Не ты ли грозился поймать меня?

-- Прошла неделя-- Смирение. Эта ужасная, унизительная и мерзкая вещь начала проскальзывать в голове немца. Он бы давно мог сдаться, отступить и дать поводья своей судьбы в руки русскому. Но Ягер лишь встряхивал головой, спугивая жалкие мысли, и снова боролся. До последнего вздоха, последнего болезненного стона и крика. Клаус все также сидел в этой богом забытой комнате, без возможности даже выглянуть на улицу – окна были плотно зашторены, а короткая цепь мешала добраться до них. Мужчина терпел изнасилования раз за разом, день за днем, и пытался сдерживать крики, слезы и хрипы. Но иногда это не получалось. Не получалось быть сдержанным, неубиваемым немцем без страха и боли. Чувство безысходности давило на него, заставляло прогибаться под удары судьбы и кричать от нестерпимой боли. Но если он вел себя хорошо, по мнению Ивушкина, то рваные раны, которые оставались от цепей и наручников, были заботливо перевязаны хозяином дома, что иногда даже поднимало немцу настроение, хотя оно и было ниже плинтуса. Да и откуда ему взяться, этому чертовому хорошему настроению? Ягер несколько раз пытался бежать. Несколько раз умудрялся снимать цепь и выбираться за пределы дома. Да, это место было ему незнакомо, естественно, но он пытался. Однажды, пробежав не один километр, он остановился возле небольшой фермы, в лесу. Но судьба была не на его стороне и немца заметили. Тогда его на протяжении примерно часа допрашивали, но решили, что он немой. Угрюмый старый хозяин фермы был знаком с Ивушкиным, который уже разыскивал беглеца, и передал немца ему. После того случая на спине Клауса появилось сразу несколько шрамов от батога и вырезанное ножом имя и фамилия танкиста, чтобы такого больше не случалось, и теперь спина часто щипала, хотя немец и терпел эту незначительную уже боль. Несмотря на языковой барьер, Клаус отлично понимал, если Ивушкин был не в духе. Русского выдавало его тело: дрожащие от напряжения и излишней нервозности руки, нахмуренный лоб и шепчущие тихие маты губы. Немец сразу затихал, подавляя гордость. Жизнь с танкистом, если так можно выразиться, научила его некой покорности злому Коле. Тот мог и сорваться, что было не раз, но, если Ягер сидел ниже травы, тише воды, тот лишь хмыкал и уходил восвояси. Тогда пленный спокойно выдыхал и мог быть уверен, что насилия, хотя бы сегодня, ему удастся избежать. Совсем недавно, день или два назад, Ивушкин стал проявлять нежность, хотя это чувство было трудно так назвать. Но вид такого слабого, почти отчаявшегося врага, заставлял его совесть просыпаться и стучать изнутри, требуя приласкать, утешить немца. А здравый смысл, гад, поддерживал ее, напоминая, что, если не ухаживать за машиной, та совсем скоро перестанет работать. Но человек – не машина, ее механизм намного сложнее и сломанную деталь не так-то и просто заменить. Поэтому, в перерывах между унижениями и издевательствами, Николай и правда старался быть заботливым. Он укрывал мужчину пледом, когда находил его дрожащим от холода, а вскоре и вовсе переселил в свою личную комнату, где никогда не спал никто, кроме самого Ивушкина. Немец сначала никак не отреагировал, даже немного расстроился, что ему придется делить постель со своим насильником. Но вскоре, особенно холодными ночами, он прижимался к горячему телу Коли, отчаянно уверяя себя, что ему просто холодно.