Бен толком не помнил, как в конце концов очутился в дремучей чаще безмолвного леса перед отшельнической, окутанной удушливым мраком хижиной своего дяди, все эти годы служившей тому надёжным укрытием от праздной суеты и назойливого внимания посторонних. И только будто вкопанный застыв на заросшей сорняками лужайке в насквозь пропитанной потом одежде, с потемневшим от гнева лицом и с судорожно сжатыми кулаками, он, как ни странно, замешкался, поймав себя на том, что вопреки собственному ожиданию сопровождаемая вулканическим взрывом адреналина окутавшая мужчину ослепляющая дымка ярости, в итоге и сподвигнувшего его на этот сумасбродный поступок, начала постепенно рассеиваться.
По мере того, как сквозь туманную мглу беспросветного отчаяния и жгучей жажды мести робко проступили зыбкие очертания чего-то неосязаемого, но от этого не менее реального, непоколебимая решимость Бена внезапно дала первую глубокую трещину.
В спешке покидая Лос-Анджелес несколько часов назад, он был настолько поглощён в одночасье нахлынувшим на него праведным гневом и инстинктивным всеобъемлющим чувством убеждённости в рациональности своих намерений, что ведомый исключительно представлением о немедленном, непосредственном воплощении их в действительность, ни на секунду не задумался о том, что это самое представление изначально было крайне расплывчатым и туманным. Теперь же, добравшись до места назначения, Бен внезапно для себя осознал, что не наметил ни малейшего обстоятельного плана действий и, следовательно, понятия не имел, каким, чёрт возьми, образом он намеревался поступить.
Чего он ожидал? На что рассчитывал? Что мог предпринять, чтобы хоть как-то унять боль от невосполнимой потери самого близкого человека? Посреди ночи выволочить своего дядю на улицу, чтобы избить его до потери сознания? Забросать грязью его окна? Яростно требовать исчерпывающих ответов на мучающие его вопросы, которых в итоге не было ни у кого?
— Чёрт, — беспомощно прошептал мужчина, проводя руками по волосам и растерянно отступая на несколько шагов назад. Застигнутый врасплох внезапным осознанием неадекватности собственного безрассудного поступка, только теперь он отчётливо понимал, что не должен был здесь находиться.
Сейчас, глядя на это место, Бен нехотя и с тяжёлым сердцем позволил тягостным, сознательно похороненным на глубине отрывкам воспоминаний подняться на поверхность из пучин памяти. На несколько мгновений этот старый, когда-то хорошо знакомый дом предстал перед его глазами таким, каким запомнился ему при последнем посещении — а именно, охваченным ярким пламенем, виновником которого являлся не кто иной, как он сам, и стремительно отдаляющимся в зеркале заднего вида, пока окончательно не скрывшись за чёрными густыми ветками, не уничтожил последнюю надежду, оборвав тонкую связующую нить с прошлым, в результате оставив душу Бена онемевшей и опустошённой. Возможно, тот человек, которым он был десять лет назад, пойдя на поводу у помутнённого рассудка и не задумываясь о последствиях своих действий, в порыве негодования и осуществил бы сейчас план справедливого возмездия, заставив своего дядю заплатить за многократно причинённую боль. Не исключено, что гнев и обида, пронизывающие каждую клеточку его измождённого, истерзанного существа владели бы им достаточно долго, чтобы принудить Скайуокера понести неминуемое, несомненно заслуженное им наказание.
И всё же, стиснув зубы до хруста, Бен был вынужден признать, что больше он не являлся тем человеком, так до конца и не понимая, испытывал ли он при одной мысли об этом гордость или стыд. Находясь в нескольких секундах от того, чтобы развернуться и сигануть обратно в арендованный им ранее Форд Ф250, мужчина, однако, оцепенело остановился перед машиной, резко развернувшись на месте, когда на деревянном крытом крыльце внезапно загорелась одинокая электрическая лампочка. Несмотря на то, что освещение было по-прежнему тусклым и едва ощутимым, он не удержался от того, чтобы вздрогнуть, будто пойманный с поличным при попытке побега, что неожиданно оказался в ярком свете прожекторов. Спустя ещё мгновение с жалобным скрипом отворилась входная дверь, и впервые за более чем десять лет Бен был вынужден столкнуться с Люком Скайуокером лицом к лицу.
Человек, который так долго и мастерски играл роковую роль центрального злодея в его печальной, бесталанной истории, и по сей день служивший главным источником его непрекращающихся ночных кошмаров, сейчас во плоти предстал перед красными от недосыпания глазами Бена. С фарфоровой чашкой в руке, одетый в выцветшую фланелевую рубашку на пару с нелепыми джинсовыми шортами по колено, его дядя как ни в чём не бывало устремил ищущий взгляд в направлении тёмного силуэта, напряжённо застывшего в тени раскидистых деревьев. Очевидно, несмотря на достаточно позднее время суток, он по-прежнему бодрствовал — более чем вероятно, в полном одиночестве сидел в темноте своей гостиной, медитируя или что-то в этом духе.
Долгий напряжённый момент, пронизанный острыми льдинками колющего, томительного молчания, был прерван охрипшим голосом Люка, который, наконец, отважился заговорить первым.
— Я рассчитывал, что для начала ты перезвонишь, — опасливо произнёс он, несмотря на то, что его глаза сейчас отражали целую палитру разношёрстных эмоций, которые в свою очередь не утаились от пронзительного, загнанного взгляда Бена даже вопреки скудному освещению.
Разочарование. Смирение. Сожаление. Именно то, что Бен всегда ожидал там прочесть. На смену оглушительному молчанию, повисшему между ними, незаметно подкрался самодовольный, пропитанный ядом голос Сноука, резко прогремевший в его голове и открыто насмехающийся над его наивностью: «Дорога назад отрезана навеки. Тебе никогда уже не стать для них ничем, кроме как живым, болезненным напоминанием об их же собственных неудачах».
Задохнувшись от нахлынувшей боли, буквально спустя несколько секунд Бен, однако, ощутил, как следом, словно ледяной водой, его окатило знакомым чувством полнейшего оцепенения — опробованная и действенная тактика самосохранения, автоматически вступающая в силу в подобные моменты. Этому эмоциональному ступору удалось на какое-то время перекрыть боль, ярость и всё то, что сейчас яростно бушевало внутри его души. Внезапно ощутив себя опустошённым до предела и потерпевшим безоговорочное поражение, Бен почувствовал острую нужду немедленно ретироваться, покинуть это проклятое место, как можно дальше, убравшись от этого дома и от этого человека.
— Мне пора, — пробормотал он, решительно отступая от крыльца.
— Бен, постой…
— Не смей так больше называть меня. Тебе ясно?! Никогда!
— Ты проехал полстраны, чтобы сказать мне именно это?
Слыша, как Люк торопливо спустился по лестнице, следуя за ним по пятам в своих в высшей степени абсурдных синих, резиновых тапочках, Бен осознанно предпочёл полностью проигнорировать нотки отчаяния в хрипловатом голосе своего дяди. Он не намеревался останавливаться даже, если бы земля сейчас разверзлась прямо перед его носом.
— Бен.
Дрожащими руками разблокировав дверь авто и одновременно стараясь выровнять сбитое дыхание и усмирить бешено колотящееся в груди сердце, Бен без колебаний потянулся к ручке. Выждав пару мгновений, Люк снова заговорил, на это раз находясь всего лишь в нескольких дюймах позади него.
— Хорошо, ясно. Если ты не расположен к беседе, я не стану тебя принуждать, но прошу об одном, не садись за руль в таком состоянии. Как-никак дорога тебе предстоит долгая, а уже всё-таки достаточно поздно. Гнать по шоссе в столь непроглядную темень, это настоящее самоубийство, особенно учитывая, насколько плохо освещены местные трассы. Ты мог бы просто переночевать сегодня у меня, а завтра утром первым делом отправишься в путь. Я постелю тебе на диване…
— Я не собираюсь спать на твоём чёртовом диване.
— Твоя мать меня публично четвертует если ты, упаси боже, вылетишь в кювет, оказавшись в какой-нибудь придорожной канаве. Ты можешь хотя бы присесть и отдышаться? Всего на несколько минут? Прошу тебя? Я как раз вынес стакан лимонада…
Резко развернувшись, Бен выхватил чашку прямо из протянутой руки Люка, со всей дури швырнув её в направлении ночного леса; ничего не подозревающие птицы возмущённо запротестовали против столь грубого, бесцеремонного пробуждения, как только с едва слышным звоном приземлившись в хвойной чаще, та, по-видимому, вдребезги разбилась, встретившись с деревом. Сжав руки в кулаки и гневно сверкая глазами, всей своей внушительной фигурой мужчина навис над своим дядей, злобно и отрывисто огрызнувшись:
— Я не собираюсь заходить в твой проклятый дом, спать на твоём чёртовом диване, или пить твой долбаный лимонад. Мне. Ничего. От. Тебя. Не. Надо. Можешь ты зарубить себе это на носу раз и навсегда?!
Однако, вместо того, чтобы отступить под свирепым натиском, Люк лишь вызывающе приподнял подбородок, встречаясь с Беном прямым взглядом.
— Один только неоспоримый факт, что ты появился здесь как гром среди ясного неба, очевидно, противоречит этому категорическому заявлению.
— В моём появлении нет ничего случайного, и тебе чертовски хорошо известна причина моего здесь присутствия, — прорычал Бен, когда новая волна гнева накрыла его с головой: — Ты лишил Рей возможности, которую она, чёрт побери, действительно заслужила, заработав её кровью и потом, просто потому что не смог удержаться от того, чтобы снова в клочья разорвать мою жизнь. Вот, мать твою, почему я здесь!
— Бен…
— И после всего этого у тебя хватило наглости впервые за долгие годы позвонить мне, чтобы хоть как-то успокоить свою запятнанную совесть, потому что ты, наверняка, даже на тот момент прекрасно осознавал, что поступаешь низко? Убирайся ко всем чертям со своей грёбаной, неуместной иронией и фальшивой, запоздалой заботой!
Не сдвинувшись с места, Люк продолжал просто стоять напротив, смиренно поглощая ярость, волнами исходящую от племянника, в то время, как влажные голубые глаза его дяди излучали странное спокойствие и ничем неприкрытую печаль. Возможно, если бы он принялся защищаться, Бену стало бы легче, — по крайней мере, это послужило бы необходимым ему подтверждением собственной нравственной правоты, в котором он сейчас отчаянно нуждался с целью подпитки праведного гнева. Но Люк поступил иначе, тем самым в очередной раз выбив почву из-под ног племянника.
— Я знаю, что подвёл тебя, Бен, — тихо произнёс он, не сводя с его напряжённого лица полного боли взгляда, — и мне искренне и безмерно жаль.
— Да, я в этом не сомневаюсь, — горько усмехнулся Бен, развернувшись и рывком открыв дверь Форда. Однако как раз, когда он находился буквально в секунде от того, чтобы запрыгнуть в машину и сорваться с места, тихий голос Люка снова остановил его.
— Ты можешь хотя бы дождаться, пока я вынесу папку? Это займёт не больше минуты. Она как раз в гостиной на столике.
Бен мгновенно замер, не решаясь даже вздохнуть.
— Какую папку?
— Твою пьесу, — смиренно пояснил Люк. — Я подумал, что в свете последних событий ты, более чем вероятно, захочешь забрать её с собой.
Медленно развернувшись, Бен изумлённо уставился на своего дядю, по мере того, как глубоко в его груди зашевелилось что-то гораздо более опасное, чем ярость. Надежда.
— Причём здесь моя пьеса?
На этот раз Люк выглядел смущённым, прежде чем негромко уточнить:
— Речь идёт о произведении без названия… Том самом, над которой ты работал с твоей девушкой. С сюжетом…
— Я знаю, о чём пьеса, чёрт возьми, я её написал! — резко прервал Бен. — Каким образом она оказалась у тебя?
У этого вопроса был вполне очевидный ответ, но поскольку Бен сейчас внутренне буквально разрывался на части, теперь, как никогда прежде, он нуждался в прямом, неоспоримом подтверждении.
— Как иначе? Она лично вручила мне её при встрече.
Не в силах побороть внутреннее напряжение, Бен резко прикрыл глаза. Окончательно запутавшись в происходящем, он понятия не имел, во что верить, как расценить этот жест. Рей отдала Люку пьесу, потому что хотела избавиться от неё и, следовательно, от него? Или же она поступила таким образом, потому что гордилась им и хотела насолить его дяде? Бен больше ни в чём не был уверен, и эта неопределённость съедала его заживо.
— Она не поставила тебя в известность? — осторожно спросил его дядя, тем самым прерывая хаотичный ход мыслей мужчины.
Тяжело сглотнув, тот чуть заметно покачал головой и, открыв глаза, увидел, что Люк сейчас внимательно рассматривал его лицо.
— Нет. Я понятия не имел, что вы встретились, пока не получил твоё сообщение.
— О…
Несколько мгновений они просто неподвижно стояли у открытой дверцы машины, не сводя с друг друга ошеломлённых взглядов и медленно переваривая новую для них обоих информацию, прежде чем Люк, прочистив горло, наконец, не попросил с мольбой в голосе:
— Просто… пожалуйста, подожди здесь одну секунду.
С тяжёлым сердцем Бен наблюдал за тем, как его дядя, приоткрыв скрипучую дверь, проскользнул в дом, только чтобы несколько секунд спустя снова появиться на пороге с зелёной папкой в руках. С той самой, которую Бен узнал бы всегда и везде — изрядно потёртой и потрёпанной, с едва заметным пятном от чая в правом верхнем углу и маленьким танцующим на обложке тиранозавриком, небрежно раскрашенным в пурпурный цвет шариковой ручкой. Рей ради шутки на скорую руку начеркала его там в один из счастливых вечеров, проведённых у Маз за совместной редактурой черновика, после того, как какое-то высказывание Бена в очередной раз показалось ей чересчур старомодным, и она не долго думая, любя окрестила его допотопным динозавром.
Осторожно протянув ему пьесу, Люк сейчас наблюдал за тем, как судорожно сглотнув комок в горле, Бен с трепетным благоговением принял её.
— Зачем она отдала её тебе? — страшась ответа, хрипло потребовал мужчина.
Казалось, вопрос застал его дядю врасплох.
— Что значит, зачем? Очевидно, потому что хотела, чтобы я её прочёл.
— Она так и сказала? — потребовал Бен, ненавидя себя за то, как отчаянно и прерывисто звучал его голос, будучи не в силах сейчас подвергать свои действия цензуре, — когда передала её тебе?
Взгляд Люка заметно потемнел, когда помедлив, тот осторожно пояснил:
— Она оставила её прямо перед уходом. Я… наш разговор потряс её. Рей заверила меня, что я больше не знаю тебя и, возможно, прочитав эту работу, смогу увидеть ситуацию в другом свете, в результате изменив своё мнение о некоторых вещах. Это не дословный пересказ беседы, но общий смысл был таков.
К сожалению, «перефразированная» версия вместо того, чтобы развеять, только усугубила подозрения Бена в том, что именно его дядя наговорил Рей. Многократно наученный горьким опытом, он без особого труда мог читать между строк, когда речь заходила о расплывчатом изложении фактов.
К тому времени, как Люк замолчал, Бена буквально трясло от негодования.
— Ваш разговор? — повторил он низким и угрожающим тоном, когда ярость ядовитой стрелой снова пронзила его душу: — Ты имеешь в виду тот разговор, в ходе которого ты, конечно же, обуреваемый исключительно светлыми порывами, великодушно посвятил единственного важного мне человека в каждую пикантную деталь самых низких и самых безнадёжных моментов моей чёртовой жизни?
По завершении гневной тирады, у Люка, по крайней мере, хватило порядочности выглядеть виноватым, но очевидные, прописанные на его лице угрызения совести, совершенно не успокоили плескавшуюся в душе Бена боль. Более того, негласное подтверждение вины в его глазах только усугубило ситуацию. Из последних сил пытаясь сдерживать переполняющую его обиду, он прошипел:
— И что потом? Ты завершил свою трогательную речь, заверив её, что милосердно прощаешь своего непутёвого, неблагодарного племянника?
Горестно вздохнув, Люк запротестовал:
— Нет.
Бен с ужасом почувствовал, как горячо стало в его горле от очередного спазма. Всё, чего он сейчас хотел, это кричать, бушевать, требовать, но вместо этого, когда снова заговорил, его осипший голос прозвучал тихо и сломлено.
— Неужели ты действительно до такой степени ненавидишь меня?
Вздрогнув, точно от удара, Люк поспешил прикрыть глаза:
— Я никогда не испытывал к тебе ненависти.
— Тогда почему? — отчаянно потребовал мужчина, до боли сжав кулаки, и пытаясь побороть с новой силой ожившее в его душе желание придушить человека, стоявшего напротив: — Почему, чёрт тебя дери, ты снова так поступил со мной?!
Распахнув глаза, Люк уставился на Бена, в то время, как лицо того исказила маска острой, невысказанной боли.
— Бен, я не могу дать тебе однозначного ответа.
— Прибереги эту бессмысленную философскую чушь для своих прилежных студентов.
— Дело не в том, что я пытаюсь уйти от ответа, просто… банально не знаю, что сказать. Правда заключается в том, что у меня для тебя нет ни одного достойного объяснения содеянному. Как я посмел предпринять попытку уничтожить твою связь с этой девушкой? Почему не старался до последнего момента содействовать в обретении помощи, в которой ты отчаянно нуждался десять лет назад? По какой причине так и не сумел стать для тебя достойным наставником? Единственное, что сейчас приходит на ум, это то, что, возможно, по сути я никогда не являлся той уравновешенной, самодостаточной личностью, которой предпочитал себя видеть. А, значит, не исключено, что в конечном счёте не представляю из себя ничего, кроме мелочного, напыщенного кретина. Поверь мне, это довольно горькая пилюля и тяжёлая необходимость, с которой в моём возрасте крайне сложно примириться.
Каждое слово, слетавшее с губ его дяди, словно раскалённый нож снова и снова пронзало грудь Бена. Он потратил столько лет в тщетных попытках похоронить всё, что связывало его с тем страшным жизненным отрезком, что любое, даже самое несущественное напоминание об этой части его прошлого грозило немедленной и опасной потерей самообладания. Именно поэтому заявление Рей о возможном поступлении в Принстон, повлекло за собой стремительное и безвозвратное падение в бездну. В итоге сорвавшись, мужчина на полном ходу сошёл с рельсов, собственноручно уничтожив самое ценное, что когда-либо было в его жизни.
Сбивчивые, неожиданные слова Люка неминуемо возвращали Бена к горькому осознанию этой невосполнимой потери, жгучей, фантомной болью отражаясь в самом центре сердца.
— Какого хрена ты сейчас всё это на меня выплеснул?! Чего ты ожидаешь от меня? — холодно выплюнул он. — Дай-ка угадаю, рассчитываешь, что я помогу тебе выбраться из твоего маленького экзистенциального кризиса? Неужели, ты действительно веришь в то, что я, как ни в чём не бывало, буду здесь стоять, выслушивая твои грёбаные откровения, смиренно выжидая, пока ты исповедуешься, покаявшись в своих грехах, будто я твой грёбаный священник? Надеешься, смогу освободить тебя от угрызений совести, успокоив и заверив, что прошлое не имеет значения?
Глубоко вздохнув, Люк встретился с ним взглядом.
— Я знаю, что совершил целый ряд непоправимых, непростительных ошибок. Каждый из нас по-своему виноват перед тобой. Несмотря на то, что мы желали тебе только добра, в итоге нам так и не удалось дать тебе то, в чём ты действительно нуждался. Если бы я мог хоть что-то сказать или сделать, чтобы исправить содеянное, не задумываясь отдал за этот шанс всё; но нам обоим хорошо известно, что невозможно повернуть время вспять. То, как я поступил много лет назад, в Принстоне, стало моей последней попыткой помешать тебе уничтожить себя. Я искренне считал, что спасаю тебя, но, как оказалось, всё, что я тогда сделал, это вбил последний гвоздь в крышку нашего общего гроба. Теперь вижу это так ясно, как никогда.
— Поздравляю тебя с новообретённым откровением и запоздалым просветлением, — невозмутимо отчеканил Бен, крепко сжав кулаки. — Ты закончил?
Люк безотрывно всматривался в бескровное, непроницаемое лицо своего единственного племянника. Воздух между ними был наполнен тяжестью и странной недосказанностью — будто они оба осознавали, что настал неминуемый момент отпустить прошлое, подведя разговор к его логическому заключению, и всё же ни один из них не решался сделать последний шаг, чтобы тем самым навеки разорвать связь, которой по сути давно уже не должно было существовать. Однако, вместо того, чтобы позволить несомненно зашедшему в тупик диалогу потухнуть, словно догорающему фитильку, его дядя поступил в свойственной ему манере, полностью сменив тему.
Указательным жестом постучав пальцами по переплёту, который Бен бережно держал в своих руках, Люк задумчиво произнёс:
— Знаешь, я постоянно возвращаюсь к мысли о том, что её появление в каком-то смысле было божественным вмешательством, своеобразным провидением. То бишь твоей девушки. Более того, я действительно благодарен судьбе за то, что Рей доверила мне пьесу и рад, что переборов собственную трусость, все-таки прочёл её. Потому что это… Бен… Она совершенно уникальна, если не гениальна. Во многих смыслах на порядок талантливее всего того, что я когда-либо создавал, и, вполне вероятно, по своей вдохновенности не уступает даже лучшим вещам твоего деда.
Вздрогнув от неожиданности, мужчина почувствовал, как воздух мгновенно покинул его лёгкие. Всё, что он мог сейчас сделать, это неподвижно стоять на месте, не моргая уставившись на Люка, который так и не дождавшись ответа, воодушевлённо продолжил:
— Что меня действительно потрясло, так это то, до какой степени эта работа стала зеркальным отражением твоей души. Каждое слово, каждый слог пропитан тобой. Она отождествляет собой всё, о чём я всегда мечтал, на что надеялся и чего желал для тебя — с тех самых пор, как хмурым подростком по настоянию твоей матери ты протирал штаны на последнем ряду во время моего очередного писательского семинара.
— Избавь меня от бессмысленной сентиментальности, хорошо? В чём я не нуждаюсь, так это в сладкой, лживой похвале, — отрезал Бен. — Ты всегда презирал всё, что выходило как непосредственно из моего рта, так и из-под моего пера.
— Вовсе не потому, что тебе не доставало таланта! Дело изначально было не в качестве твоих работ — даже тогда я понимал, что каждый персонаж в первую очередь являлся мощным эхом тебя самого. Или, по крайней мере тем, кем ты себя видел на тот момент. Все они были несчастными, потерянными, измученными личностями, рано или поздно погибающими под тяжестью тёмных мыслей и сокрушительной неуверенности. Я хотел помочь тебе увидеть мир и самого себя в ином свете, чтобы, отвлечь от мрачного восприятия действительности, пытался дать тебе возможность сконцентрироваться на чём-то ещё, помимо ярости и обиды…
— Я стал тем, кого ты из меня создал, — резко оборвал дядю Бен.
Ни чуть не удивившись и не отступив ни на шаг, его дядя продолжил:
— Послушай, я не только прочитал пьесу от начала до конца, в итоге я также не удержался от того, чтобы ознакомиться с её заметками. Эта девушка, Рей, она смогла достичь того, что мне никогда не удавалось. Её редкая способность восприятия и трактовки твоей работы с завидной, природной проницательностью, но при этом без каких-либо попыток кардинально изменить её, просто завораживает. Совершенно очевидно, она влюблена в твой слог, принимая и интерпретируя его именно таким, какой он есть, тем самым выводя значимость сюжета на новый уровень. Я должен был помнить о том, что жизнь всегда подражает искусству, не имея права вмешиваться в естественный процесс. Моё поведение по отношению к тебе было, как минимум, несправедливым и высокомерным, и… Бен… я искренне сожалею обо всём, что натворил.
Почувствовав хорошо знакомый жгучий укол отчаяния при звуке любимого имени, Бен физически напрягся, пытаясь не позволить себе снова раствориться в боли и пустоте, поселившимся в его груди и завладевшим местом, которое ранее принадлежало Рей. Его проницательный дядя, должно быть, заметил перемену, потому как наклонив голову, негромко поинтересовался:
— Где вы с ней познакомились?
— Ты это серьёзно? Решил завести светскую беседу? — рассыпаясь под грузом всеобъемлющей безысходности, мужчина оскалился, когда его сердце сжалось от очередной волны горько-сладких воспоминаний, мёртвой хваткой вцепившихся в сознание: — Я встретил её на съёмочной площадке. Ты это ожидал услышать? Она подрабатывала там временной ассистенткой, в результате проведя несколько дней, фактически наблюдая за тем, как я с утра до ночи трахался по команде ради зарплаты.
Насквозь пронизывающая сказанное резкость и желчь вынудила Люка заметно вздрогнуть, а Бен вдруг обнаружил, что хочет забрать обратно каждое, только что сказанное им слово. Представлять его отношения с Рей в таком свете перед кем бы то ни было, сейчас казалось ему мерзким, грязным поступком. Пристыжённо он уточнил:
— Позже я случайно столкнулся с ней в баре, где она параллельно работала официанткой. Конечно же, повёл себя как последний ублюдок, а Рей, как ни в чём не бывало, ответила тем, что при помощи всего лишь нескольких цитат Шекспира вполне заслуженно ткнула меня носом в собственную смехотворность и заносчивость. Несмотря на все искренние старания, мне никак не удавалось выбросить её из головы, поэтому я продолжал возвращаться туда, предприняв ряд совершенно идиотских попыток хоть как-то привлечь её внимание, пока в итоге, видимо, своим присутствием не достал до такой степени, что, отчаявшись, она заткнула мне рот каким-то случайным отрывком из «Улисса»…
Нахмурившись, Люк предпочел отшутиться:
— Значит, так молодежь нынче флиртует?
Абсолютно не расположенный к обмену колкостями, Бен сурово взглянул на дядю, тем самым вынуждая того придержать язык за зубами, прежде чем тихо продолжить:
— Она, очевидно, с самого начала понимала, что я из себя представлял, наглядно убедившись в том, чем я зарабатывал на жизнь, и всё же… вопреки всему, по какой-то причине подарила мне шанс быть рядом, и я…
Резко закрыв глаза, Бен судорожно сглотнул, снова силясь обрести уходящую из-под ног почву:
— Сколько помню себя, постоянно ощущал, что каждый из вас так или иначе мечтал о нормальном ребёнке, пытаясь вылепить из меня кого-то, кем мне по многим причинам было не суждено стать, — прохрипел мужчина, по щекам которого внезапно и без его ведома тонкими, солёными ручейками заструились горячие слёзы: — Ни на секунду не сомневался в том, что вы все почувствовали облегчение, когда я наконец-то сжёг все мосты, тем самым сделав вам одолжение и дав необходимый повод, окончательно вычеркнуть меня из вашей размеренной, счастливой жизни.
— Бен.
— Сноука интересовали исключительно деньги. Как оказалось, ему тоже было глубоко наплевать на меня.
Точно подавившись собственными словами, Бен на мгновение запнулся. Зная, что должен был остановиться, он понимал, насколько глупо и унизительно после всего случившегося было позволить своему дяде проникнуть в самые глубокие, так долго и так тщательно охраняемые уголки его души, только молчание сейчас казалось куда более ядовитым, чем любые самые компрометирующие слова. Он обязан был заставить Люка осознать, что именно тот украл у него.
Губы Бена заметно дрожали, когда, буквально вынудив себя открыть глаза, он, словно из последних сил произнёс слабым, сдавленным голосом:
— Она — единственный человек, который когда-либо отважился заглянуть за занавес всей этой чуши и мишуры, разглядев за ней настоящего меня. Она помогла мне поверить в то, что не существует ничего, чего я бы не смог достичь, если бы только пожелал. Она — лучший друг, который у меня когда-либо был, и я, чёрт возьми, всем сердцем
любил её!
Крик мужчины на мгновение тяжело повис в воздухе, и, выждав мгновение, Люк тихо переспросил:
— Любил? В прошедшем времени?
— Катись к чёрту, — пробормотал Бен, лихорадочно качая головой. — Ты лично позаботился о том, чтобы всё, связанное с ней стало делом прошлого. Я потерял её в тот самый момент, как ты решил открыть свой поганый рот.
Сильная рука дяди упала на плечо Бена, крепко сжимая то.
— Она действительно сама сказала тебе, что всё кончено? Прямым текстом?
— Нет, но я знаю её достаточно хорошо, чтобы понять, что потерял право быть рядом. Не дотрагивайся до меня!
— Прости меня.
Предприняв попытку стряхнуть руку дяди со своего плеча, мужчина однако обнаружил, что та не привела к желаему результату.
— Бен, прости меня. Не только за то, что разрушил эти отношения, но и за то, что многократно предал твоё доверие в прошлом. Твоя мать места себе не находит с тех пор, как ты практически исчез из нашей жизни. И если бы твой отец был жив…
— Не смей упоминать его, — задохнулся Бен. — Хан Соло мёртв.
Намеренно проигнорировав просьбу племянника, Люк продолжил:
— Он до самого конца настаивал на том, что мы были неправы, даже, когда совершенно отчаявшись…
Направление разговора поменялось так резко и так неожиданно, что изнемождённый рассудок Бена, будучи абсолютно не готовым воздвигнуть привычный защитный барьер, оставил его наедине с собственным подсознанием с сокрушительными последствиями. Стремительно теряющий очертания голос Люка ушёл на второй план, превратившись в равномерный звуковой фон, когда воспоминания о роковой ночи, словно плёнка с фильмом ужасов, самопроизвольно начали воспроизводиться в его голове, насильно вырывая мужчину из настоящего и отбрасывая его назад в тот конкретный момент, в который он зарёкся больше никогда не возвращаться.
***
Который день бесцельно слоняясь из угла в угол по затемнённой, съёмной квартире в ожидании прихода творческого вдохновения, Бен в очередной раз натыкался лишь на неприступную стену из абсолютной, холодной пустоты, без спроса поселившейся в его голове. Экран лежащего рядом с ним на подоконнике сотового загорелся белым, и, взглянув на него сверху вниз, он был вынужден нахмуриться. Звонила его мать.
Раздражённо закатив глаза, мужчина не задумываясь отклонил вызов, прежде чем сделать ещё несколько глубоких затяжек бланта, и выдохнув, принялся безразлично наблюдать за тем, как густые колечки дыма медленно растворялись в прокуренном воздухе. Ему было наплевать на резкий запах марихуаны, которым была насквозь пропитана вся квартира: при последнем посещении, забирая арендную плату, владелец этого клоповника даже не обратил внимания на едкий аромат, который по сути невозможно было с чем-либо спутать. Безучастно вглядываясь в городской пейзаж за грязным окном, Бен вяло задался вопросом, каким был максимальный возраст для вступления в ряды Корпуса мира, прежде чем вспомнить, что они, более чем вероятно, даже не посмотрели бы в сторону кого-то со свежей судимостью.
Всплывшее на экране мобильника уведомление о получении голосовой почты, вырвав из мрачных мыслей, снова привлекло его внимание. Поджав губы, Бен рассеянно поднёс трубку к уху, чтобы прослушать входящее сообщение, даже не подозревая, что земля вот-вот уйдёт из-под его ног. Дрожащий и пронзительный тон, донёсшийся из динамика телефона, показался ему настолько чужим, что мужчине потребовалось несколько мгновений, чтобы распознать в нём голос своей матери.
— Бен? Это… это мама. Я… мне бы очень хотелось, чтобы ты ответил на звонок, потому что то, что я должна тебе сказать… я хочу, чтобы ты услышал это от меня лично. Как бы там ни было, я звоню по поводу твоего отца. У него… Бен… он находится в критическом состоянии. Прошлой ночью, вернувшись с работы домой, я обнаружила его на кухонном полу… без сознания… Скорая в срочном порядке доставила его в больницу, и… при осмотре выяснилось… что с ним приключился острый приступ инфаркта миокарда. Он по-прежнему не пришёл в сознание… Бен, они думают, что он больше… не проснётся.
Всё, что происходило с Беном далее походило на внетелесное переживание. Будто со стороны, он оцепенело смотрел на высокие деревья за своим окном, наблюдая за тем, как яркая маленькая птичка безмятежно порхала вокруг одной из толстых, изогнутых веток, пока голос его матери глухо, словно из-под воды доносился из трубки, никак не желая проникать в сознание.
— Пожалуйста, перезвони мне, как только получишь это сообщение, хорошо? Или… знаешь, просто садись на ближайший авиарейс и возвращайся домой. Ты можешь использовать мою кредитку, если у тебя сейчас нет денег на билет, просто… просто приезжай. Он очень слаб, Бен, и…
Его мать — его пуленепробиваемая и неизменно бесстрашная мать — задыхаясь от слёз, которые Бен никогда прежде не видел на её лице, завершила сообщение:
— Хан хотел бы, чтобы ты был рядом.
Воцарившаяся на другом конце провода тишина буквально оглушила мужчину. Облокотившись на пыльный подоконник, он медленно сполз на пол, закрыв лицо руками, просидев там до тех самых пор, пока не стих звон в ушах. Когда же Бен, наконец, позволил маминым словам осесть в сознании, предметы перед глазами резко поплыли, а комната закружилась, заставляя мужчину на подкашивающихся ногах, спотыкаясь, ринуться в ванную. Упав на колени перед унитазом, он принялся опустошать содержимое желудка, пока в нём не осталось абсолютно ничего. Кашляя и задыхаясь, Бен рухнул на грязный кафельный пол. Вытерев дрожащие губы рукавом рубашки, он сухим открытым ртом продолжал жадно глотать несвежий воздух, безуспешно пытаясь сморгнуть пелену с затуманенных слезами глаз.
Захлёбываясь от боли на холодной чёрной плитке, он думал о том, знала ли его мать, что он разговаривал с отцом буквально два дня назад. Хан позвонил ему под утро, а Бен, как раз ожидающий звонка от Сноука, впопыхах не потрудился взглянуть на экран, прежде чем ответить. Сделай он это тогда, то немедля отклонил бы звонок. Возможно, всё было бы иначе, поступи он таким образом. Зажмурившись, мужчина опустил голову на согнутые колени, погружая руки в запутанную массу волос, мысленно возвращаясь к их последнему разговору и пропитанному отчаянием, по обыкновению дерзкому, самоуверенному голосу отца.
— Тебе хочется верить в то, что Сноук может тебе помочь, но ты ведь и сам знаешь, что это откровенная ложь. Ему наплевать на тебя, — непреклонно настаивал Хан, в то время, как звук его голоса напоминал наждачную бумагу, — он всего лишь использует тебя в своих корыстных целях и, в конце концов, получив своё, уничтожит и глазом не моргнув. Сынок, это не жизнь… это не твоя жизнь.
Эти неожиданно грубые слова без усилий проскользнули через внутреннюю, воздвигнутую им защиту, и, прежде чем Бен смог остановить себя, он с отчётливой болью в голосе пробормотал:
— Слишком поздно. Твоего сына больше не существует.
— Не пори чушь, Бен! Неужели ты не можешь даже на секунду отбросить излишний драматизм? Ты слышишь, что несёшь? Мой сын никуда не делся! Я, чёрт возьми, сижу здесь и разговариваю с тобой! Заканчивай с этой театральной чушью и возвращайся домой!
Часть его — огромная часть, в существовании которой он не был готов признаться даже самому себе — отчаянно желала последовать совету своего отца и, взяв билеты на следующий рейс, вернуться в единственное место, которое он когда-либо считал родным. Больше всего на свете он сейчас хотел поверить в то, что его семья действительно нуждалась в его присутствии. Но голос Сноука, болезненно прогремевший в его голове, напомнил Бену о реальном положении вещей. Его желание всегда было не более, чем детской, несбыточной мечтой: той, за которую он держался всю свою сознательную жизнь, и той самой, что в итоге разрушила его изнутри, не оставив в душе живого места. Они так и не сумели увидеть его таким, каким он был, а, возможно, просто не захотели принять то, что увидели, а теперь…
— Слишком поздно, — продолжал упорствовать Бен, но даже он мог слышать предательскую дрожь в собственном голосе, которая в свою очередь также не утаилась от его отца.
— Бен, никогда не поздно вернуться домой. Выбирайся оттуда и прилетай. Мы скучаем по тебе.
— Зачем ты так со мной? Разве не видишь, что я разрываюсь на части?
— Бен…
— Я больше не могу так! Я с ума сойду, если не освобожусь от этого. Пойми же меня…
— Скажи, что мне сделать, чтобы помочь тебе, — пробормотал его отец.
Губы мужчины сжались в тонкую, тугую линию, прежде чем он, наконец, ответил:
— Хочешь мне помочь?
— Да. Я сделаю всё, что угодно.
— Тогда оставь меня в покое.
— Бен, прошу. Я здесь, рядом с тобой. Я…
— Если ты действительно хочешь мне помочь, сделай нам обоим одолжение и притворись, что я мёртв, — яростно выплюнул Бен, выплёскивая боль, годами копившуюся внутри и похороненную под плотным слоем гнева. — Просто живи своей жизнью и больше не звони мне. Никогда. Так будет лучше для вас всех.
Тяжело дыша и будучи больше не в силах выдерживать пожирающее его изнутри напряжение, на этих словах мужчина просто бросил трубку. Это был последний раз, когда он разговаривал со своим отцом.
Сидя на полу, ощущая горечь от едкого привкуса рвоты и размазывая стекающие по лицу слёзы, Бен вдруг пришёл к страшному, бесповоротному осознанию. Вздрогнув от пронзившей его боли, он понял, что больше никогда не сможет вернуться домой. Даже для того, чтобы попрощаться с отцом. Его мать ошибалась. Хан не нуждался в его присутствии. Никто из них не нуждался в его присутствии. Более того, он окажет им услугу, бесследно исчезнув из жизни людей, которых когда-то считал своей единственной семьёй.
Бен не заслуживал того, чтобы находиться рядом с Ханом, своими собственными руками уничтожив право считаться его сыном, погубив того, кто подарил ему жизнь.
Шатаясь из стороны в сторону, мужчина кое-как добрался до гостиной и, схватив свой телефон, вместо того, чтобы позвонить матери, дрожащими пальцами набрал номер своего наркодилера.
Последовавший ядовитый дурман, по своей интенсивности напомнивший полное помрачение сознания, длился чуть более пяти дней, в течение которых он игнорировал всё и всех, кроме бешеного желания забыться, сбежать, раствориться в состоянии абсолютного самозабвения. Когда же Бен наконец начал медленно выбираться из наркотического угара, постепенно приходя в себя, лихорадочно дрожа и скуля от боли в залитых потом простынях, первым, что он осознал, было то, что, будто ребёнок в поиске защиты отчаянно цепляющийся за своё любимое одеяло, по пробуждении прижимал к лицу старую куртку-бомбер своего отца.
Несмотря на то, что Бен в тот же день отправил её, ставшую прощальным подарком Хана перед его отъездом в Стэнфорд, без записки обратно на адрес матери, он также поклялся себе в том, что больше никогда не притронется к наркотикам.
***
Бен сдержал своё обещание. Даже понимая, что принимал данное решение прежде всего ради собственного блага, в глубине души он всегда знал, что этот поступок был последним воздаянием должного и самым малым из того, что он мог сделать для человека, который его воспитал, единственным доступным ему актом покаяния в худшем из грехов, совершённом им за всю свою жизнь.
— Бен?
Голос Люка перенёс его обратно в настоящее, но горькие воспоминания упрямо не желали отступать, уже открыв незаживающую, давно кровоточащую глубоко внутри рану.
— Ты слышал, что я только что сказал? — прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Я не собираюсь обсуждать с тобой Хана Соло.
Нахмурившись, Люк задумчиво посмотрел на него.
— Твой отец, — медленно и отчётливо проговорил он, — любил тебя больше всего на свете, даже если не всегда знал, как это показать.
— Ты думаешь, я этого не понимаю?! — взорвался мужчина. — Думаешь, осознание того, что я с ним сделал, не разрывает меня на части?!
— То, что
ты с ним сделал? О чём ты?
— Не смей, чёрт возьми! — выплюнул он, жёстко сбрасывая руку Люка со своего плеча. — Не смей притворяться, что не винишь меня в случившемся! Я знаю, что каждый из вас убеждён в том, что его смерть на моей совести.
Отпрянув, словно его ударили по лицу, а не по руке, Люк с ужасом воскликнул:
— Что?!
— Его здоровье ухудшилось именно после того, как всё полетело к чертям! — проревел Бен, каким-то образом, незаметно для себя покинув сторону защиты и невольно оказавшись на скамье подсудимых: — Стресс, вызванный моим поступком, шок от услышанного, последовавший арест, а затем… Когда он позвонил мне в тот день, я…
— Кто тебе сказал, — непреклонно потребовал Люк, — что ты виноват в его смерти?
— Никто. К чему слова?! Я и так всё понимаю!
Сейчас Люк смотрел на Бена так, словно в первый раз жизни действительно
увидел своего племянника, будто только теперь ему открылась тайна, разгадку к которой он пытался подобрать на протяжении последних десяти лет.
— Господи, Бен, — не веря своим ушам, прошептал он, проведя рукой по бороде, — никто никогда не винил тебя в произошедшем. Неужели всё это время ты осуждал себя за смерть Хана?
Испуг, отразившийся на лице Люка, заставил его остановиться, и впервые с того самого момента, как тот показался на крыльце, Бен по-настоящему взглянул в лицо своему дяде, в затуманенных горем глазах которого сейчас стояли слёзы.
— Конечно, я виню себя, — едва слышно признался мужчина, — и даже, если мама никогда не признается в этом, я знаю, что глубоко в душе она не простит меня за то, что я натворил. Как можно простить такое?!
Выдохнув, Люк шагнул вперёд, прежде чем на этот раз обхватить плечи племянника обеими руками. Несмотря на то, что его дядя был почти на целую голову ниже его, Бену внезапно показалось, что его физическое присутствие стало таким же огромным, как и в детстве.
— Вот почему ты прервал с нами всяческий контакт? Поэтому так и не позвонил и не появился на похоронах?
Застыв на месте, Бен продолжал хранить молчание, позволяя отсутствию ответа послужить прямым подтверждением догадки его дяди. Выругавшись себе под нос, Люк твёрдо произнёс:
— Смерть Хана была результатом череды его собственных решений и пороков. Он любил алкоголь, жирную пищу, сигареты и ещё целую кучу вредных для него вещей. Периодически зарекаясь ставить здоровье на первое место, он в итоге каждый раз возвращался к старым привычкам. Вот почему в конце концов его сердце не выдержало.
Несколько мгновений мужчина просто растерянно смотрел на Люка, прежде чем наконец прохрипеть:
— Сноук сказал…
— К чёрту Сноука! — выкрикнул Люк, буквально поразив Бена крайне нехарактерным для него всплеском эмоций. — В том, что случилось нет твоей вины!
Вздрогнув, Бен поджал губы, перед тем, как пробормотать:
— Но если бы я тогда только…
— Никаких «если», — безапелляционно перебил Люк, когда его руки крепче сжались на плечах Бена. — Послушай меня. Ты не виновен в смерти своего отца.
— Он позвонил мне за несколько дней до инфаркта, — признался мужчина шёпотом, — умолял меня вернуться домой, а я… я сказал…
— Бен, это не имеет никакого значения. В смерти Хана нет твоей вины.
Затаив дыхание, Люк сейчас пристально всматривался в лицо племянника — влажный, прозрачно-голубой взгляд отказывался отпускать мечущийся, тёмно-коричневый — пока, наконец, что-то внутри Бена не лопнуло, разлетевшись и рассыпавшись на тысячу крохотных кусочков. Возможно речь шла о стене горечи и гнева, которую он давным-давно возвёл вокруг себя, с тех пор инстинктивно скрываясь за ней, чтобы избежать неминуемого столкновения с вполне конкретными, неоспоримыми истинами — истинами, которые, как ему сейчас дали понять, всё это время были ложными. Закрыв глаза, Бен наконец сломался под неподъёмным грузом смеси вины с облегчением, на мгновение позволив окружающему миру исчезнуть, и даже не находя в себе силы чувствовать стыд за горькие рыдания, вырывающиеся из его широкой груди.
Люк, со своей стороны, не произнёс больше ни единого слова. Убрав одну руку с плеча племянника, он незамедлительно обхватил ею затылок Бена в молчаливой, нерушимой поддержке, в то время как тот, уронив лоб на плечо своего дяди, наконец позволил себе разбиться вдребезги.
***
В итоге Бен предпочёл провести ночь на заднем сидении арендованного им автомобиля. Несмотря на своего рода прорыв в отношениях с Люком — или, скорее по отношению к самому себе — он всё ещё не чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы переступить порог дома своего дяди. В частности после того, что произошло там десять лет назад. Новая волна стыда накрыла его при воспоминании о том, как его собственная жизнь когда-то сгорела в пожаре, виновником которого был он сам, и мужчина не мог не задаваться вопросом, вспоминал ли сейчас Люк о том же самом дне.
Похоже, что его дядя находился в более приподнятом состоянии духа, по крайней мере об этом свидетельствовал основательный завтрак, рассчитанный, как минимум, на двоих, который Люк ранее приготовил и с большим трудом вынес на крыльцо. Глядя на огромную сковороду с яичницей-болтуньей, целую гору тостов с маслом и вареньем, а также кувшин апельсинового сока, еле умещающийся на маленьком журнальном столике, неожиданно для себя Бен осознал, что уже более трёх дней не притрагивался к еде. Неспешно приближаясь к крыльцу, он также не мог не заметить на подносе две одноразовые тарелки на пару с фарфоровой чашкой.
В итоге взгляд мужчины остановился именно на ней, пока тот осторожно поднимался по ступенькам, засунув руки глубоко в карманы джинсов. Движимый скорее жаждой, чем голодом, Бен указал кивком на одинокую чашку, прежде чем поинтересоваться:
— Для кого она?
— Уж не обессудь, нам придётся ей поделиться, принимая во внимание, что прошлой ночью ты зашвырнул вторую в чащу леса, — шутливо пожурил Люк, глядя на него из-под стареньких очков для чтения, после того, как оторвал взгляд от своей утренней газеты.
Поджав губы, Бен пробормотал:
— Извини.
— Это был мой самый дорогостоящий комплект, знаешь ли.
Нахмурившись над чашкой, о которой шла речь, мужчина ухмыльнулся:
— Да? Мог бы поклясться, что как-то видел точно такую же на заправке.
— Интересно, чем это тебе не угодил ассортимент заправочной станции, — возразил Люк, хмуро поглядывая на него. — Ты случайно не успел превратиться в сноба за последние десять лет?
Так и не удосужившись ответить, Бен присел, прежде чем потянуться за одной из бумажных тарелок, и принявшись загружать ту едой, негромко полюбопытствовал:
— У тебя там кроссворд?
— Даже и не думай об этом. Я уже начал над ним трудиться.
Рука Бена замерла в воздухе, когда тот рассеянно пробормотал:
— Знаешь, именно так я пробился к ней… уговорив пойти со мной на свидание.
Замерев на месте, Люк приподнял голову.
— Рей?
— Да, — хрипло подтвердил Бен, схватив вилку и яростно погрузив её в яичницу, но замер, почувствовав неожиданно подступившую тошноту: — Попросил её помощи в разгадке одного из вопросов, на что Рей обвинила меня в жульничестве, потому что я посмел заполнять кроссворд карандашом.
— И правильно сделала. Она была совершенно права, — согласился Люк, прежде чем вопросительно взглянуть на племянника: — А что там был за вопрос?
— Любовный интерес Гомера. Пять букв.
Ухмыльнувшись, Люк мгновенно парировал:
— Чего тут думать. Конечно же, Мардж.
Вздохнув, Бен лишь коротко взглянул на него исподлобья, и следующие несколько минут пролетели в приятном молчании, наконец, прерванном вопросом Люка:
— Как ты собираешься поступить?
Мгновенно прекратив жевать, мужчина уныло пожал плечами.
— Вернусь домой. Наверное, продолжу работать над пьесой. Если повезёт, может, однажды удастся её поставить.
— А как же Рей?
Тяжело вздохнув, Бен попытался проглотить кусок тоста, который однако словно опилки застрял в его горле.
— Не хочу о ней говорить.
Сложив газету пополам, Люк вздохнул, прежде чем продолжить, тем самым вынуждая племянника закатить глаза:
— Думаю, тебе всё-таки следует позвонить ей. Как я уже говорил…
— Как я уже говорил, — быстро прервал его Бен, — Рей не вернуть. Я навсегда потерял её.
Долгое мгновение Люк всматривался в бледное лицо своего племянника, прежде чем тихо возразить: — Никто никогда не уходит безвозвратно.
***
К тому времени, как Бен, наконец, добрался до своей квартиры, он так чертовски вымотался, что уже был близок к тому, чтобы сбросив куртку в коридоре, улечься прямо у порога, использовав ту в качестве подушки. Дело было не только в физическом истощении — каждая клеточка его существа буквально молила о немедленном отдыхе. Однако, даже сквозь пелену беспросветной усталости, мужчина ощущал, что его жизнь уже никогда не станет прежней. Его восприятие мира и своего в нём места кардинально поменялось за какие-то несколько часов, и даже теперь он не был уверен, что до конца осознаёт реальную значимость этих изменений. Несмотря на тотальную изнемождённость, прощальные слова Люка по-прежнему звучали в его тяжёлой голове.
— Послушай, знаю, ты не спрашивал моего совета…
— Нет, но раньше тебя это никогда не останавливало.
Ухмыльнувшись, его дядя только вызывающе приподнял бровь.
— Ты прошёл долгий, нелёгкий путь, и я действительно горжусь тобой, но всё ещё считаю, что тебе не помешало бы поговорить обо всём этом с кем-нибудь, кто знает толк в подобных вопросах.
— Ты имеешь в виду, без помощи мозгоправа в моей ситуации не обойтись?
Из уст Бена этот вопрос прозвучал скорее, как утверждение.
— Насколько мне известно, психиатры не особо любят, когда их называют мозгоправами. Это определение придаёт профессии скорее отрицательный оттенок.
— Приму к сведению, — вздохнул Бен, устало потерев лоб.
— Слушай, если не ради собственного благосостояния, сделай это хотя бы потому, что существует множество вещей, которые тебе предстоит достичь и привести в порядок. Ты не сможешь этого сделать, пока как следует не позаботишься о самом себе.
После долгой паузы мужчина наконец пробормотал:
— Хорошо. По возвращении подумаю над этим.
— Я рад, — тепло отозвался Люк, заставив Бена непроизвольно съёжиться. Ему всё ещё не казалось странным то, что находясь рядом со своим дядей, он испытывал что-либо иное, чем острое, едва преодолимое желание того придушить. Даже сейчас мужчина не был до конца уверен в том, что когда-нибудь сумеет привыкнуть к этому новому, странному для него ощущению.
— И ещё… сделай одолжение, позвони своей маме, ладно?
— Мы поддерживали связь все эти годы, так что…
— Нет, я имею в виду, действительно позвони ей. Вам обоим жизненно необходимо поговорить о… ну, обо всём. А для этого нужно начать с чего-то малого. Хорошо?
Медленно кивнув и прочистив горло, Бен решительно произнёс:
— Тогда, до встречи.
Постучав по дверце машины свободной рукой, Люк колебался лишь секунду, прежде чем ответить внезапно осипшим голосом:
— Да. Увидимся, малец.
Будучи настолько поглощённым воспроизведением разговора в своей голове, Бен совершенно упустил из виду присутствие ещё кое-кого в своей квартире, пока этот кто-то не впечатался в его грудь, с громким выдохом откинув мужчину на пару шагов назад.
— Слава Богу, — пробормотала она, зарываясь мокрым лицом в рубашку Бена и прижимаясь к нему всем телом. — Какой же ты всё-таки дурак! Напугал меня до смерти!
Усталый мозг мужчины оказался способен засвидетельствовать одновременно несколько вещей: ощущение мягкой макушки, нашедшей идеальное убежище под его подбородком, влажную, бархатную кожу, плотно прислонённую к его шее… болезненно знакомые, исходящие от волос нотки вербены и лайма. Бен боялся поверить в происходящее, на тот случай, если всё это было лишь жестокой галлюцинацией, вызванной эмоциональным истощением, но с таким набором сенсорных доказательств было трудно спорить.
Уронив связку ключей на деревянный пол, он стиснул девушку в медвежьих объятиях, со сдавленным всхлипом прижимая к себе так крепко, как только мог. Судорожно уткнувшись носом в изгиб шеи, Бен поспешил глубоко вдохнуть запах её кожи, только для того, чтобы окончательно убедиться в том, что она настоящая, и что вопреки всему и вся действительно находилась здесь, рядом с ним.
— Рей.
