Искалеченная любовь

— Тяжелый день, да? — как бы между делом спросил Тауб, накидывая на плечи свое пальто. Была поздняя осень, погода уже совсем не радовала. Приходилось скрываться от мерзкого холодного ветра и не забывать про зонт на случай промозглого дождя. Тринадцать бросила на Криса уничтожающий взгляд. Да, черт подери! День выдался тот еще. Угрозы, обвинения, снова угрозы и манипуляция. Ее очень радовало, что этот день, наконец, закончился и можно спокойно пойти домой и забыть о нем, как о страшном сне. Такие люди, как Валери, воистину пугали Реми. Не сказать, что она сама жила с душой нараспашку и открыто заявляла о своих намерениях и чувствах, но увидеть, как в человеке не осталось ничего от… человека — страшно. И тем не менее, лечение помогло восстановить ее эмоции. Оказалось, что все это всего лишь симптом болезни, который они вовремя смогли искоренить. И все же это не отменяет того, что в мире существуют люди с такими патологиями, да и не просто существуют, а откровенно мешают всем окружающим — используют, манипулируют, порой доходит до убийств, причем массовых. У психов нет ни морали, ни чести, ни стыда. Машины, которые контролируются законом и какими-то установленными социальными нормами, в которые необходимо вписываться, чтобы не выделяться, но если рычаг послушания перемкнет, то все, считай бомба с таймером запущена. — До завтра, Тауб, — проигнорировав его слова и вздернув бровь, ответила Реми и скрылась за дверьми раздевалки. Тауб лишь пожал плечами и продолжил собираться. Путь до дома выдался довольно долгим, если сравнивать с тем, что было обычно. Тяжелые мысли, то и дело, посещали голову, норовя придавить прямо к земле. Было некомфортно даже в своей голове. Будто эта Валери забралась глубоко в черепушку и уверенно там поселилась. Точнее этот образ, который имеет не так уж много общего с самой девушкой — лишь внешность. Она была столь ужасающей, что коленки подрагивали, но нельзя не признать, что любопытной она тоже была. Так уж устроены люди: словно мотыльки летят на такой манящий, но смертельно опасный свет. И сгорают. Зачем? Во имя чего? Только богу известно, но как известно… его нет. Так и с Валери. Хаус абсолютно верно расценил страх перед непроницаемыми, ничего не отражающими глазами этой женщины, но великий диагност и отличный психолог не разглядел интерес и, стыдно признаться даже себе, желание. В конце концов, женщина-то была очень даже ничего. А Тринадцать не чуждо влечение по внешнему признаку, правда потом это все переросло в неприязнь, а потом ненависть, и окончанием стала жалось к человеку, который осознал глубину тех дел, которые он натворил. Ужасное чувство, наверное. Всепоглощающий стыд и боль от большей части своей жизни. Ей это, пусть и немного, но знакомо. Она знает, каково это сожалеть о том, что сделал и что чувствовал. Знает, каково корить себя за то, что сделал, решив совсем забыть о чувствах других людей. Не понаслышке знает о манипуляции и обмане, личной выгоде. И чем она лучше? Вероятно лишь тем фактом, что она понимает свою неправоту и признает, но разве это как-то меняет сам поступок? Мужу Валери станет легче, если он вдруг узнает о том, что ее обман — это симптом, но теперь она сожалеет, что дурила ему голову все это время ради денег и собственного комфорта, еще и спала с кем-то на стороне ради удовлетворения? Хотя, может, этому мягкотелому дурачку и станет. Он настолько жалок, что сама Тринадцать — незнакомый человек — пожалела его и помогла докопаться до правды, хотя чего там копать-то? Так, носком сапога пыль смахнуть и вот — все как на ладони. Валери не особо заботилась о скрытности, ведь она умела врать, а ее муж был наивнее ребенка. И да, скорей всего, уже бывший. Тринадцать разрушила ячейку общества и не понимала, что чувствует из-за этого. С одной стороны она помогла бедолаге избавиться от паразита в лице Валери, который лишь деньги сосал, а с другой… он был с ней счастлив. Порой искренней веры хватает для того, чтобы представить себе как будто все взаправду. И муж Валери умело пользовался этой человеческой способностью (или проклятием, как решил бы Хаус). А Валери… ну, в том состоянии она вряд ли кого-нибудь полюбила бы, а с ним ей было выгодно, счастье испытывать она попросту не могла, а значит, союз был не так уж и плох? Кто знает, но решать она права не имела. Это не ее дело. Зато вот карьера, которой она так отчаянно решила рискнуть, была ее. И можно поспорить на что угодно: Валери добилась бы своего, если бы на нее не нахлынула волна сожалений. Эти слезы были… настоящими? Ей действительно было больно, так ведь? Или Реми лишь захотелось поверить в это. Ну, с мужем же она все-таки порвала, значит, было что-то ради чего она сделала такой шаг. Она помогла ему. Это определенно похоже на поступок человека, который что-то да чувствует. Иначе — зачем бы был такой спектакль? А еще это чертово обвинение. Конечно, никто ей не поверил, конечно, ее слова пропустили мимо ушей, конечно, Кадди восприняла это адекватно и ничего не сделает Реми. И разумеется, Хаус пофантазировал и отпустит еще пару шуток, но ничего более. Да и в конце концов, стоило понимать, что обвинение от пациента, у которого чуть ли не прямым текстом в карте написано — психопат, даже никакой высший орган серьезно воспринимать не будет. И все же, Тринадцать сорвалась. Что если ей просто хотелось поорать на нее, узнать, какова будет реакция. Это что? Неужто это была надежда на чудесное излечение посредством эмоций другого человека. Глупо, Тринадцать, абсолютно глупо и совершенно неуместно. И еще этот Хаус. Ну, черт, естественно, она не забыла о том, что было. И было не раз. И разговор этот дурацкий в ресторане, который привел примерно ни к чему. Да и судя по его отношению к ней, он тоже все прекрасно помнит. Наверное. Точнее помнить-то точно помнит, с памятью у него никогда проблем не было, а вот придает ли он этому хоть какое-нибудь значение — это уже вопрос. Хотя, на самом деле, куда больший вопрос: придает ли этому значение сама Тринадцать? Почему она не шла на контакт в ресторане? Держалась настолько отстраненно, насколько могла и совсем не пыталась разобраться. Плыть по течению… что ж, все равно она в своей жизни ничего не решает, даже смерть ей предопределена не случайностью, а генетическим заболеванием или другими словами — волею судьбы. Она прислонилась к холодному окну автобуса, о которое разбивались крупные капли дождя и стекали вниз причудливыми струйками. Она часто думала, что все эти капельки на стекле похожи на человеческие судьбы: переплетаются, сливаются, проходят в опасной близости друг от друга, разминаются, останавливаются, но продолжают путь, стоит только кому-то присоединиться; а еще есть капли одиночки, которые все время избегают других капель, идут своим путем, но обычно останавливаются гораздо раньше других. Она уставилась на две капли, которые шли параллельно, избегая столкновения с другими. Шли гордо, можно даже сказать довольно быстро, но одна немного отставала. Ну знаете, как будто прихрамывала, а вторая металась — из стороны в сторону, будто все никак не могла найти себе места на этом большом стекле в множестве капелек. И надо же. Эти две капли-калеки встретились. Понимаете, да? Тринадцать очень любила сравнения. И все же она постаралась заставить себя забыть о нем. Диагност слишком уверенно застолбил себе место в ее голове, но уж свои мысли-то она могла держать в узде. По крайней мере, Реми отчаянно в это верила. А дорога все не заканчивалась. Хотелось выйти на улицу и прогуляться пешком, но этот промозглый ветер и совершенно не дружелюбный дождь заставляли ее продолжать сидеть в автобусе, плетущимся словно черепаха. И вот, как только она уже была готова разразиться проклятиями в адрес водителя (мысленно, конечно же) объявили ее остановку. — Наконец-то, — одними губами произнесла Реми и выпрыгнула из автобуса на холодную улицу. Ветрено дождливо… как бы удержаться от смазливых сравнений с настроением и общим состоянием? Тринадцать торопливо последовала к себе в квартиру. Щелкнул замок, и она, наконец, оказалась в темной, не особо-то уютной, но зато своей квартире. Свет включать не хотелось. Ничего не хотелось, кроме теплого одеяла и, возможно, чая (если не найдется чего покрепче). Реми решила первым делом принять душ. Смыть события этого дня горячей водой и постараться очистить мысли, насколько это было возможно. Она хотела избавиться от мерзкого ощущения взгляда Валери на себе, смыть с себя сомнения насчет Хауса. Тринадцать толком даже не понимала, какие у нее были сомнения. Понятно, что никаких планов он на нее не строил, в верности клясться не требовал, быть ее любимым и единственным (даже смешно) — не просил. Кажется, такие отношения как у них нормальные люди называют свободными отношениями. И относятся к таким крайне плохо. Ведь о какой любви может идти речь, если хочешь еще кого-то? Так о любви речь и не идет. Все дело в необходимости. Сколько раз она пыталась уйти из команды Хауса, и сколько раз у нее это получилось? Ни разу. Она все возвращалась и возвращалась, и дело не совсем в великом даре убеждения ее начальника. Просто она понимала, что с таким человеком рядом ей проще существовать. Осознание, что она не одна в мире — помогало. Видеть их сходство и понимать, что мир не справедлив, и ты не одна такая. Благодаря такой фигуре рядом, Тринадцать подавляла приступы жалости к себе и ненависти к судьбе, просто старалась жить дальше. Как и Хаус. И если раньше их связь была секретом даже для них самих — чувствовали, но не говорили об этом друг с другом, то теперь связь обрела физическую форму. Они не занимались любовью, не проводили время вместе, не наслаждались друг другом, они — лечили. Просто не тело, а сердце. И ни один никогда в жизни не скажет таких слов, потому что это слишком для убежденных циников. Горячая вода приятно окутывала ее тело, пар подымался со дна ванны, заполняя легкие теплым воздухом, вытесняя неприятные мысли, да и вообще все. Хотелось представить, что она нежится в горячих источниках где-нибудь на краю света, рядом — никого, проблем — нет. Только она и ее безмятежность. Кто ж о таком благе не мечтает? Набрав немного геля для душа в ладони, она начала методично растирать его по телу, заворожено наблюдая за тем, как ладони скользят по изгибам ее собственного тела, как гель начинает пениться, образуя воздушную переливающуюся субстанцию. Завораживает. После чего она также медленно начала смывать все это дело под душем, полностью поглощенная процессом, думая только о том, как струится вода по телу, какие удивительные узоры она вырисовывает каплями на кафеле, и насколько они не долговечны. Но хорошее не бывает долго, буквально через пару мгновений на нее обрушились мысли о ее возможной скорой кончине и стало так не по себе. Хотелось не быть одной, хотелось кричать, проклинать чертову судьбу. Она выдохнула и выключила кран. Мысли — удивительная вещь. Они попросту появляются, ты начинаешь их рассматривать с разных сторон, и в итоге вполне можешь остаться опустошенным. Полностью обглоданным самим собой. Черт, это ужасно. Чем ей сегодня заглушить этот нескончаемый поток? Закутавшись в полотенце, она вышла в прохладу квартиры. Легкий сквозняк скользнул по ее влажным плечам, заставляя армию мурашек пробежаться по всему телу, пол холодил ступни, мокрые волосы липли к спине. Через пару мгновений тело пробила дрожь. Реми хотелось поскорее накрыться теплым одеялом и выпить уже, наконец, чаю. Чая не оказалось, зато на глаза попалась бутылка виски. После пары глотков холод отступил и одеваться совсем не захотелось. Она натянула лишь нижнее белье, чтобы не быть совсем уж нагой и, замотав волосы полотенцем, развалилась на диване с бутылкой виски и непонятно откуда взявшейся плиткой шоколада. Что ж, с любовью — не получилось, прощение — пока что прощать некому, шоколад и виски тоже сгодятся для подобия счастья. Ее уединение прервал настойчивый стук в дверь. Она удивленно уставилась в прихожую, не понимая, кого могло принести под конец рабочего дня. Реми, конечно, думала о том, чтобы позвать Хауса, но дальше мыслей дело не зашло, а он вроде как не телепат. По крайней мере, его проницательность не распространяется на такие расстояния. Она нахмурила брови и неохотно встала с дивана. Одеваться не хотелось. Да и это всего лишь тело. Реми, как врач, давно привыкла к тому, что тело — это не сокровище, которое нужно охранять от чужих глаз. Может, внезапный гость смутится и сам сбежит. Тринадцать подошла ко входу и распахнула дверь. На пороге стояла ухмыляющаяся… Валери! — Какого черта?! — Доктор Хадли, неужто меня ждали? — заискивающе спросила бывшая пациентка, как ни в чем не бывало. Тринадцать стояла молча. Она так и застыла на месте с открытым ртом. Первым порывом было захлопнуть дверь, вторым — обматерить и захлопнуть, но третий оказался сильнее всех — любопытство, да еще и вперемешку с алкоголем, который уже успел дать в голову и обжечь внутренности. Что понадобилось пациентке настолько сильно, что она даже где-то раздобыла ее адрес? Реми сделала шаг в сторону, пропуская гостью в квартиру. Она не думала. Решая отдать свою жизнь в руки судьбы, она сделает это полностью. Посмотрим, что привнесет в ее жизнь эта внезапная встреча. — Вообще-то не ждала, — задумчиво ответила Тринадцать, запирая дверь. Она не понимала, как себя вести: держать дистанцию и быть во всеоружии, как это требовалось в начале их знакомства, или же быть чуткой и понятливой, как с человеком, который испытывает колоссальную боль. — Я ушла от него… представляете, он все это время меня терпел. Я же была невыносима. — Это да, есть такое. Валери начала снимать пальто, Реми ей помогла, повесила его на вешалку и только сейчас поняла, что она в неглиже. Смущение накатило волной. Сколько себя не убеждай в независимости и безразличности, бывают моменты, когда возникает ощущение, что такой вид совсем не к месту. И сейчас была как раз такая ситуация! Почему она не потрудилась хотя бы футболку на себя накинуть? Серьезное выражение лица в таком наряде даже не принять, все равно будет расценено неверно. — Зачем ты пришла? — перейдя на «ты», прямо спросила Реми. — Душу излить некому? — Знаешь ли, — подхватила ее тон Валери, — когда ты на протяжении чуть ли не двадцати лет ведешь себя как самая настоящая стерва, все друзья странным образом куда-то исчезают. Тринадцать усмехнулась. В этих словах была правда. Забавно, конечно. У стерв тоже есть друзья, у всех они есть, просто когда характер диктует болезнь, а не твое состояние, то убрав этот симптом, окружение становится будто бы чужим, ведь ты — другой человек. Она понимала это. Что-то такое они проходили во время учебы, да и людей она вроде неплохо знала. — Знаю, — кивнула Тринадцать. — Ну, проходи, я сейчас подойду. Реми удалилась в свою комнату, чтобы накинуть чертову футболку. Вернулась к гостье через пару мгновений. Та скромно сидела на диване, разглядывая неброский интерьер квартиры. — У тебя уютно. — Неправда, — пожала плечами Тринадцать. — Но меня все устраивает. — Извини за эти обвинения, за угрозы. Я вела себя слишком мерзко. Сейчас уже и не вспомню, чем руководствовалась. — Кажется, Валери говорила искренне. Реми относилась к ней с некой недоверчивостью, ведь такое резкое изменение кого хочешь удивит, но извинения все же приняла, кивнув. — Я просто… — вновь начала Валери, — просто хочу тепла. Понимаешь? — Могу налить виски, — слабо улыбнувшись, парировала Реми, но вообще-то она прекрасно ее понимала. — Было бы здорово. Девушки выпили. Помолчали, играя в напряженные гляделки, и выпили еще. Разум Реми совсем захмелел, да и Валери, кажется, становилась более мягкой в выражении лица. Боль с ее лица понемногу сходила на «нет». — Когда я обвинила тебя в домогательстве, ты вспылила… — Конечно, это ведь серьезное обвинение, — напрягшись, ответила Тринадцать. — Да нет, я не к тому, — кажется, Валери смутилась, она еще немного помялась, но продолжила. — Ты отрицала факт домогательств, но не своей ориентации. — Что? — Откуда мне было знать, угадала я или нет? Почему ты не промолчала, не проигнорировала подобное, ведь все знали, что тебе ничего не угрожает. Тринадцать задумалась. Она уже размышляла над этим вопросом, но все найденные ответы канули в лету. Да и отвечать не хотелось, потому что любой ответ покажет ее с довольно глупой стороны. По факту, такое оправдание было бы неоспоримым… наверное? Коллеги, конечно, в курсе об ее предпочтениях, но они бы не стали свидетельствовать против нее. Пожалуй, сложность дня надавила на логическое мышление, и оно отключилось. — Ладно, не отвечай. Повисла тишина. Реми, поджав губы, смотрела в пустоту, а Валери на нее. Секунда — Валери накрыла ее руку своей, вторая — гостья впилась поцелуем в губы своего бывшего лечащего врача. Тринадцать вздрогнула от такой прыти, не успела среагировать, не оттолкнула, и уже через мгновение поняла, что отталкивать-то и не хочет, хотя уже и была подмята под разгоряченное тело Валери. Будь что будет — в очередной раз за последнее время. Валери оказалась опытной. Она со знанием дела исследовала тело Тринадцать, но не спешила снимать с нее остатки одежды. Реми сначала без особой прыти отвечала на нежность, целовала шею Валери, вела рукой по ее спине под легким свитером, но с накалом страстей желание усиливалось. Хадли помогла избавиться бывшей пациентке от верха, следом полетели джинсы. Девушки не стали обращать внимание на неудобство, не стали перемещаться в комнату, они были поглощены порывом, который внезапно захлестнул волной необузданного желания. Реми чувствовала жар, который дарила ей Валери и понемногу оттаивала. Тяжесть дня сходила на нет, разрядка крадучись приближалась, заставляя мышцы содрогаться, стоны — поначалу сдержанные — вырывались из глотки всхлипами, и было еще одно — странное предчувствие, словно холодок. Словно за углом тебя поджидает какая-то неприятность, но Тринадцать старалась не обращать на это внимания. Она постоянно все портила своей недоверчивостью, всегда ждала подвох, всегда копалась даже там, где это не имело смысла, так как намерения были кристально чисты… и пусть такое бывает крайне редко. Пожалуй, даже никогда не бывает. Да, она неисправима. Сладко горячо. У Реми было ощущение, что она плавится под прикосновениями этой женщины, у которой на удивление были холодные ладони, создающие крышесносный контраст горячего тела с этой прохладой. Они, кажется, отдавались друг другу без остатка. И когда обе выдохлись, рухнули на диван абсолютно без сил. И не контактируя. Не было мягких объятий и длительных взглядов. Они лежали, и каждая думала о своем, глядя в никуда. Тем для обсуждения не было, да и говорить не хотелось. Сейчас только Реми показалось это все каким-то неправильным, неестественным. Кажется, она начала сожалеть о том, что сделала. Понятно, что никаких последствий быть попросту не может: два взрослых человека, все по согласию, но тогда откуда взялось ощущение, будто… обманули? Тринадцать повернула голову в сторону Валери, попытавшись различить эмоции, которые она испытывала и… ужаснулась. Их не было. Лишь растрепанные волосы и покрасневшие яблочки щек, но никаких эмоций на лице не отображалось. Примерно так же, как было при их первой встрече. Чистый лист, который совершенно ничем непоколебим. Тринадцать тяжело вздохнула; захотелось выпроводить Валери и сходить в душ. — Поняла, да? — на губах гостьи расплылась самодовольная ухмылка. Или даже оскал. Реми вздрогнула. Что? — Или почувствовала? — Валери повернула к ней голову и сощурилась. — Доктор Хадли, я достаточно хорошо отыграла «глаза на мокром месте» в нашу последнюю встречу? — Ты… — Очень старалась, — ухмылка не слетала с пухлых губ, и кажется, теперь будет сниться в кошмарах. Такие же глаза могут быть у серийных убийц — непроницаемые с издевкой. Непонятный животный страх пробудился в глубине души Тринадцать. Снова. Кажется, ее даже пробила дрожь. — Зачем? — выдохнув, спросила она, сняв свою футболку со спинки дивана, после чего натянула на себя. Она всеми силами скрывала свой страх, сдерживала порыв неприязни. Ей хотелось просто скорее избавиться от столь гнетущего общества. Понять зачем тоже хотелось, но это было вторичным. Валери спокойно встала, без тени смущения представ перед Реми во всей красе. Она методично натянула нижнее белье, а следом и джинсы. Вопрос остался где-то в воздухе. Или она думает над ответом? В конце концов, не каждый порыв имеет под собой причину, хотя Хаус и говорит, что причина есть всегда. Может, великий диагност ошибается? Валери надела свитер и поправила бретельки бюстгальтера под ним. А потом взглянула на Тринадцать, которой вмиг стало до жути некомфортно в собственной квартире, кажется, даже в своем теле. — Любопытство, — пожала плечами Валери. Это объясняло ровным счетом ничего. Это было брошено вскользь и, вероятно, не имело смысла. Либо она не хотела раскрывать свои карты, либо раскрывать было нечего. Тринадцать не знала и, если честно, узнавать не хотелось. И опять предчувствие накатило волной: что-то за этим обязательно последует. Что-то такое, что будет чуть ли не преследовать ее и мешать ей жить. Черт! Как она могла так облажаться? Валери молча подняла свою сумку и удалилась в коридор, через какое-то время щелкнул дверной замок. Реми продолжала сидеть на диване, поджав ноги к себе и обнимая их руками. Всеобъемлющий холод стал прямо-таки невыносимым. Она почувствовала еще до того, как осталась одна. Все же такие люди источают особую энергию, которую хочешь-не хочешь, веришь-не веришь, почувствуешь. Тринадцать просидела в таком положении еще какое-то время, она потеряла ему счет за мыслями о произошедшем. После чего, как завороженная пошла в душ. В этот раз он не помог. Мысли крутились, мешали думать о важном, пугали, сковывали, не давали даже вздохнуть полной грудью. Не хотелось оставаться в одиночестве, но и идти никуда не хотелось. Мерзкое ощущение, будто ее использовали давило на рассудок; места, куда прикасалась Валери обжигало льдом и даже горячая вода не могла с этим помочь. Да что же это такое?! Интересно, а девушки, с которыми она спала и уходила, чувствовали тоже самое? Им тоже было отвратительно от самих себя? Захотелось извиниться перед целым миром. Укутавшись в полотенце, она ступила на холодный кафель, который оказался не таким уж холодным по сравнению с обжигающими ледяными ладонями Валери. Разум был полностью раздавлен. Может, стоит..? У Тринадцать не было друзей. Были коллеги и хорошие знакомые, были подружки и дружки, но не было близких людей, которые могли бы приехать к ней сейчас и обсудить случившееся, хотя вообще-то один был. Человек, который даже если приедет, высмеет ее с ног до головы, и может, станет еще паршивее. Хаус не душка, хотя кого она обманывает? С добрым и понимающим человеком она бы и не смогла долго ужиться. Внезапно пришли мысли про Уилсона. Уж кто-кто, а этот персонаж ее и выслушает, и попытается помочь разобраться, и сделает все, что в его силах, чтобы ей стало лучше. И все же руки машинально стали набирать сообщение Хаусу. «Вы можете приехать?» Как же это глупо. Как будто они пара, как будто они друзья. Это настолько нелепо и смешно, что губы Реми дрогнули в полуулыбке. «Соскучилась по несгибаемому и большому таланту диагноста?» Тринадцать закатила глаза. И все же — невыносимый взрослый ребенок. Она думала над ответом, но слова не находились. Сейчас настроения шутить не было. И, судя по следующему сообщению Хауса, он ее понял. Как и всегда. «Буду через тридцать минут». Удивительная ироничная злая сука эта жизнь. Найти родственную душу, которая словно чувствует тебя даже на расстоянии, в человеке — совершенно не понимающем, абсолютно испорченном и насмерть циничном. И таком же. Покалеченном.