Falling in love

Юнги опускает руку в холщовый мешочек, перебирает гладкие холодные камни с секунду прежде чем схватить полную горсть, а затем бросает их на гадальный коврик, позволяя разлететься по нарисованным кругам. Прозрачный циркон, бирюза, флюорит и молочный кварц, и все ложатся в пределы внутреннего круга. Он трет лоб; камни говорят ему, что ему еще хватит сил, чтобы продержаться до последнего, но голубой флюорит, тем более во внутреннем круге, говорит о том, что его ждет что-то необычное… Юнги встает, чтобы размять затекшие после долгого сидения ноги, меняет свечи и догоревшие уже сандаловые палочки, делает глоток остывшего травяного настоя, смачивая горло. Все знают, что гадать можно только на свежую отдохнувшую голову, а Юнги сидит за камнями с раннего утра, тогда как солнце уже давно зашло. Но и он, и духи понимают, что ситуация того требует: по давней традиции воины, уходящие в поход, должны последним делом посетить хижину провидца, чтобы узнать, какая судьба их ждет. Юнги этим и занимался весь день: все сплошь кроваво-красная яшма, речная галька, гранат, гематит — кто-то вернется с победой, кто-то падет на поле боя, кто-то потеряет своего близкого… Его призвание было сложно тем, что он терял всю свою энергию, позволяя духам говорить его устами, но также и тем, что он должен был говорить всю правду вне зависимости от того, какой бы страшной она ни была. Стук по дверной раме, и Юнги откашливается, снова садясь за гадальный коврик. — Входите. Это Чимин, сын вождя: в полном облачении, крепкие кожаные сапоги, заплечная сумка, ножны с кинжалом, лук, амулет на шее — на удачу. Юнги опускает глаза на коврик и изо всех своих сил старается говорить ровным голосом. — Оставь оружие за порогом. Чимин садится у порога, снимает с себя ножны и лук, кладя их за прикрывающий дверной проем отрез расшитого войлока, и, подумав, вытаскивает из голенища сапога маленький ножичек и выкидывает его наружу. — Извини, — говорит он со смущенной улыбкой. — Совсем забылся, увидев тебя. Юнги кивает. — Много людей осталось? — Нет. Я последний. Наши разбили лагерь за рекой, выдвигаемся на рассвете, так что мы можем не торопиться. Он улыбается, и Юнги невольно стискивает пальцы в кулаки. — Я не думаю, что это займет много времени, — сухо говорит он. — Садись поближе. Задай вопрос вслух, когда я буду выбирать камни, только однозначный, который нельзя интерпретировать двойственно… — Ты так изменился. Не думал, что в таком юном возрасте провидцам уже делают татуировки… больно было? Юнги вздыхает и поднимает на него глаза. Чимин внимательно рассматривает племенные татуировки на его лице и слегка улыбается. Невозможно не заметить то, как он возмужал с того момента, как они виделись в последний раз — скулы и челюсть такие острые теперь, будто из дерева выточили. Взгляд, правда, остался тем же, ласковым и любопытным… — Давай разберемся с этим побыстрее, хорошо? Я устал, занимаясь этим целый день. Задавай вопрос. Он опускает руку в мешочек, где камни обнимают его пальцы прохладой. На самом деле, он совсем не хочет видеть то, что камни ему скажут: как же страшно будет увидеть на коврике предзнаменование кровопролития или смерти… — Ты правда хочешь, чтобы я поскорее ушел, Юнги? — спрашивает Чимин тихо, и по голосу слышно, как он задет. — Я правда… — Это может быть последний раз, когда мы видимся. А ты ведешь себя так, будто мы друг другу никто. В груди больно колет, словно ударили тем самым маленьким ножичком, и Юнги морщится, стискивая камни в пальцах. Вот, о чем говорил ему голубой флюорит: он точно не ожидал того, что этой ночью будет провожать на войну своего бывшего возлюбленного. Юнги было семнадцать, когда духи избрали его провидцем, тогда как обычно выбирали людей от сорока и старше. Тех, кто уже успел повидать жизнь и надышаться, и кто был готов положить свою жизнь на то, чтобы послужить каналом между мертвыми и живыми. Провидцы в его поселении имеют особый статус: они неприкосновенны, не имеют права заводить семью и детей, а еще обязательно должны жить в отдалении, чтобы не накликать на людей дурных духов. Юнги было семнадцать, когда ему пришлось бросить все — родителей, любимое дело, отчий дом и возлюбленного. Они с Чимином не виделись с тех пор — много лет уже прошло, и Юнги понятия не имел, что с ним случилось. Он женился? Может, у него уже есть дети? Он стал перегонять скот на зимовки или осел в деревне? Нет, он стал воином, а теперь уходит с походом на вражеские земли, и Юнги, наверное, видит его в последний раз. — Чимин… — шепчет он, не в состоянии говорить в полный голос. — Давай не будем оттягивать расставание. Будет еще больнее. Чимин вздыхает. Он подсаживается ближе, крутит в пальцах кожаный шнурок своего походного плаща и смотрит на Юнги устало. — Хорошо. Тогда… погадай мне на любовь. Юнги смотрит на него с неверием. — Нет, спроси меня о том, вернешься ли ты домой и ждет ли тебя успех в походе… — Мне кажется, ты не можешь указывать мне, что я хочу узнать. Погадай мне на любовь, Юнги. Что меня ждет? Юнги вздыхает. Столько лет прошло, а он все такой же упрямый. Он и впрямь должен давать ответы на все вопросы, что ему задают, так что он перебирает камни в пальцах, прежде чем кинуть горсть на гадальный коврик. Перламутр на границе внутреннего круга, совсем недалеко от него упал молочный кварц, в среднем круге лежит одинокий гранат, с противоположной стороны — гладкий ограненный янтарь. Юнги хмурится. — Два белых камня во внутреннем круге, и оба воспринимающие. Значит, что объект твоей любви, тот, кто тебе дорог, верен тебе. В среднем круге, который означает твои мысли и эмоции, упал гранат — значит, тебе стоит бороться за то, что ты хочешь. Нельзя пускать это на самотек. И янтарь… ты сам выбираешь, что значит для тебя счастье… Он поднимает растерянный взгляд и вновь поражается, как с годами глаза Чимина не утратили этого мягкого, ласкового выражения. — Так ты до сих пор верен мне, Юнги? — Не говори ерунды, — бормочет Юнги. — Это не может быть обо мне. — А мне кажется, «тот, кто тебе дорог» вполне исчерпывающе описывает тебя… Юнги упрямо мотает головой. Да быть такого не может, что за несколько лет Чимин не нашел себе кого-нибудь еще — он ведь сын вождя, так хорош собой, добр и ласков… Может, он и погоревал, но наверняка быстро отпустил любовь к мальчишке, которого в итоге забрали к себе духи. — Я тебе не верю, — говорит Юнги твердо. — Но так или иначе, это хорошее предзнаменование. Бери дело в свои руки, и тот, кого ты любишь, обязательно тебя дождется. — Правда? Дождешься? Как же по-издевательски это звучит. — Чимин, пожалуйста, — шепчет Юнги. — Перестань. — Если ты мне не веришь, то можешь спросить у своих камней. Они наверняка явно чувствуют то, лгу я или нет. Они встречаются взглядами, и у Юнги перед глазами мелькает их расставание, когда они клялись никогда не забывать друг друга и все никак не могли нацеловаться на прощание. Юнги сдержал обещание: ни на день он не забывал Чимина, но отчаянно не хотел его видеть. В хижину провидца редко приходили, когда все было хорошо. — Ты же понимаешь, что это запрещено, — качает он головой горько. — Я не могу вступать в отношения. Я не могу любить и посвящать себя кому-то. Камни, конечно, говорят одно, но лучше бы тебе забыть все это и… Когда ты вернешься из похода, то обязательно присмотрись к тем, кто тебя окружает и кто готов подарить тебе свою любовь. — А вернусь ли я из похода? — спрашивает Чимин, внимательно глядя на него. — Это вопрос к духам? — спохватывается Юнги, собирая камни. — Тогда я… — Нет, это вопрос к тебе. А что если я не вернусь, а наша последняя встреча пройдет вот так? Юнги вздыхает. — Тогда что ты хочешь? Чимин смотрит на него внимательно. — Поцелуй меня. Юнги невольно смотрит на его губы, но тут же отводит взгляд, коря себя за свою несдержанность. Ему нельзя любить, нельзя желать чьих-то прикосновений так сильно, но все эти несколько лет все, что у него было — это воспоминания о губах Чимина, его пылких поцелуях и прикосновениях. — Ты знаешь, что запрещено, — качает он головой. — Кто сказал? Юнги хмурится. — Старейшины. Издавна повелось, что провидец не должен поддаваться земным искушениям. — Тогда давай спросим у духов. Они наверняка лучше знают, что они одобряют, а что нет. Юнги растерянно опускает взгляд на гадальный коврик. Звучит так странно и так неправильно — как осквернить святилище, но это ведь простой поцелуй, они ведь не разделят ложе, не так ли?.. — Надеюсь, после этого меня не проклянут, — бормочет Юнги, хватает три камня из мешка и бросает их на коврик. Можно ли? Кварц, розовый перламутр и янтарь — безоговорочное и бесповоротное «да». — Что это значит? — спрашивает Чимин тихо, и Юнги, не осознавая, что задерживал дыхание, тянется к нему первым. Его губы все такие же мягкие, хоть и слегка обветренные теперь; Юнги с упоением касается его лица, гладя острые точеные скулы, тронутые щетиной щеки и челюсть, обнимает его за плечи и тянется ближе, словно стараясь восполнить свою тоску по его прикосновениям за все эти годы. И правда, кто сказал, что провидцам нельзя любить, когда любовь — такая особенная магия? Чимин отстраняется, глядя на него с такой невыносимой тоской, в равных пропорциях смешанной с нежностью — его глаза блестят в свете свечей, пока он улыбается и нежно гладит большими пальцами татуировки на скулах Юнги, попутно вытирая его слезы. Он шепчет: — Просто чтобы ты знал. Я ни на день не забывал о тебе. — Юнги прижимается к его губам еще одним поцелуем, еще и еще, стараясь запомнить как можно больше — возможно, это единственное, что ему останется на память. — И я ухожу с мыслями о тебе. И я обязательно вернусь, но будь уверен, что дождешься меня. — Чимин, но… — Дождешься же? — Дождусь. Еще один поцелуй, горько-сладкий, и вот Чимин уже исчезает за войлочной дверью. Юнги слушает, как он поднимает свое оружие, а потом и его удаляющиеся шаги по высокой траве, утирает слезы — и чего разревелся вообще? рано еще плакать, — и возвращается к гадальному коврику. Они случайно смяли его, когда потянулись друг к другу, как два магнита — Юнги надеется, что духи на него за это не обиделись. Он убирает камни в мешочек, расправляет коврик и задает духам вопрос: Вернется ли? Аквамарин, бирюза и речная галька: вернется.