Орнитология

      Идея переселения на зиму в пещеру отбрасывалась и, по предусмотрительности Диаваля, не возникала ещё пару лун — но в итоге Малефисенте пришлось рассмотреть данный вариант.       Зима выдалась исключительно холодной, и больше всего в этом деле повезло Болотам: когда земля не была подвержена страшному снегопаду и завывающему ветру, от одного печального стона которого ломило кости, на землю обрушивался дождь, превращающий все предыдущие старания природы в слякоть и гололёд, по которому невозможно было передвигаться без опаски и особенной осторожности. Какие бы тропы ни были проложены по снегу днём ранее, на следующее утро от этих тонких линий на снежном одеяле не оставалось и следа.       Как будто одного пронизывающего холода и неустойчивой поверхности под ногами было недостаточно, от погоды страдала и растительность. Морозы в этом году наступили внезапно, и не все деревья оказались готовы к перепаду температуры. Кроме того, самые молодые и тонкие из них не могли устоять под суровым натиском грозных вьюг и бессильно валились вниз. Это означало, что, невзирая на ужасную погоду и личное презрение к одной мысли о том, чтобы высунуть нос из своего всеми силами нагреваемого гнезда, Малефисенте надо было исполнять свои обязанности: возвращать ветки на свои места, укреплять деревья каждое утро. Для этого было необходимо ежедневно проходить большие расстояния по высоким белоснежным сугробам, глубоким и совсем не дружелюбным. Это была одна проблема.       Второй проблемой в зимнее время, как, впрочем, и в любое другое, оставались люди. Хоть их походы к Стене и потеряли былую периодичность с наступлением холодов, некоторые безумцы всё же умудрялись ошиваться по округе. Хотя бы ради их собственной безопасности — но всё же по большей части ради собственного удовлетворения — их необходимо было отпугивать подальше.       Итак, таковы были две проблемы. К счастью, у феи было прекрасное решение каждой.       О, как чудно иногда иметь оборотня на своей стороне!       Не сказать, чтобы ему шла форма волка — но это и не имело значения. Что было действительно важно, так это то, что эта форма позволяла фамильяру одновременно помогать ей с работой в лесу и отпугивать разных людишек. Большой и мохнатый, но ни на долю не менее сильный, он мог нести свое мощное тело впереди феи по утрам, расчищая, а правильнее сказать, раскапывая дорогу среди белого капкана льда, снега и слякоти, а после этого идти на разведку окраинных земель, грозно рыча и вселяя страх в непрошенных гостей. И Диаваль действительно рычал, порой не просто убедительно, а, можно даже сказать, зловеще.       Возможно, компенсировал.       Конечно, она знала, что Диаваль… не в восторге от всей ситуации. Куда ж ещё. Но одним из лучших аспектов жизни в образе злой феи со слугой — это то, что по большей части ей было все равно. «Всё, чего пожелаете», — ляпнул он больше двух лет назад, и так вышло, что она пожелала видеть его четвероногую мохнатую фигуру несущейся по тоннам непроходимого снега.       Но где-то между Самайном и зимним солнцестоянием ударили морозы, хлёсткие и суровые, и Малефисента нашла себя завистливо провожающей чёрную крылатую фигурку, спешащую в свою — наверняка более тёплую, чем её оголившееся дерево — пещеру. Поэтому, когда слуга в очередной раз пригласил свою госпожу, что называется, в гости с ночёвкой, та смерила его утомлённым недовольным взглядом — и согласилась.       Что и привело её сюда.       — Когда ты сказал, что места достаточно, ты имел в виду достаточно для двух птиц, я полагаю? — изрекла она.       Вряд ли бы и она одна поместилась здесь, останься её крылья на месте. Крохотная, достаточно тёмная, но сухая — перед ней предстала пещера. Стоять в полный рост не мог даже Диаваль, не говоря уже о ком-то с двенадцатидюймовыми рогами.       — Ну извини, — вздохнул слуга, — трудно мерить на глаз, когда тебя швыряют из человека в волка и обратно двадцать раз на дню.       — Пожалуйста, наслаждайся, — бросила Малефисента тогда, щёлкая пальцами, даже не глядя. По правую сторону от неё мужчина скукожился до смоляного каркающего комка, тут же устроившегося в самом безветренном углу жилища. Смерив его строгим взглядом, сама фея опустилась на покрытую толстым слоем веточек, мха и пуха настилку. — Хорош из тебя домохозяин, конечно, — проворчала она несерьёзно, раздумывая, как ей лечь, чтобы видеть и Диаваля в своём углу, и выход. Всё должно было быть в зоне наблюдения.       В конце концов она легла спиной к каменной стене, чуть ли не прижимаясь к ней — чуть поодаль, во всяком случае, настолько поодаль, насколько можно быть в пределах этой каморки, съёжился Диаваль, под некоторым углом светился снежной белизной прямоугольник прохода.       Ветер завывал, хоть и не залетал в их пристанище, но холод не прекращал пробивать. Не спасала даже шуба с пуховым воротником, в который Малефисента уткнулась, пряча ледяные нос и щёки. Ещё хуже было спине. И без того без конца ноющая, сейчас прижатая к холодному камню, она болела и мёрзла. Но сдвинуться с места было нельзя — тогда угол обзора сузится, а это недопустимо.       Отвратительная идея, подумалось ей, пока она старалась держать глаза открытыми. Спать, пока рядом находится кто-то ещё — невозможно, если опыт хоть чему-нибудь её учит, но хотя бы, говорила она себе, она леденеет чуть медленнее, чем леденела бы у себя на рябине.       Спина болела страшно.       Колдунья рассматривала грот: пока глаза не привыкли к темноте, они видели лишь черноту и пустоту — теперь же на сводах проступали выемки, заполненные чем-то. Она собралась вслух выразить проклятому ворону надежду на то, что это не чьи-то внутренности соседствуют с ними, и взглянула в его сторону, но ворон, поймав её взгляд, почему-то вдруг взъерошился, подскочил — и на полном ходу направился к ней, не переставая отчаянно каркать. Он так бы и продолжил скакать перед ней с истерическими криками, загораживая обзор, не оберни она его человеком. Тот, пригнувшись, на всех четырёх упал перед ней. Какое-то время, буквально пару секунд, они просто глядели друг на друга, оба в горизонтальном положении с прижатыми к поверхности щеками.       — Госпожа, не прислоняйся к стене! — воскликнул тот жалостливо, приподнимаясь. — Она ледяная! Зачем ты так с собой, госпожа, отодвинься!       У Малефисенты была не в настроении придумывать огрызания, даже отвечать, когда нижняя часть лица была так хорошо закрыта высоким воротником — поэтому она просто глядела на Диаваля, прикидывая, как скоро тот поймёт, что нет смысла лезть не в своё дело.       Видимо, нескоро.       — Знаете, мы могли бы… — пробормотал помощник, насупив брови, — …вместе лечь. Мне тоже очень холодно.       Хорошо, что воротник всё-таки был — иначе Диаваль бы стал свидетелем её отвисшей челюсти.       — Даже не думай, — рявкнула она, справившись с секундным шоком, — ко мне приближаться.       — Что такого? — нахмурился тот ещё больше. Он приподнялся на локтях с чуть ли не обиженным выражением лица. — Я вечно сижу на твоём плече, и тебя это всегда устраивало.       — Ты был вороном, дурак.       — Я и сейчас ворон, — сказал тот, не моргнув глазом.       — Странно, я вижу собачью морду, — прорычала королева, высовывая руку с золотистым пламенем из (тёплого, широкого, мягкого) рукава наружу, на растерзание колючему холоду.       — Да я же ничего плохого не предлагаю! — взмолился тот. — Я просто лягу за твоей спиной, чтобы закрыть тебя от стены…       — Никогда! — гаркнула Малефисента, — ты не будешь лежать за моей спиной!       Её трясло от одной мысли. Иметь кого-то так близко к своей спине — к себе —       — Хорошо, хорошо! — поднял тот ладони, не двигаясь с места. — Ляжем лицом к лицу.       Это был какой-то кошмар.       — Тогда мне не будет видно прохода.       — Причём тут проход? — сказал тот тонким голосом. Малефисента не ответила — правда звучала плохо, слабо. Конечно, никто не войдёт. И всё же надо было всегда быть начеку. Пару раз ворон взглянул на вход и обратно на неё, и что-то понял — во всяком случае, ему самому, наверное, так показалось. — А, ты хочешь держать ночь? — сказал он, вдруг почти успокоив свою прыть. — Не стоит, госпожа, я же здесь. Можешь спокойно спать, — сказал он почти мягко, и добавил, уверенный в своей незаменимости: — Я послежу.       — Не последишь, — процедила фея. С каждым его словом ситуация становилась всё хуже. Спать, пока он бодрствует в теле человека? Ну уж нет.       — Ладно! — воскликнул он, поджимая губы. — Не послежу! И я не буду спать, и ты не будешь спать. Хорошо. Коченей и дальше, если тебе так угодно, — закончил он, но злости надолго не хватило — уже через секунду он начал сочувственно: — Хотя бы ляг на живот, чтобы не прислоняться к стене.       — Твоё недогнездо впивается в живот, — улыбнулась она хищно. Наконец-то можно было поизмываться. Тот выгнул бровь.       — На спину?.. Нет, забудь, я понял. Ну хотя бы набок, но не у стены.       — Рогам неудобно, — вывернулась та.       — Нет, ну теперь ты уже точно!.. — начал Диаваль возмущённо, но посредине фразы рассмешил самого себя. Ей и самой было смешно, но сдаваться так быстро она не собиралась. Вместо этого — серьёзное молчание. Ворон призадумался. — Посмотрим… Тебе холодно. Мне холодно. Лежать спиной к стенке нельзя. Нельзя лежать на спине… Мне нельзя быть за твоей спиной, мне нельзя смотреть тебе в лицо… Проход должен быть виден. Рогам ничего не должно мешать… Я ничего не упустил?       — Живот, — подсказала та.       — Точно, — закачал тот головой серьёзно, важно хмуря брови. Затем хлопнул ладонями по сложенным в коленях ногам. — Ну да! Остался один вариант, — он улыбнулся в ответ на её выгнутую бровь. — Я лежу спиной на настилке, ты лежишь сверху, — выдал он. Прошла секунда. Она выдавила сухой смешок, уже ничего из происходящего не воспринимая серьёзно. Ворон, видимо поймав ход её мыслей, тоже хмыкнул — и она почувствовала себя так, будто они были детьми, только что узнавшими какую-то большую тайну. — Серьёзно! Я тоже не в восторге от этой идеи, госпожа, уверяю тебя. Будь моя воля, мы бы оба наслаждались обществом нас самих в наших настоящих пристанищах. Но зимы суровы, надо держаться ближе. Я смогу тебя согреть, и тебе будет… ну, скажем, удобнее, чем было до этого.       Строгий взгляд встретился с умоляющим. Где-то снаружи жалобно стонал ветер.       Ей было холодно. Диаваль пробыл волком половину дня, и, если у него нет коварных умыслов, откинется через несколько минут. В любом случае, всегда можно обернуть его вшивым псом. А она всё равно не заснёт, будет начеку всю ночь. Это… некая гарантия безопасности.       Нехотя, без какого-либо желания она поднялась с колючих веток. Глаза соратника загорелись — птица в теле человека с птичьей прыткостью вскарабкалась в гнездо, устраиваясь на спину. Он кинул снизу вверх внимательный, осторожный взгляд — протянутые руки показал ей ладонями вперёд, а затем спрятал по бокам, мол, бояться нечего. Она и не боялась.       С фырканьем, осознавая всю отвратительную комичность ситуации, она опустилась к нему — не на плечо, как он, кажется, предполагал, а ниже, в области рёбер — проскользнула щекотливая мысль уткнуть рог ему поближе к шее, чтобы лишний раз не дёргался.       Она положила голову. Диаваль шумно выдохнул.       — Ну что, умер кто-нибудь? — предложил он нахально.       — Разве что здравый смысл.       Он беззвучно рассмеялся — она скорее почувствовала, нежели услышала.       Занятно. Даже через слои одежды Малефисента могла ощущать тепло лежащего под собой тела. Настолько, что это вызывало беспокойство. Не хватало только, чтобы Диаваль свалился с лихорадкой — нельзя было отменять каждодневную, уже закрепившуюся рутину только оттого, что слуге вздумалось захворать. К тому же, заболей он, не будет конца жалобам, мол, до чего его довела тяжкая служебная жизнь.       Но это было не всё. Диаваль… во-первых, очень часто дышал, словно только что пробежал марафон — это настораживало как минимум своей необычностью. Во-вторых, что, возможно, было связано с первым, у него очень быстро билось сердце — тоже как бешеное.       — А обязательно задыхаться подо мной? — не удержалась Малефисента.       — Задыхаться? Госпожа, что ты имеешь в виду?       — Почему ты так часто дышишь?       — Потому что я птица?..       — Что ж, это очень неудобно.       — Что неудобно?       — Лежать с тобой.       Судя по всему, сказанное было принято близко к сердцу — Диаваль запыхтел, захмыкал недовольно — хмыканья отдавались гулом в груди, и Малефисента чувствовала вибрации под щекой.       — Неудобно лежать, — проворчал он совсем по-вороньи. — Неудобно. То есть у меня сезон спаривания, а лежать со мной ей неудобно.       Малефисента аж подскочила. Приподнявшись на ладонях, чтобы посмотреть этому… подонку… нахалу! гаду! в глаза сверху вниз, она увидела только беззаботную, глухую ко всему насмешливую улыбку.       — У тебя сезон спаривания? — процедила она ядовито. Тот и бровью не повёл.       — А что, я не выгляжу горячее, чем обычно?       Она начала слезать с него, униженная и разозлённая. Как он мог! Воспользоваться её положением, чтобы вот так вот… пристроиться…       — Поэтому ты даже не сопротивляешься тому, что мы?.. — не в силах продолжить начатое, она только бессильно рыкнула. Её испепеляющий взгляд ворон встретил только большим хохотом, словно не находил происходящее гнусным, бесчестным или хотя бы серьёзным.       — Нет, стой, погоди, госпожа, я же не собирался… мы не… — и он снова прервался на вспышку гомерического хохота. Начинало казаться, что он так скрывает шалящие нервы. — Оо-о-о, ни в коем случае, госпожа, как можно? Мы не поддерживаем скотоложество в этой пещере! — залился он снова.       Малефисента фыркнула. Его истерический припадок немного съел ощущение дикого стыда, до этого горевшее внутри феи, но раздражение никуда не делось. Словно почувствовав перемену, её наглый собеседник продолжил:        — Честное слово, госпожа, я польщён тем, что ты находишь меня достаточно молодым и красивым, чтобы задуматься об этом — но, знаешь, ты бы хоть предупредила, мне ведь сначала следует для тебя станцевать, а для этого надо быть в своём теле. А я совсем не в своём теле. По этой же причине, кстати, мы не могли бы и… — он рассмеялся в последний раз, затем откашлялся, продолжил спокойнее: — Серьёзно, госпожа, это забавно. Инстинкты инстинктами, но у меня же есть голова на плечах. Я не ручаюсь за, — он хмыкнул, — дурацкие шутки, которые могут соскользнуть с моего языка, но ничего хуже этого не произойдёт, — он отсел чуть назад, приглашая её обратно: — Пожалуйста, ложись, иначе что-нибудь себе отморозишь. Хочешь, хоть впейся когтями мне в бока, чтобы я не двигался, если тебя это успокоит.       О, пару когтей он на себе почувствует.       Она неохотно, с неизменным раздражённым выражением раскрасневшегося лица вернулась на прежнее место. Руки Диаваля остались впечатанными в поверхность, не потянулись к ней.       — Даже не думай флиртовать со мной, — рявкнула она, тем не менее.       Тот не потерял ни секунды перед ответом.       — Да мне и не надо, ты уже в моей постели!       И покатился. Малефисента не могла подобрать слова лучше, но это именно то, как разразился бы хохотом старый наглый ворон после идиотской второсортной шутки.       Он не унимался.        — Спишь с Дьяволом!       Вне поля его зрения, уткнувшись куда-то ему в бок, фейри позволила себе беззвучный смешок. Каков извращенец.       — Ты теперь настоящая ведьма? Малефикас эт эарум ересим!       Ну, это уже было точно ниже пояса. Разрываясь от злости и смеха, она подбирала слова.       — Если бы чьи-то рога были настолько близки к моей шее, я бы себе такие каламбуры не позволяла! — заметила она. Он прыснул, мол, сама напросилась, с таким-то именем! — и фея, раззадоренная и подстёгнутая, заразилась. — Уж извини, родители забыли меня спросить, когда я родилась.       Его бесконечный смех наконец прекратился, сменившись вопросами.       — А что, вам имена родители дают? При рождении? — она прогудела утвердительно. — Как так? — удивился тот. — Ребёнок же только родился, о нём ещё никто ничего толком не знает! Как можно описать кого-то на всю жизнь одним словом заранее?       Она оставила его вопросы без ответа, и тот замолчал. Разумеется, ненадолго. Следующие его слова были пропитаны, если возможно, ещё большим изумлением:       — Нет, ты хочешь сказать, тебя родители назвали Малефисентой? Что с ними не так?.. — она демонстративно качнула головой — намёк был сразу понят: — Нет, ничего плохого, красивое имя, хоть и длинное — просто кто так детей называет? Вот они взглянули на своё новорождённое дитя и подумали: «Какая красивая девочка, давай назовём её «злая ведьма»?       Он, как это обычно бывает, сам рассмеялся собственной шутке.       — Сомневаюсь, что твои родители в этом смысле могут поучать моих, — отрезала Малефисента. Она помнила из его болтовни с Робином, что Диавалем он назывался не с рождения, да и вообще не назывался до их встречи, но иногда можно было сыграть неведущую, чтобы дать ворону самому рассказать и не гадать позже о том, как она узнала.       — Диаваль не моё… — защитился, ожидаемо, Диаваль, но осёкся, словно раздумывая. — Хотя, наверное, сейчас это уже действительно моё имя. Но оно дано мне не родителями и не от рождения. Мы так не делаем. Впрочем, — повысил он тон, — должен сказать, идея неплоха. Знаешь, лучше уж одно имя навсегда, чем постоянное… скажем, «брат друга сестры дяди моего соседа», правда? — фея почувствовала смех под собой. — Или клички — ненавижу клички — они уже больше похожи на имена, хотя всё же меняются со временем. Вот у меня было несколько за жизнь.       Вот это было уже что-то новенькое.       — Каких?       Диаваль отмахнулся моментально.       — Они некрасивые.       — Тем лучше! — поддела волшебница. — Всегда готова услышать, как ты признаёшь что-то в себе неидеальным.       Нашёл Диаваль её слова смешными или нет, неизвестно — он лишь издал неясный звук неудовлетворения.       — Ну, например, дома в Ирландии меня всё детство называли Дуламан.       Секунда.       — …как водоросль?       В ответ — только сокрушённый вздох. Тогда Малефисента не удержалась — захихикала. Диаваль поспешил ретироваться:       — Моя семья жила на самом берегу реки Бойн, — начал он, — где росло много водорослей. К тому же… — он осёкся, неоднозначно хмыкнул, — песня одна есть ирландская, слышала? Нет? Тоже о водорослях… точнее, много о чём, о девушке и парне, об Ирландии и Шотландии… в общем, как ни крути, мне подходила. Вот все и прозвали дома. Но это имя мертво для меня, — произнёс он с уморительным пафосом. — Насколько я знаю, здесь мне дано иное. Сильный Холод и Ветер.       — …Что-что ты о моём имени говорил?       — Да мне самому не нравится! — завопил ворон, дёргаясь под нею, будто попытался приподняться и глянуть на неё. — Между прочим, — тут же добавил он обвиняюще, — за это надо тебе спасибо сказать, без тебя бы мне такое не выдумали.       — Это почему?       Ворон вздохнул.       — Потому что моё имя — это часть твоего?.. — сказал он неуверенно, как будто сам сомневался в своём ответе. Фея удивленно хмыкнула. Диаваль растерялся: — В общем, того имени, которое тебе дают вороны… — он вздохнул, равно не располагающий адекватным объяснением. — Да, у нас нет слова «Малефисента», представь себе. Мы выкручиваемся словами, которые знаем.       Занятно. Но есть, получается, слово-заменитель? Это рождало кучу вопросов, правда, совершенно глупых и бесполезных. Как тогда звучит её имя на его языке? Произносил ли он его когда-нибудь? Кто знает, может, в его бесконечном клёкоте, не прекращающемся ни при каких обстоятельствах, оно проскользнуло, незамеченное? Насколько развит «лексикон» воронов? О чём они рассказывают друг другу?..       Тем временем Диаваль всё же нашёлся с ответом и начал своё объяснение:       — Есть такая ирландская богиня, Морриган — богиня войны, которая превращается в ворона по своему желанию.       Малефисента задумалась — что-то знакомое… Точно! В разговоре с Робином он сказал, что сначала принял её за неё, или что они похожи — во всяком случае, что-то в таком духе.       Диаваль продолжал:       — Вернее, Морриган — это не одна богиня, а несколько, три, если быть точнее, и одна из них — Бадб. Так вот у Бадб есть помощник, которого так и зовут. Сильный Холод и Ветер, великий Тростник, — протянул он важно, как произносят что-то, что считают смешным и незаслуженно важным. — Видимо, — фея почувствовала, как его грудь опустилась от смешка, — учитывая, что я ирландский летающий помощник воюющей волшебницы, кто-то нашёл это имя подходящим.       Что ж, это было уже что-то знакомое.       — То есть я — Морриган? Из страны Ши?       — Ты знаешь о ней?!       — Не тебе же одному умничать сегодня, — оскалилась Малефисента. — Но мне было неизвестно, что это не одна богиня, — призналась она не без неудовольствия. — Ты-то откуда знаешь о ней?       — Знаю, — ответил тот серьёзно. — Вороны знают огромное множество историй о других воронах — вымышленных и настоящих. Нам положено много знать. Это опыт и показатель возраста. А я, — добавил он с, если возможно, даже большей важностью, — невероятный старец.       Малефисента фыркнула.       — Ну конечно.       — Ну конечно! — не унимался помощник. — Мне пора бы уже выгонять своих подрастающих детей из дома, чтобы они не висели у меня на шее. Я начинаю думать, что не ошибся, и волшебная страна Ши действительно здесь, потому что здесь время будто идёт иначе. Может быть и правда, стоит мне коснуться родных ирландских земель, вернись я домой, всё моё существо превратится в пыль — что скажешь?       — Страшно, — деловито, не без сарказма подхватила Малефисента, важно качая головой. Диаваль моментально оживился:       — Ничто по сравнению с тем, что бы рассказывали тебе твои же родители, будь ты вороном. Особенно по ночам.       — Неужели?       — А то! Понимаешь, какая забавная штука: во многих других животных, если я всё правильно понимаю, вроде как даже заложено бояться определённых вещей. Они сразу знают, каких животных следует избегать, остерегаться. Швырни перед Авророй змею — она отпрыгнет от неё, даже не зная, что это такое. Вороны? Вороны — придурки!.. Не смейся! Это серьёзно! Мы понятия не имеем от рождения, кого нам стоит бояться. Какая-то сова ухает средь бела дня — давайте глянем! Поэтому вороны-родители нашли прекрасный способ гарантировать, что их дети проживут больше двух недель: они рассказывают страшные, на самом деле страшные истории, чтобы вбить своим детям в головы немного здравого смысла. Обычно это повесть о смерти какого-нибудь родственника, только очень приукрашенная. Мой папа любил начинать все свои байки, говоря: «Это история о моей смерти». И, чёрт возьми, мы все прекрасно знали, что вот он, перед нами — но нет же, мы вскакивали, папа! папа! что случилось! что за история?.. — он рассмеялся. — Так что, знаешь, если тебе и правда нужна сказка на ночь, я всегда готов поделиться «Леденящей Душу Историей о Вороне на Поле».       — Дай угадаю… он вздумал полезть на поле, где ходит злобный крестьянин, с утра пораньше, и угодил в сеть.       — Я знаю, что это было глупо! — Диаваль встал в оборонительную позицию. Без сомнений, происходи этот разговор в разгаре дня на открытом пространстве, он бы расставил руки по бокам и ссутулил плечи, будто мог таким образом кого-то припугнуть. — Да мне тогда было… Сколько мне было? — спросил он сам себя и сам, пропуская ответ, пришёл к выводу: — Мозги в процесс мало были подключены. Да я ещё и не особо питался крупами до этого. Я две минуты назад сказал, что жил у реки. Рыба, водоросли…       Она представила себе Диаваля где-то в Ирландии, которую никогда не видела, прыгающего по каменистому берегу реки и выуживающего с предельной осторожностью слизские шмотки зелени из-под бурлящей воды. Вспомнила, в какую сторону он летел по ночам, когда отправлялся домой, доселе также не виденный ею — но она знала, что находится в той части леса: тоже река, тоже высокие хвойные деревья, тоже многочисленные изумрудные холмы — и заключала, таким образом, небольшую разницу между Ирландией и тем местом на этих землях, где он разместился.       В очередной раз её посетил неразрешённый вопрос о причине перелёта Диаваля со своего старого дома. Вороны — птицы не перелётные, так что он тут забыл? Почему улетел со своих родных земель, если говорит о них с таким трепетом? Вспомнила, как он упомянул песню о водорослях — или о паре влюблённых? или об Ирландии? — и сказал, что она в любом случае подходит ему. Это наводило на занятную мысль. Раз уж они оба, очевидно, сегодня не выспятся, а Диаваля хлебом не корми, только дай показать свои таланты и поговорить о себе любимом…       — Ты должен спеть мне песню о дуламане.       Диаваль протянул долгое «Оо-о-о-о-о», по интонации чуть ли не болезненное, и поспешил ретироваться:       — Вот спеть я тебе сейчас не смогу, госпожа, вот это уж точно будет выше моих сил. Обещаю спеть, как только этот ужас закончится.       Под «ужасом» скорее всего подразумевался тот балаган, что творился в бедной птичьей головушке в связи с сезоном спаривания. Не желая больше слышать и слова об этом, колдунья выбрала другой путь.       — Тогда… историю. Но не о сети. О Бадб.       Он хмыкнул, причмокнул губами, сказал короткое «ладно». Сглотнул, вздохнул — и наконец-то начал. Однако в первую же минуту выяснилось, что, чтобы понять историю о похищении коровы Регамны у Кухулина перед похищением быка из Куальнге, надо знать, кто такой Кухулин, откуда взялась Регамна, и почему из Куальнге вообще похищают быка. Рассказчик из Диаваля был неплохой, только вот он как будто предполагал, что Малефисента всю жизнь жила в Ирландии и знает всех и всё по именам заранее, а потому каждый шаг вперёд в истории сопровождался шагом назад — для пояснений. Она будто вновь пробиралась через тернии его новостей с другой стороны к действительно важным, но в этот раз интереснее.       Но из его — довольно размеренного, но не без эмоций, весёлого, но серьёзного, успокающего, но неутомительного — рассказа всё-таки удалось вычленить сюжет: однажды великий герой Кухулин услышал крик с севера и запада. Последовав к нему, он вскоре услышал стук колесницы. Запряжена в неё была лишь одна красная лошадь, и была у этой лошади только одна нога, а дышло колесницы протыкало её насквозь — конец дышла выходил изо лба и там держался. На колеснице же сидела красная женщина. У нее были красные брови, красный плащ, свисающий сзади между колёсами и подметающий землю, и красное платье. Рядом с колесницей шёл высокий мужчина в красной одежде. Он нёс на плече копья и вилы и гнал перед собой несчастную — судя по всему, украденную — корову.       Женщина заговорила с Кухулином, что, видимо, само по себе было странным, и Кухулин поинтересовался именем её спутника.       — «Сильный Холод и Ветер — его имя» — сказала Бадб. «Длинное, однако, имя» — ответил Кухулин, — «Твоё же как имя?». И тогда мужчина сказал: «Женщина, с которой ты говоришь, зовётся Острие, Тонкие Губы, Короткие Волосы, Глубокая Заноза, Сильный Ужас».       — Да ты издеваешься.       — «Да вы издеваетесь», — сказал Кухулин и прыгнул вдруг в их колесницу. Упёрся он копьём в её голову, да вдруг не увидел он больше ни лошади, ни колесницы, ни мужчины, ни женщины. Увидел он только, как превратилась женщина в чёрную птицу и села на ветку над его головой. И сказала она… Ну, вам, госпожа, не интересна вся история, поэтому скажу коротко. И сказала она, что… зависит от неё жизнь его и смерть его, что никакая слава Кухулина не возвысится, как бы ему этого ни хотелось, они ещё немного поспорили о том, кто как другого одолеет, и Бадб, — и тут он снова вернулся к своему тону рассказчика, — а это была именно она, улетела прочь, а Кухулин вернулся в свой дом. И на этом кончается повесть о похищении быка Регамны, о чём мне больше сказать нечего, кроме того, что бык этот принадлежал Дайре, сыну Фиахны, и из-за телёнка этого быка, которого будут звать Донна, и произойдёт Похищение Быка из Куальнге, что есть история о великой войне уладов ирландских, — сказал он тише со смешком.       Занятное наблюдение: голос Диаваля звучал иначе в таких странных обстоятельствах. Он был тише и ниже, а потому отчего-то чуточку мягче, и вместе с тем фея чувствовала, как рождаются звуки даже не из горла его, но из груди — скорее всего, тоже замашки птичьей природы — и вытекают из уст вкрадчивыми звуками, по-птичьи мелодичными и по-вороньи хриплыми.       Сказка закончилась, но Малефисента нашла, что хотела…       — Ещё.       Диаваль добродушно рассмеялся.       — Во всём потребна мера.       Тогда она рассмеялась тоже.       — Рассказ о вороне?       — Мм-м?       — «Во всём потребна мера». Рассказ эконома о вороне, — подсказала Малефисента, раззадоренная тем, что не один Диваль здесь сегодня умничает. — Или ты знаешь только скучную ирландскую древность? — слукавила она. Жертва пропустила поддёвку мимо ушей, только задумчиво промычала.       — Эконома… эконом-эконом-эко-а! — воскликнул он вдруг, а потом фыркнул совсем по-лошадиному, будто ему напомнили о чём-то совершенно оскорбительном, не достоином даже упоминания. — Это та история, согласно которой вороны черны и безголосы, потому что жена Феба — распутница, а сам он большой идиот?       Малефисента приподнялась на локтях с насмешливым изгибом бровей.       — История не об этом.       — Разве? — вступил слуга. — А по-моему, об этом. Ворона сказала правду, — возразил он, — сказала правду из верности хозяину, и отгребла за это.       — И всё же она могла держать язык за зубами, — улыбнулась фея.       — Когда честь её хозяина втаптывают в грязь? — Диаваль воодушевился, готовый спорить. — Да, предположим, не скажи она Фебу о похождениях его жены, та самая жена осталась бы жива, — Малефисента, не стягивая хищнической ухмылки кивнула наискосок, мол, вот именно. — Но разве ж ворона виновата? Она сказала правду! Она поступила честно! — повторил он. — А то, что Феб решил тут же наповалом прикончить свою благоневерную — это уже проблемы Феба!       Малефисента глядела на мордашку своего соратника — веки уже наполовину закрыты, рот искривлён в выражении неудовольствия, а глаза всё равно горят желанием доказать-таки свою правоту — и плечи потряхивало от смеха.       — И вообще, — буркнул тот напоследок. — Вся эта сказка — клевета! Если хочешь, я поведаю тебе ещё восемь и две истории о том, почему вороны стали чёрными, и ни одна из них не будет этой. А то, что вороны лишились своего прекрасного пения, — он встретился со взглядом своей госпожи, насмешливым и игривым, и поддал напора, — вообще полная чушь. Мой голос на месте, спасибо большое.       — О чём ты не перестанешь причитать, — кивнула Малефисента, — и тем не менее я по-прежнему не слышала ни единой песни, — Диаваль демонстративно отвернул голову — проход в пещеру внезапно занял всё его внимание. — Ты обещал мне водоросли, Диаваль, я запомню.       — Будут, будут водоросли, — процедили ей в ответ сонным голосом. — Теперь можно поспать?       — Так и быть, я оставлю тебя в покое на сегодня.       Диаваль немного дёргался, засыпая — казалось, каждый звук, будь то ухание совы или вой волков, едва слышные среди ветра, затрагивали его нервы, и у него на какой-то миг сводило дыхание — но уже совсем скоро вдохи его стали медленнее, как у человека. Малефисента глядела в облачную даль, борясь со сном, насилу оставляя глаза открытыми, а тело напряжённым.       Предстояла долгая зимняя ночь.