Boarding school: A new Hope

***

Следующий визит доктора Мина Чимин ждёт едва ли не считая секунды. Случилось что-то, из-за чего доктор Мин, как сказал Тэхён, сможет прийти только через день. И это действительно тяжелые часы для Чимина — он не может спать, всю ночь ворочаясь от ноющей боли в теле, аппетит также отбило, и он всё это время просто лежит и ждёт, ждёт, когда придёт доктор Мин. Чимин сказал ему, что потерпит боль, лишь бы не ставить укол. Но он не думал, что будет действительно настолько плохо. — Привет, кошак! Давно не виделись. И звук его голоса в этот момент — буквально лучшее, что Чимин слышал в жизни. Доктор выглядит немного потрёпанно, но всё так же вызывает раздражение. Но не Чимину придираться сейчас к единственному, кто может облегчить его муки. — Боже… — выдыхает он. — Наконец-то… Чимин даже не успевает осознать того, что сказал, и кряхтя от боли поворачивается на бок, стягивает чуть вниз штаны, оголяя участок кожи для укола. Мельком он замечает понимающую улыбку на лице доктора, но нет сил даже съехидничать или отпустить остроту. — Вот так сразу задницу подставляешь? — хмыкает доктор Мин. — Передумал, значит, насчет укола?   — Пожалуйста, — хнычет Чимин в ответ почти беспомощно. Он устал от боли. Устал терпеть настолько, что почти на грани истерики. — Мне так плохо, пожалуйста! — То отнекивался, а теперь просишь? — усмехается мужчина. Чимин решает не отвечать на это. — Пожалуйста… — только и может сказать он, закусывая губу и давя всхлипы. — Ладно, ладно, — сжаливается доктор. — Я не пытать тебя пришёл, в конце концов, а помочь. Доктор принимается за дело — как и в прошлый раз, достает из своей сумки всё необходимое и раскладывает на краю постели: шприц, ампулу с лекарством, пластырь. Набирает прозрачную жидкость в шприц и, зажав его между зубами, чтобы освободить руки, смачивает комочек ваты резко пахнущим раствором. Чимин наблюдает за ним и с каждой секундой всё больше погружается в воспоминания о приюте. Первое наказание, холодный пол больничной комнаты, доктор в белом халате и его насмешливое «сейчас ты почувствуешь себя настоящим животным, котёнок». Это невозможно остановить, блики прошлого врезаются в мысли, как вспышки молнии. Он чувствует влагу на щеках и… — Хэй, ты же не ребёнок, чтобы плакать из-за этого! Перестань, ну? — Я не… Это не из-за укола, — врёт Чимин, — мне просто больно. Побыстрее можно? — А вежливости тебя не учили, а, комок шерсти? Чимин кусает губы, чтобы не сказать что-то едкое в ответ, и молча ждёт инъекцию. Шипит от боли и готовится к неизбежному. Воспоминаний так много… Доктор больше ничего не спрашивает и не говорит, а Чимин тихо утирает слёзы с щёк. Холодные пальцы доктора задевают поясницу и вызывают неприятные мурашки по всему телу. Чимин чувствует исследующие и надавливающие на кожу касания, затем липкий холод пропитанной спиртом ватки, запах от которой резко забивается в нос. Доктор трёт место укола ваткой так сильно, как будто хочет втереть спирт прямо вглубь кожи и как будто не укол здесь самая важная задача, а именно это протирание. Чимин почти собирается спросить, в чём дело, когда трение прекращается. — Всё, кошак, теперь станет полегче, — довольным голосом изрекает доктор Мин. — Это хорошее обезболивающее. — Как всё? — неверяще переспрашивает Чимин и оглядывается на свой уже залепленный пластырем зад. — Это… как так?! Я не почувствовал ничего, не было укола! — Но я его сделал, — как ни в чём не бывало пожимает плечами Мин и натягивает его штаны на место, шутливо шлёпая напоследок по бедру. — Вот, пустой шприц, видишь? — Он показывает и правда пустой шприц, ни капли жидкости не осталось. — Завтра приду сделать ещё один укол. Потом боль будет не такой сильной и можно будет обойтись таблетками. У тебя быстро проходит заживление. И пока доктор Мин собирает все свои принадлежности обратно в сумку, Чимин не может поверить в то, что не почувствовал укола совсем. Ни капельки. Разве бывает такое? Воспоминания о приюте сдувает как ветром. Чимин в замешательстве. — Как это возможно? — спрашивает он. — Лёгкая рука, обычно так говорят, — подмигивает доктор, — или я просто профи в этом деле. Но не это важно. Главное, что теперь тебе не будет так больно. Чимин пялится на него, пока тот собирается, и возможно… Возможно он догадывается, откуда у доктора опыт в этом деле, почему он называет себя профи. «Можешь не рассказывать. Я и так знаю, что там делают в приюте,» — говорил доктор Мин в прошлый раз. — «Тебя много раз наказывали, да?» Чимин не глупый и умеет делать выводы, но боится их озвучить даже у себя в голове. Ему от собственных догадок неприятно щемит в груди и на душе скребётся когтями нечто, вроде скрытой неприязни или ненависти. Врач для гибридов, который тоже вне закона. Чимину интересно узнать о нём больше, и в то же время — если Мин работал врачом в приюте и тоже делал уколы, то… — Я слышу, как ты думаешь, — фыркает доктор, перебивая его мысли. — У тебя такое лицо, как будто ты решаешь самую сложную в мире задачку, и это явно касается меня, я прав? — Вы работали врачом в приюте? — прямо спрашивает Чимин, решая не скрывать свои догадки. — Да, — так же открыто отвечает доктор Мин. — И делали те самые уколы? — Делал. И много раз. — Зачем? Для чего их ставили каждый раз перед наказанием? Чимин с самого первого дня своего наказания хотел знать, зачем нужен укол. Наказали бы и ладно, но для чего эти уколы? Почему они отключали все человеческие мысли, вырывая наружу звериную суть? — Ты правда хочешь знать? — с лёгкой обреченностью в голосе уточняет доктор Мин. Чимин осторожно кивает в ответ. Да, хочет. И да, ему страшно узнать ответы. Но любопытство сильнее. Мужчина садится на край кровати, держа на коленях уже собранную сумку, и вздыхает, как будто носит на плечах тяжелый груз. Или на сердце… — Что ж, — начинает он издалека, — ты знаешь, что делают с гибридами в двенадцать лет? — Знаю, конечно… — Их усыпляют, ведь нахлебники в приюте не нужны, да и взрослых гибридов в принципе редко забирают в семьи. Но есть ещё кое-что… Доктор Мин медлит, явно не решаясь рассказать всё, как есть. — Я хочу знать, — шепчет Чимин, подталкивая доктора на откровение. Затаив дыхание, он ждёт продолжения. С горечью, но и с интересом тоже. — Когда ты сбежал? — спрашивает Мин. — Примерно за месяц до дня рождения, пять лет назад. — И сколько гибридов осталось в твоей группе? — Немного, — вспоминает Чимин, — пять или четыре. — И ты думаешь, всех остальных приютили, да? Что они счастливчики, так ты думаешь? — Нет, они не счастливчики, а глупцы! — вспыхивает Чимин, вспоминая, как много раз пытался бороться с навязанными правилами и глупыми порядками приюта и сколько раз его наказывали за это. — Они стали такими, какими должны быть домашние питомцы, поэтому их и взяли в семьи. Они отдали себя под власть ''хозяев''. — Чимин буквально выплёвывает последнее слово, кривя губы. — Их приютили. Лишили воли. Свободы. Разве это не так? Как они могут быть счастливчиками? — Ты прав, в какой-то степени. Но ты странно мыслишь для гибрида. — Я всегда так думал, — не сдаётся Чимин. Он будет защищать себя и свои убеждения до конца. Он делал это всю жизнь. — Быть послушной игрушкой людей — мерзко. И да, если всех остальных приютили, что ж, они решили, что так им будет лучше. В конце концов, Тэхёна приютил Чонгук и он счастлив. Возможно просто я такой неправильный. — Не совсем так, — вздыхает доктор. Его пальцы чуть подрагивают, перебирая и вертя в руках ремешок от сумки. Голос отдаёт хрипотцой. От волнения, предполагает Чимин, и оттого слушает каждое слово доктора ещё внимательнее. — Эти уколы… — продолжает он наконец, — этот препарат подавляет человеческую натуру в гибриде. Это вроде проверки — тебя выставляют в естественные природные условия, какими бы они ни были, запирают и смотрят на твоё поведение. Каждый гибрид уникален, ты знал? У каждого соотношение человеческого и животного в разных пропорциях, и, как правило, те, кто часто нарушают распорядок в приюте и выделяются несносным поведением, имеют в себе больше звериного, чем человеческого. Во время наказания, под действием вещества человеческая суть подавляется до минимума. Голые инстинкты — вот что остаётся в гибриде после укола. Если гибрид во время наказания проявляет сильную агрессию, пытается вырваться из клетки и ведёт себя как одичавший — это значит, что он не пригоден, что звериная суть в нём слишком буйная и опасная для потенциального хозяина. А знаешь, что делают с непригодными гибридами? — Усыпляют?.. — шелестит в ответ Чимин, слишком уж очевиден этот ответ. Усыпить, усыпить, усыпить. Вся жизнь отравлена этим поганым словом. — Зачем тогда вообще нас было создавать? Зачем мучить?.. — Я не знаю, — вздыхает в ответ доктор. — Я не знаю… Но могу сказать одно. Ты говорил, что тебя часто наказывали, так? — Д-да… — Чимин раздраженно утирает нос и глаза от влаги и корит себя за слабость, но сдержаться не может. Но в глазах мужчины нет насмешки или ехидства. Он смотрит с сочувствием. — Если тебя часто наказывали, — продолжает доктор Мин, — но додержали до самого двенадцатилетия, это значит, что человеческого в тебе больше, чем звериного. И я думаю знаешь что? — Что?.. — Что твоё стремление быть свободным, Чимин, это не суть принадлежности к семейству кошачьих. Это естественная тяга к свободе, как у любого нормального человека. Впервые доктор Мин называет его по имени. Чимин проглатывает ещё один всхлип и снова стирает слёзы ладошками. Доктор сочувственно хлопает по плечу и поднимается, выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь. Чимина прорывает и он зарывается носом в подушку, чтобы давить громкие всхлипы, потому что остановиться не может. Становится ясно, почему так внезапно некоторые гибриды пропадали из приюта. Причём прямо посреди недели, хотя обычно посетители приходили в приют по выходным. Становится ясно, почему некоторые наказанные в клетках вели себя дико, а другие покорно ждали конца наказания. Чимин вспоминает тигрёнка, который как-то раз поделился с ним булочкой за обедом, когда у ещё не умеющего давать сдачи Чимми её отняли. Этот тигрёнок в какой-то момент тоже исчез, и никто из воспитателей толком так и не сказал, приютили его или нет. Нет, значит. Осознавать это так больно… И страшно. Ведь всю жизнь в приюте он, оказывается, ходил по краю, между жизнью и смертью. Тишина, разрезаемая плачем, давит и угнетает. Чимин отдалённо слышит из коридора брошенные доктором в спешке слова Чонгуку: «Его надо помыть, и я этого делать не буду, справляйтесь сами». Затем громкий хлопок дверью, после которого слышится тихий скрип открывшейся в комнату двери. — Всё в порядке? — осторожно спрашивает Чонгук. — Всё хорошо… — глухо отвечает Чимин, уткнувшись в подушку, чтобы никто не видел его слёз. Чонгук уже собирается уйти, но Чимин чуть громче успевает попросить: — Пожалуйста, не пускайте Тэхёна сюда. — Как скажешь… — соглашается Чон, после чего дверь закрывается, оставляя Чимина один на один с воспоминаниями и болью. Чимин хочет справиться с этим сам и не хочет, чтобы Тэхён знал правду. Тэхён пусть будет счастлив в своём неведении, со своим хозяином. От слёз подушка намокает, а на губах щиплет от солёности. Как никогда ему хочется быть человеком, особенно после слов доктора Мина. Хочется быть наравне с людьми, уметь читать и писать что-то ещё, кроме собственного имени и номера, выбитого чернилами на шее под кромкой волос. Он хочет жить полной жизнью, а не этой пародией на жизнь.