Две части от звезды. Встреча

Меньшиков смотрел на этого мальчишку с таким вдохновением в глазах, что сердце молило, требовало перерыва, хотя бы секундного, одномоментного, потому что не могло выдержать того спектра ощущений, который в голове мужчины был только малой частью всего, что он испытывал на самом деле. Смотрел и улыбался, искренне считая, что выхватил что-то особенно важное для своей жизни из этих трех часов мучений. Смотрел и понимал, что это не просто человек, это какое-то существо, наполненное несравнимой ни с чем агонией страсти и желания быть здесь и сейчас, вот так просто, без масок и ярких одеяний, стоять перед ним и доказывать каждым своим шагом то, что это его место, его время, его шанс. И Олег противиться этому доказательству сил не находил: сдавался шаг за шагом, понимая, что уже не совсем он идет впереди. Впереди идет Саша, и его нужно только вкрадчивым, мягким шепотом над самым ухом направлять в нужную сторону, говорить тихо, совсем неслышно в общей суматохе окружающего мира: «Сейчас, мальчик мой, налево». А потом смеяться с его лисьей ухмылки, в которой баловства больше, чем понимания, и шептать уже уверенней, опаляя кожу горячим дыханием: «Подожди, Саш. Впереди обрыв». Шептать, безостановочно силясь управиться с этим голубоглазым чертенком, а потом сдаться и рвануть в чарующую пропасть бурной, жаркой от теплых объятий жизни, впервые за долгое время подготовившей для каждого из них спасательный парашют. — Конечно, у тебя, — негромко отвечает Меньшиков, понимая совершенно точно, что вот этот их короткий диалог, эта их дорога от театра есть очередное выступление мальчишки перед ним, перед взрослым и не готовым принять такой ход человеком. Он по глазам видит, в которых азарта и огня больше, чем у сотни других людей, что Сашка сможет все, что только не потребуй у него, такого шального, дикого, полного сил; он видит это и загорается без труда от чужих искр. А потом его тушат два океана чужих глаз. Олег слушает, но почти не слышит. Как это чувство называется? Как его словами выложить, чтобы понятно стало каждому? Никак. И слова им, кажется, сейчас чужды обоим. Невероятное ощущение праздника, нехватка кислорода, отдаленный шум проезжающих мимо машин, глупый ветер, который ерошит чужие волосы еще больше, заставляя Меньшикова все чаще и чаще сравнивать мальчишку с взволнованным воробьем; он теряется. Улыбается так, что прямо в этой улыбке есть ответы на каждый незаданный Петровым вопрос, который Олег привык чувствовать, а не слышать. — Понимаю, — серьезно говорит мужчина. Пожимает плечами и повторяет, немного грозно, но оттого еще более глубокий смысл вкладывая в это простое слово: — Понимаю, — и тоже в глаза смотрит. Проникает через широкие зрачки внутрь, желая заглянуть в самое потаенное, неизведанное, и незаметно для себя шагает ближе. Прикосновений между ними нет, и оттого что-то внутри колышется в попытках найти опору, поймать соединение хоть каким-то образом. И на данный миг — через зрительный контакт. — Если бы ты знал, Саш, сколько всего я понимаю. Вот прямо сейчас, — Меньшиков руки в карманы расстегнутого пальто не прячет, ему не холодно как будто, он этими руками в воздухе рисует такие жесты, от которых слова обретают самый настоящий смысл. — Но сколько всего я не понимаю из того, что понимаешь ты, — мужчина легко касается указательным пальцем чужой груди, прямо в солнечное сплетение попадая этим коротким «ты», и только после этого взгляд отводит. Едва сохраняя трезвость для того, чтобы держать дистанцию. — Для этого я тебя урвал, Саш. Не просто Гамлета играть, — на шумном выдохе подводит итог Олег, а после говорить начинает с новой силой. — Поэтому завтра в девять ты должен быть у меня. Опоздаешь — роль отдам другому актеру, — подмечает Меньшиков, почти что срываясь с места и продолжая путь, который они так неожиданно приостановили. Чувствует, что внутри что-то не то.