Орнитология

      Малефисента — статная, согретая солнцем и рассерженная — расположилась в надёжных ветвях дерева с лучшим видом на домик пикси. Какая жалость, что у них пошёл дождь. Вся мебель промокла, сырость в стенах… И всё-таки у неё не получалось скрыть улыбку, несмотря на гнусную наглость Диаваля.       Вот он сидел, нахохлившийся, рядом с нею в своём пернатом обличии. Заслужил. Нечего совать клюв туда, куда не просили. Какой-то год на её службе — и он уже чувствует себя достаточно свободно, чтобы высказывать ей своё мнение!       Она всего лишь подшучивала над тремя клушами — уже не в первый раз. И было весело, очень даже, особенно когда во Флиттл попала молния. И она бы и дальше не обращала ни малейшего внимания на то, как занудный слуга качает головой, но он решил ещё и открыть рот.       — Госпожа? — спросил он. — Мне нужно кое-что знать.       — Неужели? — хмыкнула Малефисента, прислоняясь к дереву. — И что же это?       — Когда ты собираешься снять заклятье?       Сама глупость вопроса поставила её в ступор.       — Кто сказал, что я собираюсь его снимать? — сказала фея ровно.       — Госпожа, — произнёс он своим режущим по слуху голосом и наклонил голову так невыносимо снисходительно, как будто она была маленьким непутёвым ребёнком. Это её взбесило. Чтобы не тратить время на слова и не портить и без того убитый в одночасье день, она отвернулась. Но даже это его не остановило. — Могу я говорить свободно?       — Нет, — отрезала фея — и занесла ладонь для превращения.       И тут он схватил её руку.       Она замерла, как замерла, казалось, сама кровь в её жилах — от возникнувшего из ниоткуда страха и такой же парализующей злости.       — Всякий раз, когда тебе не нравится, что я говорю, ты обращаешь меня, — проговорил он.       Она взмахнула рукой.       Птица хлопнула крыльями, чтобы не упасть. Громко каркнула и присела подальше от неё.       — Какое блестящее наблюдение! — произнесла фея, отворачиваясь от него.       Это случилось почти полчаса назад. С тех пор ни один из них не сдвинулся с места и ни слова ни сказал.       Его неудобные вопросы о заклятии заставили её прибегнуть к лишнему превращению, а главное, испортили всё настроение. Его теперь хватало только на всякие гадости.       О, у ворона даже на этот счёт были некоторые мысли. Птица ещё не выучила незаменимого в жизни навыка невозмутимого лица, а быть может, специально даже одними глазами критиковала её поступки, но всякий раз, когда ведьма подшучивала над тремя лесными няньками, его морда принимала самый осуждающий вид. А казалось бы, вороны должны любить такие вещи…       Она не была уверена, но, кажется, Робин рассказывал ей об игривости воронов. Робин… но не стоит вспоминать о нём. Её дружба с эльфом есть дела давно минувших дней. Все связи, все нити, протянутые между ней и жителями Топей, оборвались, больно и горько, как её крылья. Потеряв самую крепкую опору, своё самое могущественное оружие, не считая магии, она перестала быть Хранительницей, защитницей Топей, какой начала считать себя, как только подросла достаточно, чтобы осознать это. Потеряв крылья, она потеряла себя, и теперь провела слишком много времени в одиночестве, чтобы решиться заговорить с кем-то первой — хотя бы из опаски, что они заговорят в ответ. Потеряв крылья, она потеряла всякое желание связываться хоть с кем-нибудь — и жители Болот, словно почувствовав это, больше даже не показывались ей на глаза, стараясь тихо и мирно продолжать свою жизнь. Лишь несколько раз возникала необходимость договариваться с Бальтазаром о защите, но это было ещё до возведения Терновой стены, да Робин пару раз провожал её взглядом, считая себя незамеченным.       Говоря откровенно, из внешнего мира, не считая трёх фей и их чудовища, разве только Диаваль и составлял ей компаньонство. Странно было признавать, что какая-то маленькая чёрная пташка стала последним и единственным связующим звеном между ней и реальным миром. Больше не с кем было поговорить или подшутить над пикси, в конце концов. Разве что с ним.       Но вот он сидел рядом, безмолвствующий, угрюмый, заткнутый. Заслужил? Естественно. И всё же ей было скучно без его болтовни.       Раздражённая собственными мыслями, она щёлкнула пальцами.       — Я могу чем-то помочь, госпожа? — по-деловому осведомился помощник, еле держась за ветку. Их обоих немного встряхнуло превращением, но Диаваль, казалось, и вовсе никогда не привыкнет к ним.       — Почему тебе не нравятся мои шутки? — выпалила она.       С секунду он глядел на неё, многозначительно выгнув бровь, затем улыбнулся одним краешком губ, неуверенный.       — Нравятся! — возразил он. — Но это… как сказать… — он потёр переносицу, переводя взгляд на домик, — …могло быть лучше.       — А ты эксперт по юмору? — развернулась она к нему. Он, с его цепким умом, сразу уловил тон её ответа — на его устах расцветала ухмылка. — Представитель ассоциации… как там дальше?       Продолжать не было смысла — запрокинув голову, он трясся телом, вцепившись в ветку для безопасности, и смеялся своим хриплым хохотом, так выдававшим его настоящую природу.       — Поймала на слове, — обрадовался он, наконец унимаясь, и через секунду пояснил: — Но в шутках тоже должен быть скелет, а то не так приятно. Раз уж ты интересуешься, госпожа, — поддел он, — я думаю, есть два самых забавных вида шуток — для того, кто шутит, разумеется. А твоя — прямо посередине, оттого и не так здорово, — предупреждая её вопрос, он пояснил: — Шутка особенно хороша, если, например, её жертва точно знает, что это ты пошутила, но ничего не может с этим поделать. А феи, мне кажется, хоть и не уверены, но могут подумать на тебя, — изрёк он лукаво.       — Чушь какая, — фыркнула ведьма, — Они понятия не име…       — Малефисента!       Они оба обернулись, поражённые возмущённым голосом где-то невероятно близко. Диаваль, по-птичьи быстрый, вскочил на ноги, резко и беззвучно озираясь по сторонам с приподнятыми руками — привычка взлетать при малейшей опасности.       Но окрик повторился, и в этот раз догадка не оставляла места сомнениям.       — Это… это та, что повыше или потолще? — прошептал ворон, поворачиваясь в полоборота.       Фислвит или Нотграсс?       — Нотграсс… потолще.       — Кто это там на дереве? — раздалось снова, но слишком близко, явно не снизу… Малефисента медленно повернулась к Диавалю, но тот лишь глядел на неё с раскрытым ртом, такой же изумлённый. Гипотеза не находила подтверждения, особенно когда окрик раздался снова, где-то очень рядом с ним, но всё же не из его безмолвного рта.       И зачем Диаваль смеялся так громко! Теперь они замечены. Застуканы! Ну и что с того? — вдруг решила Малефисента — что она впервые попалась этим трём клушам! Они оставили магию, а даже если бы и располагали ей, никогда не смогли бы выступить против неё. Но сам факт — попалась на такой мелочи, ещё и прямо после слов этой противной птицы!       — Малефисента!       — Хочешь спуститься вниз, госпожа? — протрезвел ворон, с особой ехидностью голоса. Но его голос…       — Диаваль! — и тогда он прыснул. — Ты! — он загоготал. — Мешок с перьями! — он покатился, хватаясь за ветку. — Откуда только такая наглость!       Он ржал, как конь, ровно до тех пор, пока она не скинула его с дерева — и даже тогда, после треска веток и гулкого звука, с земли до неё доносился обессиленный гогот.       — Вот примерно такая же шутка! — орал он, видимо, лёжа. — Ты ведь могла догадаться, что это я! Во всяком случае, мне так казалось — может быть, я себя недооценил, — магией его измывающееся тело приподнялось до уровня её лица. Его же физиономия, лучезарная от самодовольства, расплылась в улыбке, мерно покачиваясь на волнах волшебной пыльцы. — Но шутка была бы намного смешнее, если бы ты, например, знала наверняка, что это я, но не могла ничего с этим сделать, — завершил мысль он с ухмылочкой.       Она злилась на него. За то, что считал себя в праве подшучивать над своей хозяйкой, за вечные попытки достучаться до неё, рассмешить, слепить из неё нечто, чем она уже не являлась, за настырность, беспечность, проявляющуюся в этом без конца. За то, что он был дураком настолько, что иногда действительно было смешно.       Он заметил пыльцу на кончиках её пальцев, её проступающую улыбку, и залился снова.       — О, я заставлю тебя замолчать, — оскалилась она. Ворон, кудахчущий, как курица, ворчащий, как старик, полетел обратно вниз, ожесточенно хлопая крыльями, чтобы окончательно не рухнуть наземь, еле-еле приподнялся и плюхнулся на прежнее место, взъерошенный, но всё ещё озорной, судя по клацанью клюва. С особой деловитостью он принялся подчищать пёрышки, чья безукоризненная красота была испоганена мелкими веточками и пылью при падении. — Как ты там сказал? Моя шутка несовершенна, поскольку я могла попасться? — поддела колдунья. — Придётся признать твою правоту. Видишь, ты пытался провернуть такую же шутку и попался. Думаю, тебе уже не смешно, — он, до этого демонстративно копошащийся клювом в крыле, повернулся к ней со светящимися очами, не имея возможности ответить. — Так какая же шутка была бы лучше? — не унималась она.       — Малефисента!       Даже так, с его неподвижными, одноцветными выпуклыми глазами, он — вот зараза! — умудрялся выглядеть ехидно. Из приоткрытого клюва птицы, обращённого к ней, выливался голос Нотграсс — теперь хриплый подтон его, наверняка слышимый и в человеческом исполнении, если быть внимательным, стал очевиден, но всё же можно было узнать высоту и интонацию маленькой феи. Малефисента глядела на двигающуюся шею подопечного, на вспушенные перья у её основания, под которыми было видно, как что-то работает и формирует звук. Он птица, напоминала она себе. Он мог говорить, не двигая губами и ртом, в теле человека, потому что именно так говорят птицы! И вот он измывается над ней даже после ловушки, которая должна была его заткнуть.       — Малефисента!       — Даже так не замолчишь? — вздохнула фея, борясь и со злостью, и с разбирающим смехом. Звук, который издал пернатый, был похож на Нотграсс — если бы она болела чахоткой. — Я знаю, что это ты, но ничего не могу с этим сделать, да? Я бы поспорила насчёт последней части. Посмотрим, как ты запоёшь в облике щенка, — ухмыльнулась она, поднимая руку. Диаваль отпрыгнул, как ошпаренный, и успокоился только поняв, что угроза пуста. Неумолимо весёлый, он пробубнил что-то напоследок голосом Нотграсс и уселся рядом. Глядя на подсыхающую хижину, на повеселевшего ворона, раздумывая над тем, кто выиграл в их маленьком состязании, она думала вслух: — Классификация шуток… Нет, ты не Робин.       Птичка задрала голову, поглядела вопросительно.       — Робин, эльф с берега Шелкового пруда, — пояснение было коротко. — Прогуляйся по Болотам, вдруг встретишь его. Вы два сапога пара. — выражение его угольков-зениц не изменилось. — Да хоть сейчас, — махнула она рукой безразлично, — давай, кыш отсюда. Ах, нет, стой! — обронила волшебница. — Раз уж превращение в ворона для тебя больше не наказание…       Предупредительный птичий крик Диаваля оборвался человеческим. Провожая взглядом покоцанного приспешника, удаляющегося прочь на своих двух, Малефисента сравнивала сиплый вороний гогот со звоном колокольчиков смеха Робина, его неуклюжесть в теле мужчины с неповоротливостью Бальтазара, размышляла, сможет ли маленький чёрный ворон в будущем составить ей хорошую компанию — и с облегчением приходила к положительному ответу. Но в первую очередь, в первую очередь, когда Диаваль споткнулся и с характерным звуком и выражениями шлёпнулся на землю, Малефисента смеялась — последней.