Заповедник

      Во вторник утром Стайлз решает не идти в школу. Не тогда, когда отец скоро придёт поговорить с Талией. Потому что он знает своего отца. Он знает, что, как только тот обмозгует всю эту историю с оборотнями — а это может занять некоторое время, — он захочет увидеть Стайлза и убедиться, что с ним всё в порядке. И тогда его отец сможет пойти и арестовать Джерарда Арджента, и всё закончится, и… и что тогда? Тогда Стайлз сможет вернуться в дом в городе? Он чувствует острую боль от этого, и не только потому, что сегодня первое за долгое время утро, которое он может вспомнить, когда он в самом деле проснулся и смог свободно двигаться, не дожидаясь, пока все мышцы расслабятся.              Он просто… мысль о возвращении в почти пустой дом немного его пугает. Даже когда дело закроется, отца не будет рядом со Стайлзом постоянно. А когда Стайлз остаётся один, его мысли наполняются паникой. Вот тогда-то он и впадает в такую глубокую депрессию, что даже не хочет из неё вылезать. Жизнь с Хейлами пошла ему на пользу. Достаточно, чтобы мысль об отступлении начала пугать.              Из этого страха быстро вытекает чувство вины. Старое доброе чувство вины. Потому что отец от столького отказался ради него и так старался создать для них дом за пределами Лос-Анджелеса, что Стайлз даже представить не может, как сказать ему в лицо, что он счастлив с Хейлами или настолько близок к счастью впервые за бесконечно долгое время. Он безоговорочно любит отца, но отец не может быть рядом всё время.              Стайлз привык к тому, что отец — это всё, что у него есть, и потому чувствует почти физическую боль, осознавая, что, возможно, это не так. Он не… он не хочет отталкивать отца. Просто, может быть, впервые он хочет впустить в свою жизнь других людей.              Стайлз нервничает, встревожен и обнаруживает, что уходит в заповедник вместе с Римусом — Питером.              — Если я упаду и поранюсь, ты должен обратиться и привести меня в порядок, — говорит он волку. — Даже если ты будешь голый!              Питер бросает на него надменный взгляд.              — Да, держу пари, ты выглядишь чертовски… — Стайлз обрывает себя и фыркает. — Мне правда нужно помнить, что я на самом деле разговариваю не с животным и ты можешь понять каждое слово, которое вылетает из моего рта.              Питер слегка ударяется головой о бедро Стайлза.              — Как насчёт соглашения: всё, что я скажу тебе в волчьем обличье, не может быть использовано против меня?              Питер пыхтит.              — Я буду считать, что это «да», просто чтобы ты знал.              Питер кусает кончики пальцев.              Они продолжают путь через заповедник. Стайлз не уверен, но, возможно, они где-то рядом с местом, где Питер нашёл его в тот день, когда он сбежал из школы. Конечно, вся проблема в том, что в лесу всё выглядит примерно одинаково, верно?              Это определённо не относится к Питеру. Иногда он останавливается, чтобы обнюхать землю или проверить дерево, как будто внутри него какая-то секретная карта заповедника, и он должен проверить, всё ли в порядке, и Стайлзу интересно, насколько он человек в эти моменты, а насколько волк. Он видит мир в монохромном цвете? Становится ли обоняние острее зрения? Как волк видит Стайлза? Как человек видит Стайлза?              Вероятно… вероятно, Стайлз должен был кое-что прояснить перед тем, как лечь в его постель прошлой ночью.              Он слегка краснеет и срывает лист с ближайшей ветки. Рвёт его на кусочки, а потом высыпает конфетти на морду Питера.              Питер выглядит невозмутимым.              Стайлз вытаскивает листок из усов.              — Вот так. Лучше.              Питер фыркает.              В кармане джинсов жужжит телефон. Стайлз вытаскивает и видит сообщение от отца:              Ты в порядке?              «Я в порядке», — отвечает он.              Есть идеи, почему Талия хочет меня видеть?              — Так держать, вопрос на миллион долларов, пап, — бормочет Стайлз. Он ненавидит врать отцу. Ему это никогда не нравилось, и за последние восемь месяцев это стало немыслимым. Возможно, было раньше время, когда Стайлз лгал так же легко, как дышал — где был, допоздна ли задержался на улице, с кем зависал, — но теперь нет.              Нет.              «Наверное, хочет официально усыновить меня», — отвечает он, съёживаясь.              Через мгновение он получает ответ:              Я серьёзно, ребёнок.              Стайлз корчит гримасу, глядя на телефон. Он довольствуется формой правды, которая, как он надеется, пройдёт проверку: «Я не знаю точно, что она собирается сказать. Но это важно».              Он уверен, что отец будет чертовски разочарован таким ответом.              Ладно, ребёнок. Я буду через 15 минут.              Стайлз показывает Питеру экран.              — Мы должны вернуться в дом, а?              Питер фыркает в знак согласия.              Стайлз делает несколько шагов сквозь деревья, но Питер хватает зубами подол его толстовки и тащит в противоположном направлении.              Если бы волки могли закатывать глаза, думает Стайлз, Питер сделал бы это прямо сейчас.       ***       Солнечный свет проникает сквозь купол деревьев вспышками.              Между двумя тонкими ветвями переливается паутина.              В зарослях папоротников в тенистой лощине завиваются влажные побеги.              В воздухе витает петрикор.              Тонкие резиновые подошвы конверсов Стайлза крошат коричневые листья под ногами.              Лапы Питера массивные, беззвучные.              Внезапно птицы замолкают.              Стайлз поднимает голову.              Вспышка света, не похожая на солнце.              Пронзительный писк, переходящий в разрывающий перепонки скулёж, а потом — ничего.       ***       Стайлз чувствует панику, когда видит это.              Питер мечется взад и вперёд, припав к земле, прижав уши и поджав хвост. Он скулит. Ему больно.              Какое-то мгновение Стайлз не понимает, в чём дело, а потом осознаёт, что это пронзительный писк. Звук, который быстро нарастал, но не прекратился. Он никуда не делся, так ведь? Он оказался за пределами диапазона человеческого слуха Стайлза, но Питер всё ещё слышит его, ультразвук включили специально для него. Питер всё ещё слышит его, и ему больно.              А ещё есть человек с пистолетом.              Питер скулит, шевеля ушами, а затем рычит и обнажает клыки на приближающегося человека.              Становится между человеком и Стайлзом.              Стайлз инстинктивно понимает, что этот человек — охотник. Не охотник с пивным животом и во фланелевой рубашке, а охотник. Балаклава. Тактические очки. Перчатки. Он похож на члена спецназа.              А потом, словно привидения, появляются ещё двое.              — Стойте, — говорит Стайлз, а может, вообще ничего не говорит. Может быть, он не может выдавить слова от тяжести знания. Знания, что это ничего не изменит. Знания, что его кошмары неизбежны. — Пожалуйста, не…              Человек стреляет в него.              По крайней мере, на этот раз всё произошло быстро.       ***       — Ты в порядке, ребёнок, — снова и снова повторяет отец. — Ты в порядке. Оставайся со мной, малыш. Оставайся со мной.              Скорая помощь. Как скорая оказалась в заповеднике? Свет, проникающий через круглые панели в задних дверях, яркий, и Стайлз вспоминает это. Это Лос-Анджелес. Он помнит, как увидел что-то порхающее за окном, какую-то птицу, и это длилось всего лишь долю секунды и было настолько, чёрт подери, странной, чтобы заметить, деталью, а потом всё исчезло.              — Я с тобой, малыш, — говорит отец. — Я с тобой, Стайлз.       ***       Стайлз приходит в себя на бетонном полу. Значит, он не умер. Или умер, и это самая разочаровывающая загробная жизнь в мире. Кроме того, ему больно, так что он чертовски уверен, что всё ещё жив. Он поднимает руку к шее, куда стрелял мужчина, и обнаруживает, что запястья скованы наручниками. Когда его вялый мозг, наконец, понимает, что надо двигать обеими руками одновременно, или ничего не получится, он находит шишку, которая жжётся, стоит прикоснуться, — по-видимому, его вырубили транквилизатором. Потому что Стайлз знает, что такое успокоительное. Он знает, каково это — просыпаться, словно пробиваясь сквозь тёмную воду, пытаясь вырваться на поверхность.              Он ищет в карманах телефон, но его, конечно, нет.              Стайлз делает глубокий вдох и задерживает дыхание, стараясь предотвратить неизбежную паническую атаку, и пытается сориентироваться.              Он в… бассейне? Пустом крытом бассейне? Шершавый бетон, покрытый слоем пыли. Ступенек нет. Лестницы нет. Выхода нет.              Сердце Стайлза колотится, грудь сжимается.              — Питер? — тихо шипит он, но ответа нет. — Питер?              Стайлз горбится, подтягивает ноги и утыкается лицом в колени. Здесь негде спрятаться. Нет выхода и негде спрятаться.       ***       Когда Стайлзу было семь лет и он жадно читал книги из серии «Энциклопедия Браун»*, которую его мама нашла в букинистическом магазине неподалёку от их квартиры, такая мелочь, как идея проснуться в пустом бассейне, не беспокоила его вообще. Когда ему было семь, он собирался стать детективом, как его папа. Когда ему было семь, опасности не существовало, только большие и лучшие приключения.              Ребёнком он был так уверен в себе. Дерзкий мальчишка, который знал, что, возможно, он не быстрее и не сильнее других детей, но определённо умнее.              Стайлз — это хрестоматийное определение высокомерия.              Теперь он расплачивается за это сполна.              Горло болит от слёз, которые так и рвутся наружу. Локти поцарапаны и кровоточат, как и щека, и левое ухо, поэтому он считает, что его, скорее всего, спустили сюда с мелкого конца бассейна и позволили гравитации сделать всё остальное.              По крайней мере, его не просто сбросили, верно?              Стайлз моргает и снова видит их лица. Чувствует, как кровь и ужас душат его. Помнит, как рыдал им: «Пожалуйста, пожалуйста, нет», когда они тащили его на балкон.              Он не помнит, как упал на землю.              Кажется, что такой момент должен был отпечататься в памяти, но Стайлзу не хватило времени, чтобы осознать его. Это заняло секунды. Или, может быть, просто его разум вырезал какие-то фрагменты, как раньше цензор вырезал кадры из фильма и склеивал оставшиеся в дрожащую скачущую сцену, которая больше не имела никакого смысла.              Он был на балконе, а потом оказался в машине скорой помощи.              — Не бросай меня, малыш. Оставайся со мной.              И эта птица, которая мгновение порхала у заднего окна, как мотылёк, бьющийся о лампочку, а потом исчезла.              А потом исчез Стайлз.              А потом он вернулся, и боль стала невыносимой.       ***       — А что, если та птица была дьяволом? — спрашивает однажды Стайлз Кирстен. И хорошо, он не спал всю ночь из-за кошмаров и, возможно, принял слишком много аддерола, так как вчера удалось припрятать одну таблетку, чтобы удвоить дозу сегодня — Кирстен должна быть счастлива, что он любит быть уверенным, что он готов к их сеансам — но это не значит, что вопрос недопустим.              — Дьявол, — говорит Кирстен и пожимает плечами, мол, ладно, фрикаделька, давай послушаем.              — Что, если ты умираешь? — спрашивает её Стайлз, загоревшийся этой мыслью. Он постукивает пальцами по колену. — И когда ты умираешь, то заключаешь сделку с дьяволом? Представь, если бы он сказал: «Ты можешь вернуться к отцу, но этому есть цена. Всю оставшуюся жизнь тебе придётся жить с мучительной болью».              Он смеётся.              — Представь, что это и случилось.       ***       Холодно, и становится всё холоднее. Стайлз считает, что в основном это от шока. Он не видит ничего, кроме потолка, и он очень высокий. Стайлз думает, что будь он местным, то точно бы знал, где находится. Вряд ли тут так много заброшенных бассейнов, верно? Может, старый отель? Медицинский центр или что-то в этом роде? Место, куда проникает достаточно естественного света, чтобы можно было более-менее судить о прошедших часах.              Отец уже должен был встретиться с Талией. И узнать правду. И вдвоём они, должно быть, выяснили, что кто-то похитил Стайлза и Питера. Значит, они их ищут. Отец и все Хейлы.              Это не будет длиться вечно, и у Стайлза не начнётся паническая атака, потому что отец и Хейлы скоро придут сюда, чтобы спасти его. И Питера. И Питера тоже.              Он шаркает к тому углу, где должно быть мелко. Относительно мелко, разумеется. Стайлз едва может дотянуться до края, но это всё, что он может, даже если подпрыгнет. Когда он приземляется снова, каждая чёртова кость в теле содрогается — он чувствует, как ударные волны отражаются в нём ещё долгое время, — но он должен был попытаться. В конце концов, он садится, втиснувшись в угол и подтянув колени; кости болят, резкие вспышки боли проносятся вверх-вниз по позвоночнику, и он раскачивается взад-вперёд, когда подступает паника и расплёскивается вокруг него, как вихри чёрного снега.              Он в порядке.              Он в порядке.              Он…              От внезапного резкого звука, прорезающего воздух, бросает в холод. Он доносится откуда-то близко. Это не вой, не совсем, но и не крик. Что-то между ними, как и человек, который его издаёт.              — Питер, — шепчет Стайлз, когда звук стихает.              Он слышит внезапный хруст ботинок по песку и поворачивает голову как раз вовремя, чтобы увидеть одного из охотников, который приближается к краю бассейна. Балаклава. Тактические очки. Что-то вроде AR*-какая-нахуй-разница направлен прямо на Стайлза, маленькая красная лазерная точка располагается прямо над его сердцем.              Каковы шансы, что на этот раз это транквилизатор?              Стайлз прижимает дрожащую ладонь к сердцу, несмотря на то, что это, блять, ничего не изменит.              Второй мужчина подходит к краю бассейна. На нём нет балаклавы и бронежилета. Только джинсы Sears и рубашка на пуговицах. И всё же Стайлз не настолько глуп, чтобы считать его менее смертоносным.              Он убил свою невестку, верно?              — Здравствуй, Стайлз, — говорит старик. Он складывает руки на груди и смотрит в бассейн, его тонкие губы изгибаются в улыбке. — У тебя теперь крупные неприятности, разве нет?              Ага.              Джерард Арджент может быть извращённым, питаемым ненавистью ёбаным маньяком-убийцей, но он не ошибается.