет. Он выглядит так, будто у него просто хорошее настроение и нет к Юнги никаких претензий, что встречалось очень редко. В общем-то, никогда. Позвольте прояснить одну вещь: Юнги эмпат. Редкое явление, но не настолько, чтобы люди ему все еще удивлялись. Как и все остальные эмпаты, Юнги может чувствовать, заставлять чувствовать и перенимать чувства на себя, но пользоваться этим, а тем более в своих целях, совсем не любит, предпочитая держать это в тайне. Почему? Часть людей боится, что он решит поиграться с их эмоциями, как ему вздумается, другая — надеется использовать его. До того, как на новом месте работы узнали о его способностях, все шло гладко. После того, как это вскрылось, посыпались просьбы: «у меня болит шея», «настроение плохое», «тошнит» и так далее и тому подобное — Юнги даже устал объяснять, что чувствует все, что пытается перенять. Это одна сторона медали. Вторая — что все отчаянно стараются с ним переспать, потому что каждому известно, что эмпат может любые чувства и эмоции помножить на несколько раз, в том числе и наслаждение. Ну, а Юнги просто нравится разочаровывать людей: на предложение выпить по бокалу и потом переместиться в спальню он всегда соглашается, но никогда не пускает в ход свои силы. Людей это бесит. Чимин — секретарь из соседнего отдела, и они обменивались взглядами и улыбками еще до того, как вся правда всплыла на поверхность, так что Юнги немного надеялся на то, что этот раз пройдет иначе. Он, кажется, и прошел иначе — если Чимин не сбежал сразу же после секса со словами «мог бы и проделать свои эмпатические штучки, тебе сложно что ли», это уже что-то. Но вот он — сидит на его кухне, сонный и очень мягкий, вроде всем довольный, и Юнги не знает, что и думать. Наконец он не выдерживает: — Ночью тебя все устроило? Тот слегка розовеет, опуская телефон на стол и делая глоток кофе. — Ну-у… жаль, что я вырубился так рано. Я думаю… думаю, это нужно как-нибудь возместить. Возместить? Он намекает, что хочет повторения? Ему понравился Юнги, или он просто надеется, что во второй раз он получит то, чего хотел? — Ты же знаешь, что я эмпат, да? Чимин вскидывает на него удивленный взгляд. — Ну… да? Мне кажется, каждый в компании знает. А что? — И что… Ох, Чимин, давай начистоту. Ты хотел переспать со мной, потому что я умею управлять чувствами, не так ли? Чимин смотрит на него с таким чистым удивлением на лице, что Юнги хочется влезть ему в голову и проверить, что он на самом деле чувствует. — Я хотел переспать с тобой, потому что ты горячий, Юнги. Мне интересен ты, а не твои силы. — Ты же знаешь, что могут дать эмпаты? — хмурится Юнги. — Они… мы умеем усиливать все, что может почувствовать человек. Если бы я захотел использовать свои силы во время секса, то ты бы почувствовал что-то, даже не стоящее рядом с тем, что может дать простой человек. — Но ты не захотел? — уточняет Чимин. — Нет. — Ну и все, в чем проблема? Тем более, мне и без этого было более чем хорошо. Юнги сбит с толку. Он просто хлопает глазами, молча глядя на Чимина, и Чимин так же молча смотрит в ответ. — Правда? — уточняет он. — Правда. Ты же чувствуешь, когда люди врут, разве нет? Технически, да, но для этого нужно буквально влезть в чужие эмоции, как в чужое пальто; если бы он чувствовал всех окружающих его людей без этой процедуры, то скоро бы свихнулся. — Если ты позволишь мне почувствовать тебя… — Звучит прекрасно, — хихикает Чимин. — Валяй. Юнги прикрывает глаза (не то чтобы это была часть ритуала, просто у него всегда по-глупому стекленел взгляд), и ощущает, как его окутывает привычным теплом чужих эмоций. И нет, Чимин не врет. Юнги может почувствовать его хорошее настроение, светлое и теплое, капельку недоумения, а еще что-то нежное, стоящее о бок с довольным удовлетворением… На это легкой горечью наслаивается головная боль, не сильная, но неприятная — Юнги даже не задумывается, снимая ее. Она отдается в его собственной голове тяжелым давящим чувством и тут же исчезает. Он ищет глубже: на языке вдруг вспыхивает горькая боль, не острая, но ощутимая. — У тебя всегда это? — спрашивает он, все еще не открывая глаз. — Всегда что? — Боль. В… — он хмурится, пытаясь понять ее источник, — колене. — Оу, это… Да, она хроническая. Повредил мениск, когда занимался танцами в детстве. Я настолько к ней привык, что почти ее не чувствую. Хроническая — значит сидит глубже, поэтому Юнги приходится немного постараться, чтобы выкорчевать ее, как пень дерева, глубоко пустившего корни. Горечь на языке превращается в физическую, ощутимую боль, прострелившую левое колено — но она исчезает спустя несколько секунд, а Чимин удивленно ахает. — О боже мой. Вот это да. Ты… ты правда не должен был. Юнги открывает глаза. — Можно просто «спасибо», — ворчит он. — Спасибо! Это… невероятно. Мне даже обезболивающие так не помогают. Это навсегда? Или до тех пор, пока я рядом с тобой? — На неделю или около того, — пожимает Юнги плечами. — Но, конечно, если ты не будешь тревожить колено. Не нужно тягать железо в приседе, боль — это защитный механизм, и если ты не будешь ее чувствовать, то можешь и не понять, что случилось что-то плохое, или… Чимин даже встает, сгибая и разгибая колено и выглядя при этом ужасно счастливым. Юнги даже не нужно лезть в его эмоции, чтобы почувствовать светлые сладкие отголоски. — Удивительно. Спасибо тебе. — Мне не сложно, одним разом можно было и обойт… Чимин наклоняется к нему и целует, и от близости (не интимной, но эмоциональной) Юнги чувствует нахлынувшие на него чужие эмоции и позволяет себе в них раствориться. Губы у Чимина мягкие-мягкие и скользят напротив его губ так нежно, что Юнги уже не может сомневаться в его искренности. Удивительно. Он и забыл, каково это — когда людям нравится он сам, а не то, что он умеет делать. И уже потом — после того, как Чимин предлагает ему показать то, что он тоже умеет приносить какие-никакие ощущения (как он говорит, «раз уж мое колено уже не болит»), после того, как все выходные они проводят вместе, после того, как встречаются еще раз в следующую пятницу, Юнги наконец понимает, что встретил человека, который позволяет ему чувствовать не чужое счастье, а свое собственное.