Орнитология

      Долгая зимняя ночь длилась часа четыре.       Потом терпеть затёкшую руку стало невыносимо, да и пропажа ощущения в какой-либо конечности при таком холоде настораживала, и Малефисента нехотя, медленно и по возможности тихо, предприняла попытку сменить положение. Осторожная к разлёгшейся под ней тушке, она, чувствуя покалывание, приподнялась на локтях.       И в процессе встретилась с одним внимательным чёрным глазом.       Последовал крик.       Не Малефисенты — её реакции можно было позавидовать. Не прошло и секунды, как в плечи, грудь и торс противного лгуна (второй глаз тут же распахнулся) понеслись кулаки. Между пальцев начал клубиться зелёный дым.       — Госпожа! Гос... госпож... госпожа! — забарахтался Диаваль в клетке из рук, магии, веток и каменных стен.       — Лгун! Клювоносый! Перьеволосый!       — Госпожа!       — Подонок! Бессовестная…       — Прошу, хватит!       — …безмозглая птица!       — Да что я сделал! — отпрянул он, наконец, пячась, насколько возможно, назад. Уперевшись спиной в пещеру, он выставил руки ладонями вперёд, одновременно испуганный и раздражённый. Щёки Малефисенты горели. Ничему, ничему, думала она про себя, жизнь её не учит. Не стоило вверять себя ни на минуту существу без стыда и совести, без умения прислуживать! Вот и его обещание спать. Видно, смотрел всё это время беззвучно, подлец, выжидал время на случай, если она действительно уснёт, чтобы… чтобы… — Ты зачем меня разбудила?! — запротестовал Диаваль, чей голос подпрыгнул в высоте от возмущения, слепой к её горящему лицу. — Ещё и бранишь, почём зря.       — Ты не спал, — только и нашла, что ответить, фея. Ногти неприятно впивались в ладони, но расслаблять кулаки она не собиралась. — Смотрел прямо на меня.       — Я держал ночь! — прошипел Диаваль в ответ. — Разве то не моя обязанность? Вокруг волки рыщут, я в этом бесполезном теле, ещё и сплю не один! Я что, должен был совсем откинуться? — дерзнул он и добавил твёрдо: — Ну уж нет.       Луна за спиной лишила его лицо и фигуру любого рельефа — только тёмный силуэт на фоне не менее тёмного неба. Перья в волосах слуги встали торчком — признак исключительной хмурости духа. Так спал он всё это время или нет? Он не отрицал, что сторожил вход — значит, не спал, но он ругался, что был разбужен — значит, спал?       Могло статься, что он… Он смотрел одним глазом! Но не могло же быть…       Догадка пронзила их обоих одновременно.       — Ты умеешь спать наполовину?       — Ты не умеешь спать одним глазом?       Они встретились взглядами в темноте — Малефисента из глубины пещеры и он, с согнутыми в почти защитном жесте в коленях ногами, напротив неё. Его круглые глаза блеснули, отражая зелёную магию, словно у ночного животного.       Он птица, с усилием напомнила себе колдунья. Дикое животное. Конечно, он не станет засыпать в новом месте в неудобном положении, в плохих условиях. Особенно если… особенно если с ним кто-то ещё. Все те несколько тягучих, уморительных часов относительную тишину леса то и дело нарушали завывания волков — совсем не колыбельная для любого сознательного существа. В каком-то смысле, за его поведением стояли те же причины, что за её нежеланием закрывать глаза. Только вот Диаваль, видимо, имел способность спать и не спать одновременно — способность, которую Малефисента с радостью выпытала, выменяла или купила бы.       Как же неприятно.       Что-то похожее на её наверняка теперь кислом лице прочел Диаваль — он расслабленно, почти так же нахально, как обычно, улыбнулся.       — Тебе… объяснить?       — Не утруждайся, — процедила фея, поднимая голову. Языки пламени растворились, облизав напоследок пальцы. — Полагаю, самая холодная часть ночи позади. Я вполне обойдусь своим собственным теплом, как и ты — своими перьями.       Диаваль подскочил так быстро, что, право, можно было и обидеться.       — Да, да, конечно, разумеется, — затараторил он сконфуженно, приподнимаясь, встречаясь затылком с потолком пещеры и опускаясь снова. В сидячем положении он осторожно выглянул из-за спины наружу, где Солнце ещё не развело густого индиго неба, но всё говорило о том, что до утра осталось не так долго. Птичий взгляд устремился вниз с невысокого склона, на котором и ютилась пещера, словно что-то выслеживая в лесу. — Мне пора, — произнёс он серьёзно.       — Я не велела тебе лететь во дворец, — заметила Малефисента.       — Я знаю? — нахмурился он. — Сомневаюсь, что король Стефан бодрствует сейчас, — в ответ фея лишь кивнула с приподнятой бровью, призывая его закончить мысль самостоятельно. Он закончил — не в том направлении: — Да и ты обычно не бодрствуешь в этот час. Сейчас моё время, — к первой брови Малефисенты присоединилась вторая. — Что? У меня не может быть собственной жизни? В, — он обернулся снова, щурясь на небо, — четыре утра?       Оно было на её языке — замечание по поводу его тона: наглая птица начала забывать своё место. Но за угрозой тотчас развернулся бы новый виток бессмысленного перебрасывания фразами, затянувшийся на долгие минуты. Минуты, которые можно было потратить на сладкий сон в одиночестве — за всю ночь фея, как и следовало ожидать, не сомкнула глаз, ни одного. К тому же, очевидно же, что безмозглый слуга спешит, теряя перья, к противному Чудищу. Малефисента сильно сомневалась в компетенции пикси вспоминать о кормёжке этого мешка с костями ночью или ранним утром, чего нельзя было сказать об этом черном самоотверженном пестуне. Она бы не удивилась, узнав, что девчушка не погибла от голода по большей части благодаря хлопотам пернатого предателя. Не полетит сейчас — полетит в обед, или вечером, а скорее всего и оба раза.       — Даже не стану превращать тебя, — отрубила Малефисента, с каждой секундой чувствуя свинцовую тяжесть век и предвкушая мгновение, когда наконец сможет их сомкнуть, и опустилась в гнездо, недавно занятое двумя. Диаваль, будто довольный результатом, выскочил из пещеры с прыткостью освобождённой птицы.       Спала фея далеко, далеко не так долго, как рассчитывала, и винить было некого. Что бы ей ни приснилось, её сердцу оно пришлось не по вкусу, и последнее отчаянно подорвало её тело в попытке выпутаться из клубка. Любое воспоминание об увиденном улетучилось, стоило принять сидячее положение и как следует открыть глаза, но горький осадок остался.       Судя по звёздам, она едва ли проспала час. По всем правилам по-прежнему стояла глухая зимняя ночь — туман лениво полз невысоко над землёй между деревьями, снег блестел не хуже драгоценных камней. Диаваля было не видать, что говорило или о его невиданной самостоятельности, если он без указки отправился в Персефорест, или о его особенной любви к уходу за чужими детьми. Отчего-то фея склонялась к последнему. А на это всегда было интересно посмотреть. «В этот раз он всё же имеет руки, — досадовала Малефисента, неизвестно даже для самой себя откуда находящая энергию пробираться сквозь сугробы (Диаваль ещё не выкапывал тропы сегодня), — следить за его махинациями будет не так увлекательно».       Зимой домишко выглядел ещё печальнее, чем когда-либо. Последний раз Малефисента видела его ещё осенью, до первого снега — теперь же, под тяжёлым слоем белого одеяла дом будто ещё стремительнее оседал к земле, приземистый, как старый ношеный ботинок. Вода, переносимая мельницей, обратилась в лёд, крылья вмёрзли в канаву и остановились.       Окна были плотно закрыты и даже, кажется, занавешены изнутри, довольно порядочно — так, что снаружи совсем делать было нечего. В овладевшей ею внезапно нерешительности Малефисента дернула ручку двери, понимая, тем не менее, что та должна быть открыта — иначе Диаваль не смог бы войти. Но что, что если он и не гостевал здесь сегодня, встретив препятствие? Дверь открылась, хоть и с недовольным скрипом, большим, чем следовало бы двери, за которой хоть немного следят. Но, казалось, для обитателей и гостей домика визгливая жалоба осталась незамеченной.       Всё было не так плохо — для начала, Диаваль не пел. Его вообще не наблюдалось в комнате, и всё же отдалённые шорохи позволяли предположить, что их виновник вскоре возвратится. Чудище также не подавало сигналов. Оно, как стало ясно при ближайшей инспекции, не спало, лишь спокойно смотрело перед собой своими странными голубыми глазёнками. Эти же глазёнки метнулись в сторону феи, стоило ей подойти ближе.       Ребёнок. Бледный, розовый, кажется, сытый. Всё лицо отвратительно мокрое. Полноватые щёки, как у грызунов, повсюду складки. Блестящие губы, несмелые очертания бровей. Лицо, не изуродованное интеллектом.       Девочка улыбнулась. Малефисента не улыбнулась.       Девочка перестала улыбаться. Потом улыбнулась снова, потянула руки вперёд, ткнула пальцем куда-то за спиной Малефисенты. Малефисента не обернулась. Девочка издала звук, и снова — громче. Малефисента молчала.       Девочка начала плакать.       В ту же секунду под носом оказался Диаваль.       — Боанн! — чертыхнулся он тихо, становясь живой ширмой между Малефисентой и ребёнком, беря последнего на руки с удивительным спокойствием, словно бы занимался этим всю жизнь или имел на это полное право. — Разве можно так на ребёнка смотреть!.. — сказал он осуждающее — точнее, осуждающе бы он прозвучал, не красуйся на его лице такая широченная улыбка, обращённая к кульку в руках. — Как камень совсем, как камушек, да?       Ребёнок снова, как полминуты назад, ткнул в сторону — Диаваль быстро обернулся и так же быстро посмотрел обратно, почему-то ещё радостнее. За высунутую пухлую ладонь он схватился пальцем, чуть качнул её, чему-то энергично кивая, при этом складывая лицо в комическую гримасу восхищения. — Ну что ты, не плачь, не плачь, смотри, какая… — и тут, наверное, он сделал что-то ещё более нелепое, чем пение. Он начал сюсюкаться:        — …Смотри, какая ты уже большая! Да-а, вот такая большая! — сказал он голосом такой высоты, которая никогда не должна исходить из глотки ворона. — Во-о-т такая красивая! Ну как на такую красавицу можно смотреть, и бровью не дёрнув! Тебе надо… — он чуть качнул её, меняя положение — теперь девочка была чуть прижата боком к груди, он подхватывал её ниже спины и за плечи, — …тебе надо, чтобы говори-и-или, улыба-а-лись, да?       Он прошёлся к окну, постучал по цветному стеклу. Звук девочку обрадовал невыразимо.       — Можно даже говорить не с тобой, но смотреть на тебя и менять голос, правда же? — ворон подался назад, глядя девочке в лицо, приподнял брови, — Я даже могу сказать: «Госпожа, почему же ты не спишь в пещере?», но я улыбаюсь тебе, да, да, да! — девочка начала смеяться, — и тебе всё нравится!       И лишь после этой фантасмагории он удосужился взглянуть на фею. С самой кислой физиономией.       — Ты врал мне, Диаваль, — сказала серьёзно Малефисента, не теряя ни секунды. — Я думала, ты ворон — оказывается, ты курица-наседка.       Квочка пропустила слова мимо ушей.       — Если крики разбудят тётушек, удирать придётся нам обоим, госпожа, — произнёс он тихо уже своим голосом — никогда не казался он более низким и грубым, чем в тот момент. Тут же он, однако, смягчился: — Госпожа, тебе не спится?       — Я выспалась, — отрезала та. Только его участия не хватало, успела она подумать — но, похоже, тот спросил из вежливости и, не особо ожидая ответа, снова занялся девчонкой. — Оставь её!       Но Диаваль был занят. Тихо-тихо, наверное, чтобы не разбудить фей наверху, он прохаживался по комнате с ребёнком на руках, чуть раскачиваясь, и подносил его ко всему, что только могло оказаться на уровне глаз. Они находились в странной комнате — не то гостиной, не то столовой, не то кухне — и под потолком задорными кучками висели сплетённая засушенная зелень, стручки и цветы. Диаваль позволял девочке трогать их, отрывать кусочки и стирать их в порошок. Стручки она тут же тащила в рот и основательно слюнявила, но ворон осторожно отбирал их и шёл в противоположную сторону, чем навлекал на себя расстроенные всхлипы. Девочка вообще не переставала издавать звуки: она пыхтела, сопела, шумно выдыхала, протягивала гласные, хныкала, чтобы попросить что-то в руки, словно бы умела разговаривать. К тому же, глупышка даже не старалась усидеть на месте, несмотря на высоту — она тянулась руками ко рту, вечно дёргалась головой, еле держа её прямо, вечно заваливалась чуть назад так, что только плечо Диаваля спасало её от кувырка в сторону пола.       Они прошли к полкам, заставленным всевозможными пузатыми и длинношеими бутылками, маленькими фигурками и древесными веточками, камушками и цветами. Аврора снова тащила всё в рот.       — Нет-нет, не надо, — хмурился Диаваль, снова примеряя на себе высокий, донельзя ласковый голос, и клал камушки на место — зачем только тогда показывал? — Я не могу её оставить, она плачет всю ночь, — наконец произнёс он в её сторону едва-едва, но в полуночной тишине слова его были ясны. — Пла-а-чет, да? — заблеял он снова. Подбородок и вся нижняя часть лица ребёнка блестела в несмелом лунном свете — Диаваль попытался вытереть слюни рукавом, но без особого успеха. — Не надо плакать. Надо спать. Да, да, надо спать.       Диаваль, может быть, и хотел, чтобы она спала, но девочка таких мыслей не разделяла. Несмотря на укачивания и тишину, она ёрзала в руках, и каждый раз, когда ворон поворачивался к ней передом, Малефисента могла заметить красные щёки и хмурый вид ребёнка. Её мордочка снова была в противнейшей слюне, и слуга, кажется, всё меньше понимал, что с этим делать.       Молчать было неинтересно.       — Спой ей колыбельную, — поддела волшебница, но не получила иной реакции, кроме раздражённого цокания. — Или, дорогой Диаваль, ты можешь только попросить, и я обреку её на вечный сон уже сегодня.       — Не знаю, госпожа. Фейская магия, как мне доводится видеть, работает не очень, — гавкнул тот в ответ, не оборачиваясь — малютка была в самом процессе упорного обсасывания концов шнуровки его рубашки. — «Не ведать тебе печали!» — проскрипел он, как когда-то недавно, имитируя писклявый голос Флитл. — «Пусть каждый день несёт!..», каждый день, как же.       Названная племянница шаржа на свою тётушку не оценила. Лицо, и без того красное и мокрое, побагровело, складок образовалось ещё больше, хныканье превратилось в настоящие всхлипы, и вскоре начался настоящий плач.       Плачут дети отвратительно жутко — всегда громко, всегда слишком высоко, всегда протяжно и тревожно, и никогда не понятно, от чего именно. Малефисента ушла в другую комнату, молча и степенно рассматривая стены, полки и цветы, но вой настиг её и там. Было слышно, как Диаваль ходил взад и вперёд с успокаивающим шёпотом на устах, но бесполезно. Фея остановилась у тёмной деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, к спальне, обитательницы которой продолжали мирно сопеть, глухие к истерическим завываниям малолетней принцессы. Просто удивительно. Можно подумать, король Стефан приказал Диавалю следить за своим сопливым слюнявым розовым комком.       На какое-то время чудовище утихло, снизойдя от крика под стать банши до одиночных всхлипов, и Диаваль, судя по скрипящим звукам, уложил её в постельку. Когда Малефисента вернулась в комнату, он был без кожаного плаща и, сидя на корточках, утирал рукавом рубашки извечно мокрую мордашку.       — Ну и что это было? — дернул он головой в сторону младенца. Какая-то неубиваемая нежность сквозила в его голосе, хотя уже наверняка неискренняя — нельзя же, в конце концов, всё ещё вожжаться с человеком, который только что закатил перед тобой истерику? — Кричишь, как настоящий птенчик! Хотела разбудить своих тётушек? Как бы не так. Их не разбудит даже война. Мне кажется, — наклонился он, — это они находятся под заклятием… ка-а-ждую ночь… Когда-нибудь я проберусь к ним, и они недосчитаются глаз утром… — тут лицо малышки снова начало складываться в ноющую гримасу, чего Диаваль не упустил: — Нет, ну что ты… Не надо… Я не ненавижу твоих тётушек, я их просто очень не люблю… Ну что с тобой случилось? Спать не хочешь, от еды отказываешься… Тебя расстроил желудок? — он провёл ладонью по её накрытому одеяльцем животу, как бы поглаживая, усмиряя. Девочка глядела на него во все глаза. — Нет? А что тогда? Мм?       Или брачный сезон действительно вступил в силу, или Диаваль любил общаться с существами столь же глупыми, как он сам. Выглядел он в своей тарелке. На короткую секунду Малефисента задумалась, откуда могли появиться такие навыки. Он ничего не говорил о том, что у него есть дети, о том, что у него вообще есть семья, хоть нет-нет да и говорил о своём чуть ли не преклонном возрасте, когда надо давно уже выгонять детей из дому.       Но у него не могло быть семьи, не так ли? Иначе бы он не был здесь.       Аврора, как ни странно, на вопросы не отвечала. Вместо этого она вцепилась в край одеяла и потащила его в рот.       — Должно быть, то зубы режутся, — произнесла Малефисента, вступая ближе, глядя на слугу сверху вниз. Она бы догадалась раньше, но ей не было дела. Однако возраст был подходящий, и со слов Диаваля и исходя из увиденного можно было предположить именно этот недуг растущего организма.       Удивление промелькнуло на бледном, освещённом наполовину лице ворона лишь на мгновение, тут же сменяясь насмешливой участием.       — Опять? Сколько можно… — поморщился Диаваль и, видимо, беря её слова за правду, осторожно потянулся к Авроре, пытаясь заглянуть в рот. Там уже маленькими белыми жемчужинками сидели резцы, но места для клыков пустовали. — Детка, сколько же их у тебя должно быть! — улыбнулся он, возвращаясь к люльке. — Глаза ещё не почернели, а уже столько зубов — и продолжают расти…       — У людей не чернеют глаза, Диаваль, — отрезала Малефисента. Эта буффонада начинала надоедать. Мало того, что Диаваль, по сути, не должен был здесь находиться, он ещё и продолжал потакать этому монстру. Не теряя ни секунды, фея отрезала: — Иди и разыщи что-нибудь холодное, — птица тут же поднялась с места. — Или мягкое, — сказала она ему вдогонку. — Или сладкое.       — Зачем?..       — Слушай мой приказ.       Она осталась у кровати смерять взглядом ненавистное чудище, в ответ вбирающее мир своими крохотными голубыми глазёнками. С последнего визита феи несколько месяцев назад изменилась Аврора порядочно: кожа посветлела, брови потемнели, пушок на голове сменился намёками на волосы. Цвет их был непонятнен: в сумраке они казались тёмными, как у отца, в свете луны — светлыми, как у матери. От ресниц на розовые, раздражённые от слюней и их постоянного вытирания щёки ложились тени. Диаваль принялся сновать по дому, стараясь и стараясь безуспешно не наделать при этом шума — опаска, разумеется, беспочвенная, поскольку с верхнего этажа до сих пор не раздалось ни звука. Вернулся он с чем-то, что оказалось и холодным, и мягким, и сладким: ложкой мёда и кусочком тоненькой ткани. Первое обернули по второе и сунули в рот, затем ложку достали, а ткань завязали в узел, оставляя мёд внутри. Теперь прямо изо рта девочки торчали складки ткани, как распускающийся бутон. Сладость пришлась капризнице по душе — похныкав для приличия ещё какое-то время, она успокоилась и под недолгое мерное укачивание (они отступили к окну и Диаваль стал коленом подталкивать кроватку, потягивая добытый случайно в поисках ви-хэви) отбыла в царство снов. Наверняка ненадолго, но, подумала Малефисента, это будет уже не их забота.       И вот так они стояли, полубоком к теперь раскрытому окну, под бескрайним синим небом.       — Правда не чернеют глаза?       — Правда, Диаваль. Боюсь, ты спутал людей с воронами.       Мужчина улыбнулся.       — Человеческие дети такие странные. Глаза не чернеют, а зубы уже есть. Зубы есть, а пищей их кормить ещё нельзя. Очень странные. Ещё и рождаются, когда попало, — добавил он как бы кстати. — У людей что, нет сезона спаривания? Мы одни тут страдаем?       — Ты один тут страдаешь.       Диаваль поглядел на неё со смесью удивления и обвинения, а затем подобрал чашу и с абсолютно серьёзным лицом отсалютовал своему отражению в окне, словно пропуская бокал с единственным собратом по несчастью.       — И долго будут продолжаться твои страдания? Потому что пока ты страдаешь, страдаю я тоже. От твоих отвратительных выходок.       — Не так долго, я надеюсь! — отозвался ворон со смешком, — должно закончиться… ну, когда закончится сезон новых песен. Для людей это, кажется, март? — проблеял он неуверенно. Человеческий календарь всё ещё составлял великую загадку для его птичьей головы. Совсем недавно между ними состоялся утомительный урок, потому что, как оказывалось, для Диаваля существовало как минимум пять сезонов, и практически ничего не делилось так, как у людей. Отдельной проблемой был счёт. Считать дальше восьми Диаваль отказывался принципиально — поэтому «двенадцать» для него всё ещё составляло восемь и ещё половину восьми. — Особенно везучих может дёргать до самого появления малышей, — добавил он. Малефисента вскинула брови.       — Ты родился в марте?       — Нет, конечно. Рано. В марте появляются яйца, но это ещё не птенцы, совсем нет. Их надо ещё высидеть, разумеется.       — Как долго? — не унималась фея. Диаваль вздохнул. Малефисента понадеялась, что теперь он понимает фрустрацию, настигающую, когда приходится объяснять очевидные для себя вещи.       — Одну луну? Иногда чуть меньше.       — Значит, ты родился в апреле?       — Я не знаю, госпожа, — выдохнул ворон с видом, стоило признаться, присущим любому, кто последние два часа возился с крохотным ребёнком. — Чуть позже. Ближе к маю. Прямо перед Белтейном. Родился, когда родился. Это очень важно? Для чего тебе нужно это знать?       В общем-то, ни для чего. Малефисента выглянула наружу, распахнув одну часть окна. Ударил холодный воздух. Несмотря на довольно сильную вечернюю бурю, сейчас погода стояла тихая, хоть и морозная. Небо оставалось чистым — с него моргали звёзды. Конечно, с видом, открывавшимся на склоне около Рябины, было не сравнить, но уже что-то. Совсем высоко, если задрать голову, можно было различить даже созвездие Тельца. А что? Из Диаваля мог бы выйти неплохой Телец. Упёртости ему точно хватало. Он мог бы запросто быть… Апрель, апрель!       Телец. Солнечный Телец. Но это почти ни о чём не говорит. Это не лунный знак и тем более не восходящий.       Диавалю, конечно, было не привыкать ждать и не дожидаться ответа своей госпожи, но в этот раз она решила не оставлять его вопрос без внимания. С кошачьей грацией она приблизилась к нему настолько, что видела своё отражение в его чёрных глазищах.       — Говорят, ночные огни влияют на то, как работают тела каждого из нас. Так как ты меняешь своё обличье по нескольку раз за день, получается занимательный вопрос.       Ухмылка, которая расцвела на устах ворона, заставила Малефисенту пожалеть о сказанном тут же.       — Ты хочешь узнать, как работает это тело?! — хихикнул он, давясь воздухом, как человек, попросту не способный остановить себя. — Не надо спрашивать, госпожа, тут надо не рассказывать, а пока-а-ха-хазыва-а-ать как я себя ненавижу! — он сполз к оконной раме, утыкаясь лицом в сложенную в локте руку и потряхивая плечами. — Когда уже весна… Как я устал…       — Тогда нас двое, — отрезала колдунья. — Мне всё равно, как работает это тело, до тех пор, пока оно работает на меня, — Диаваль издал звук, сравнимый разве что с поросячим визгом. — Иногда мне кажется, что следовало оставить фермера в покое, — пробубнила Малефисента ему в спину. — Мне нужен твой гороскоп, чтобы я могла узнать, кто ты такой, кем ты был и кем станешь.       Диаваль всё же пришёл в себя.       — …Мой что?       — Гороскоп.       — Нет, я и в первый раз услышал.       — Гороскоп, — повторила фея. — Он есть у всех, хотя мало кто о нём знает. Когда-то люди знали о его важности, о силе звёзд и ночных огней, но со временем забыли. Их жизнью теперь управляет, — она улыбнулась, — другая организация. Тем не менее, в Топях многие об этом знают и считают важным.       — Я всё ещё ничего не понимаю, — проворчал слуга. — Это что-то вроде того же имени?       — Вовсе не вроде имени, — возмутились ему в ответ. Малефисента пыталась придумать объяснение. — Скорее сродни твоей родине или твоим родителям. Гороскоп рождения изменить нельзя, и определённо нельзя иметь три одновременно, — повернулась она. — Гороскоп — это положение звёзд в момент твоего рождения.       Сначала Диаваль нахмурился, переваривая. И рассмеялся — тихо, чтобы не спугнуть ни девочку, ни её опекунш, и всё же с достаточной долей язвительности.       — Конечно. Ведь это очень важно, положение звёзд, — хмыкнул он. В ответ на наверняка не самый дружелюбный на вид взгляд Малефисенты он чуть стушевался, но позиций не сдал: — И как только можно рассчитать положение всех звёзд в один момент? Их же… — тут он снова потерялся в числах, — …очень много.       — Большинство звёзд неподвижны, Диаваль — они и неинтересны. Блуждающие звёзды — вот что действительно имеет значение. В разное время дня они могут блуждать между созвездиями, и от тех созвездий, в которых они остановились, может многое зависеть.       Она обернулась к нему, отчасти догадываясь о реакции своего слушателя. Диаваль смотрел прямо, с сжатыми челюстями, плотно сомкнутыми губами и морщинками около глаз и медленно кивал, так же медленно отворачиваясь.       И прыснул. Воздух шумно выкатился из его носа и между стиснутыми зубами, он зажмурился и с непроходящей улыбкой чуть отошёл от подоконника подальше в комнату, не переставая при этом мотать лохматой головой.       — А ты в ударе сегодня, госпожа.       Настроение у Малефисенты, надо сказать, и без того было не лучшее.       — Великолепно, — произнесла она мрачно, так, что Диаваль даже прекратил смеяться. — По какой-то причине я должна выслушивать глупые пошлости, выливающиеся из твоего рта, но единственный раз, когда что-то имеет смысл, ты не слушаешь. И что за слуга мне достался!       Из темноты комнаты ей поспешно цокнули.       — Ради всего святого, я слушаю! Я просто пока не понимаю! Блуждающие звёзды? — повторил он неверяще. — Я никогда их даже не видел. Как может что-то, что никогда мне не являлось, иметь хоть какое-то влияние на мою жизнь?       — Никогда не видел? — подняла бровь фея. — Ты не видишь Солнца каждое утро, Диаваль?       — Солнце — не звезда?..       — Что же это есть, по-твоему?       Тут Диаваль крепко задумался. Задумываться воронам было неполезно.       — Огонь?.. — выжал он из себя гениальное. — Знаешь, как воздух, вода, земля… Разве нет?       — Разумеется, нет, — фыркнула Малефисента. Как он мог быть таким тугодумом? — Элементы находятся под Луной, тогда как Солнце, как все огни, находится над Луной.       Сначала слуга вздохнул, да так сокрушённо, что фее его стало почти жалко, а потом попросил объяснить. Малефисента отказалась. Диаваль кивнул, отошёл, проверил Аврору, вернулся, попросил ещё раз. Малефисента отказалась. Разговоры о вещах, в которых твой собеседник ничего не смыслит, никогда ей не прельщали. Но с недвижимым объектом — угрюмой феей — столкнулась неостановимая сила вороньего любопытства.       Диаваль кивнул, отошёл, оставил кружку — и принялся с оглушающим в утренней тишине грохотом копаться в фейских вещах. В полумраке, где едва были различимы очертания мебели, он проверял содержимое большого, нарядного, несмотря на потрёпанность, ларца, приставленного к стене, пока не выудил из его пасти нечто большое и тёмное, что расправил перед собой с расставленными руками. Одеяло. С ним он вернулся к окну.       — Для миледи, — проворковал он. — Чтобы не мёрзнуть по ночам.       Фея оценила сложенное в несколько раз покрывало в его протянутой руке. Шерстяное, достаточно толстое, с длинными тонкими кисточками, выглядывающими между слоёв. Наверняка настолько же колючее, насколько тёплое. Если феи им не пользовались в такие холода, наверняка они и не нуждались в нём. Что не переставало делать его чужим.       — Ворованное не возьму, — процедила фея в ответ. Диаваль почти что искренне надулся.       — Я не ворую. Я… Я отплачиваю себе, — сделал ворон заявление, до которого, судя по голосу, додумался на месте. Тут же он, однако, решился его аргументировать. — А то как же. Король Стефан мне жизнь не спасал, так что за заботу о его дочери ему лучше бы оставлять мне жалование. Так что я присваиваю это себе за последние две недели упорных ночных смен. Теперь это моя вещь, и как свою вещь я дарю её тебе. Не благодари.       Малефисента смолчала. Если Диаваль считал, что ей приятнее будет спать под «жалованием от короля Стефана», нежели под «украденным у фей одеялом», то у неё для него были новости. Ворон, однако, прочёл в её молчании что-то своё — с нервным смешком он цокнул языком, как бы начиная сначала.       — Я шучу, госпожа. На самом деле… это в качестве извинения. Откупа, если хочешь, — он нахмурился. — За то, что поступил некрасиво по отношению к тебе вчера вечером. Мне не следовало вносить такое бессовестное предложение, не будучи заинтересованным. Определённо не в это время года. Я наверняка поставил тебя в неловкое положение. Нас обоих, вообще-то, — вздохнул он. — Я обещаю, госпожа, этого больше не повторится. Теперь у тебя будет, чем сохранить тепло, если ты согласишься принять этот подарок.       Малефисента смерила взглядом слугу. По крайней мере не стоило сомневаться в его искренности — ещё во время пробуждения он отпрянул так скоро, будто бы осознал свою ошибку прямо там. Проблемой было не это.       — По-твоему, это и есть то, за что тебе следует извиниться сегодня?       — А за что ещё?.. — изумился Диаваль, рефлекторно подёргивая головой.       — Например, за то, что так и не заснул, несмотря на обещание, — просмаковала фея.       — Я заснул, — прогнусавил ворон. — Я думал, мы разобрались с этим, госпожа. Очевидно, я умею спать и следить за происходящим одновременно, всегда умел. Никогда не приходило в голову, что это может быть странным.       — Ты никогда так ранее не делал, — заметила фея. Раздражение, до этого ещё находящее блики и отражения в её уставшей от практически бессонной ночи и до сих пор звенящего в ушах визжания маленького монстра, потихоньку начинало рассеиваться, как чернильная синева неба ранним утром.       — Не было необходимости, — плечи под чёрной рубашкой подпрыгнули. — Давно не спал ни с кем, чтобы таким заниматься. Да таким и не побалуешься, — он помахал свободной рукой перед лицом, улыбаясь. — В голове утром такая каша… Что тебе приснилось, что действительно было, что было вчера, а что сегодня — никогда не поймёшь.       Любопытство маленьким огоньком затрепетало внутри. Птицы видят сны? Или Диаваль видел, потому что стал человеком? Если да, то что они видят? Неужели птичьи сны настолько же нереальны и фантастичны, пугающи или странны, как её собственные? Любопытство затрепетало — и умерло.       — Хорошо, — провозгласила она, крепче сжимая в руках посох. — Я расскажу тебе. Не про элементы и Луну — у тебя лопнет голова, — хищно улыбнулась Малефисента, довольная произведённым эффектом. — Но я могу поведать об огнях. Надеюсь, с этим ты справишься.       — Обижаете, госпожа, — улыбнулся Диаваль.       И Малефисента стала рассказывать. Немного, однако, пришлось сказать и об элементах: о том, что вода находится ближе всего к земле, а затем следует воздух и огонь. Что огонь — это не солнце, и солнце не огонь, что после огня — эмпирея — следует Луна, а за ней и другие блуждающие огни, среди которых Солнце, движущиеся всё медленнее и медленнее, чем выше ты поднимаешься, а над ними — купол из недвижимых звёзд. Что последний, по мнению людей, держится на плечах четырёх ангелов, но, как и во многих других вещах, люди здесь ошибаются. Она нашла, что рассказывать так же красочно и в ненужных подробностях, как Диаваль прошлой ночью, не хочет — наверное, оттого, что она делилась не простыми сказками на ночь, а чем-то действительно существенным. Но, казалось, ворон не придавал её стилю повествования большого значения. Слушать молча он был не в состоянии, но слушал, с очень подозрительным выражением лица косясь на небесный свод, теперь наверняка представлявший для него нечто большее, чем всего пару часов назад. Удивительно, как бедная птица умудрялась годами летать под куполом неба и ничегошеньки о нём не знать.       Она рассказала о блуждающих огнях. О том, что они блуждают по своим дорожкам мимо застывших звёзд целый год, и именно от их места зависят некоторые вещи в жизни каждого — от того, у какого созвездия находились эти огни в момент его рождения.       — Созвездия? — пробормотал Диаваль. — Это что ещё такое?       — Созвездие — это… Диаваль, ты обязан знать, — вздохнула Малефисента. Диаваль находился при дворе каждый чёртов день и сам не раз рассказывал о лекарях, которые составляли карты на каждый случай жизни. Наверняка он и сам должен был чего-то нахвататься. Малефисента взглянула на небо — тут же звёзды перед ней сложились в фигуры, знакомые с детства. — Большой Пёс, Телец, Орион…       Ученик тряхнул головой, косясь то на свою опустевшую кружку, то на небо, то на её лицо.       — Погоди, мы всё ещё о небе говорим? Пёс? Телец?.. — Малефисента кивнула. — Собака и бык, — Малефисента кивнула. — Из звёзд, — Малефисента кивнула. — В небе, — Малефисента кивнула. Диаваль с секунду помолчал, а потом поморщился. С чуть ли не снисходительным наклоном головы он начал: — Я думаю, что кто-то из нас сейчас неправ — и я бы хотел, чтобы это была не ты, но…       — Диаваль, ну конечно, я говорю не о настоящих собаках и быках! — вздохнула Малефисента. — Они лишь плоды воображения — хотя теперь я сомневаюсь, что оно у тебя в наличии.       Птица насупилась, но смолчала — только с особой пренебрежительностью вгляделась в небо, усыпанное звёздами, вот-вот готовыми сбежать до следующей ночи. Начинались утренние сумерки.       — Не понимаю, — буркнул Диаваль, складывая руки на груди.       — Соедини звёзды линиями, пока не поучишь фигуру. Мысленно, Диаваль. Просто… Смотри.       Быстрым движением она схватила ворона за подбородок и потянула в сторону, чтобы он смотрел, куда надо, а затем, подойдя ближе, чтобы видеть то же самое, указала рукой вперёд, к звёздному небу, двигая пальцем.       — Раз, два, три, — она соединила пальцем три звезды, стоявшие рядом — их блеск ещё не потерялся в светлеющем небе. — Это голова Пса.       — …Это треугольник.       Она поморгала на него с секунду, глупого и самоуверенного, и продолжила.       — Найди яркую звезду неподалёку, — шикнула она. Диаваль кивнул. — Это Сириус. Если проведёшь линию от… треугольника к нему, то у пса появится шея.       Судя по упорству, с каким ворон сощурил глаза, он действительно… пытался… отыскать собачью шею, но старания его не оправдывались. После мучительных секунд умственной деятельности он сокрушенно вздохнул, цокнув языком.       — Ты не видишь? — теряла терпение фея. Что за глупая затея, в самом деле — учить безмозглую птицу искать созвездия на небе! Не менее бессмысленная, чем попытка научить его считать десятками вместо восьмёрок, или запоминать даты. Куриные мозги.       — Я вижу треугольник и точку. В каком месте, хотелось бы мне знать, они должны походить на пса?       — В твоей голове, желательно, Диаваль, — съязвила Малефисента.       — Может, я не хочу искать пса на небе! — запротестовал слуга, внезапно задетый. — Мне их и на земле хватает. Они мерзкие, грязные, они помогают людям охотиться на птиц!       — Конечно, в этом всё дело, — улыбнулась Малфисента хищно. — Совсем не в том, что ты умом будешь не лучше этого спящего монстра, — Диаваль насупился ещё больше, но не нашёл ответа, а потому Малефисента начала заново: — Прекрасно. Я поверю твоему глупому объяснению. Давай найдём нечто тебе гораздо более близкое, если это приблизит тебя к успеху. Найди яркую точку выше в небе, — приказала она, указывая вверх. Со смесью недоверия и облегчения он кивнул головой.       — Я надеюсь, это глаз Ворона, — пробормотал он.       — Почти, — ухмыльнулась Малефисента. — Тельца.       — Быка? С каких пор мне близки быки?       — С тех пор, как ты родился. Это созвездие твоего солнечного знака.       — Прекрасно, — буркнул Диаваль. — Я Солнечный Бык. Что бы это ни значило.       — Это значит, что ты такой же упрямый, мелочный и чванливый, как бык, — Малефисента обнажила клыки, глядя на глазища своей птички, сейчас ещё более большие и круглые, чем обычно. — Не смотри на меня. Это не моя вина, — Диаваль скептически повёл бровью. — Звёзды начертали тебе быть таким.       — Ах звёзды?..       — Но, если быть справедливой...       — М-м-м?..       — …с помощью одного солнечного знака многого не узнаешь. Он не так важен, — махнула фея рукой. — У тебя мог бы быть последний шанс на искупление, узнай я твой восходящий знак, но, увы, ты не знаешь время своего рождения…       С самым убитым видом Малефисента тяжело покачала головой, как бы говоря, что только по его глупости, потому, что он не удосужился знать время своего рождения, ему придётся навсегда быть упрямым, мелочным и чванливым. Диаваль не отрывал от неё плоского, немигающего, разве что всё ещё обиженного взгляда, полного немого вопроса и упорной мыслительной работы где-то там под вороньей черепушкой. Тени от широких бровей падали на глаза — так низко они опустились. Наконец, моргая, не разгоняя хмурости лица, он пробормотал:       — Если тебе это поможет — я родился очень рано. Почти как сейчас, но солнце вставало. Это… этого достаточно?       Волшебница приподняла голову. Теперь уже ей приходилось рыться в своих знаниях. Солнце только вставало… Диаваль родился в апреле, не мог быть никем иным, кроме Тельца, значит, считать надо относительно него. Апрель, апрель, апрель. Солнце в это время года встаёт достаточно рано. Наудачу — часов в пять, и ещё до шести… Если рождение происходит на рассвете, то восходящий знак совсем немного отличается от солнечного, лишь на один вперёд по зодиакальному кругу, а это значит…       — …Вообще-то достаточно, — сважничала Малефисента, серьёзно кивая головой и переводя на помощника внимательный, хитрый взгляд. Внезапно, чувствуя прилив чувства юмора, она сощурилась снова, качая в сторону — стремительно запутывающегося — Диаваля указательным пальцем с видом только что совершившей огромное открытие. — Действительно. Всё сходится.       — Что сходится?       — Ну конечно.       — Госпожа?       — Близнецы!       — Кто, я? — пискнул ворон. — Что, сразу оба?       — О, определённо.       Слуга в важной задумчивости, приправленной видом медленного осознания, повертел в руках пустой стакан и, подняв его, снова встретился с своим отражением в узоре окна. Он стукнул по нему пустым сосудом.       — За нас с тобой, братец, — кивнул он и обернулся, ожидая её реакции. Дёрнул головой. — Ну что, спасли ли меня восходящие близнецы? Или я по-прежнему чванлив и упрям? Что теперь обо мне говорят звёзды? Я всё ещё не уверен, поэтому им лучше говорить правду.       Малефисента вздохнула.       — Обычно они довольно умны.       Диаваль подмигнул своему отражению:       — Правда.       — И умеют шутить.       — Правда.       — Заботятся о своём внешнем виде.       — Правда.       — Разговорчивы. Правда.       Диаваль мягко рассмеялся, опуская стакан. Малефисента промолчала, предпочитая наедине с собой обдумать происходящее. В знания звёзд на Болотах верили, но не многим больше, чем люди, поэтому сильно ручаться на их помощь в понимании ближнего своего всё-таки не стоило. Если бы ночное небо действительно могло дать ответы на любые вопросы, ни один бы не стал утруждать себя утомительным выбором в жизни, не предпринимал бы собственных решений.       Но это могло быть интересным занятием. Какое-то время своей наивной глупой юности фея даже тратила на него целые дни — на изучение названий, расположений, значений сотен и тысяч крохотных и больших сверкающих точек на тёмном натянутом полотне неба, которое считала своим вторым домом. Как несправедливо — ей раньше были даны такие крылья, а улетать с Болот было непозволительно, и потому все её «путешествия» происходили там, в мире поглощающей тьмы и пробивающихся странствующих огней. За пределами Болот лежал целый мир, рельефный и живой, но недоступный, а потому Малефисента выучила тот, что был ей дан, вдоль и поперёк.       Если подумать, она завидовала Диавалю. Судя по его словам, он был в разных местах прежде, чем оказаться здесь. И как-то же он это проделывал? Кроме всего прочего, звёзды изучали и соединяли в картинки, придумывали подсказки, чтобы ориентироваться, никогда не теряться и знать, где ты и куда направляешься. Под их эгидой проходили судна по воде, ведомые знакомым блеском, напоминающем о суше. Но ворон перелетел через море и без этих названий и подсказок, не видя собачьих голов и поясов Ориона перед собой. Возможно, он знал что-то, чего не знала она, точно так же, как она знала нечто ранее ему неизвестное.       Часто моргая, ворон снова сцепился взглядом с ночным небом в поисках чего-то, всё так же наглухо закрытого его иначе по-птичьи меткому взору. С каким-то странным выдохом через нос и однобокой улыбкой он, не отнимая глаз, покачал головой.       — Удивительно. И это всё… можно прочесть там? — он указал наверх, на секунду закрывая перед её глазами Бетельгейзе. — Ты видишь что-то, чего не вижу я, госпожа?       С улыбкой, более мягкой, чем всё то время ранее, Малефисента покачала головой.       — Разумеется нет, Диаваль. Я смотрю на то же небо, что и ты. Просто я знаю.       Отчего-то ответ его развеселил. Не снимая улыбки с лица, слуга продвинулся в очередной раз к постели Чудища, лишний раз проверяя, не прервали ли их астрологические занятия её неприкосновенного сна. Оттуда он принялся ходить по комнате, заставляя дерево под собой жалобно скрипеть и рассматривая безделушки, которые сам чуть ранее демонстрировал ребёнку.       — Кто научил тебя этому искусству, госпожа? — раздалось из тёмных глубин. — Родители? — предположил Диаваль и почему-то сразу отрёкся: — Хотя, наверное, нет. Ты даже на детей не смотришь. Как если бы тебя вообще не растили.       На удивление даже самой себе Малефисента искренне оскорбилась.       — Что ж, — фыркнула она, — у моих родителей действительно возникали трудности в моём воспитании, в связи с тем, что они были мертвы.       — Ну, знаешь, госпожа, — как ни в чём не бывало залепетал он, — ничьи родители не живут веч... — тут до него наконец стал доходить смысл слов. — О, ты имеешь в виду, совсем мертвы? Ты была маленькой? — фея не ответила, но и само молчание было ответом. Диаваль продолжал вертеть в руках мелочи с полок, когда пробормотал, наверняка самому себе: — Это многое объясняет.       — Извини?       Он сказал громче:       — Я говорю, тяжело, должно быть, тебе пришлось!       — С чего бы мне должно было быть тяжело?       Было ли ей? Она не знала. Редко приходилось сравнивать. Да, когда-то раньше, в незапамятные времена её умиляли сентиментальные картины матерей, вылизывающих шёрстку своим детям, и она, возможно, ловила себя на печальных, тоскливых мыслях, на воспоминаниях, которых не существовало. Но если у тебя нет родителей, то не остаётся другого выхода, кроме как учиться делать для себя всё то, что надлежало быть их обязанностями. А если так, если их роль можно выполнять самостоятельно, то для чего они и нужны, эти родители?       Диаваль выглядел чуть ли не смущённым её вопросом.       — Ну как же… — пробормотал он, чуть замедляясь в своих движениях. — Родители — это важно. Все вещи, что вы друг с другом делите, все ваши воспоминания. Всё, что ты от них узнаёшь, то, каким ты становишься. Я уверен, что как минимум на половину мы походим на наших родителей. Во всяком случае, я точно, — хмыкнул он. — По крайней мере, меня сейчас тянет петь ровно так же, как моего отца когда-то.       Малефисента не сдержалась — закатила глаза.       — И мы вновь возвращаемся всё к той же гнусной теме. Я уже начинала переживать за тебя.       — Знаю, знаю! — воскликнул Диаваль. — Самому надоело! Голова только на одном и застряла. Когда это наконец закончится...        — …ты будешь должен мне песню. Ещё одно напоминание о твоём «великолепном» голосе без надлежащих доказательств, и я не верю более ни единому твоему слову.       — Понял, понял, — протянул смешливо и лениво ворон, возвращаясь к окну. Раздалось громкое уханье совы — Диаваль чуть не подпрыгнул на месте, дёргая головой с распахнутыми глазами. Долгое мгновение он стоял так, уставившись наверх, словно теперь настал его черёд видеть на небе что-то невообразимое, стоял напряжённый и взъерошенный, пока мимо не пронеслась в вышине большая тёмная птица. Он расслабился, опускаясь. На небе неторопливо светало — там, где только недавно складывалось так и не обнаруженное Диавалем туловище Большого пса, теперь голубело чистое бледное небо. Первые птицы начинали свои трели, чем наверняка только пуще прежнего задевали Диаваля с его обетом непения до конца сезона спаривания.       Королевские дни в тёмном замке по ту сторону Терновой Стены всегда начинались рано, хотя Диаваль обычно не появлялся там ещё некоторое время — если верить его словам, каждое утро людей при дворе начиналось с молитвы и мессы, а это никому не было интересно. Не говоря уже о том, что окна в церквях были наглухо закрыты. По большому счёту и Малефисента, как ворон заметил ранее, в такое раннее утро ещё спала.       Она взглянула на своего слугу: то ли няньку, то ли сиделку, то ли чернорабочего. Усталость лишь при близком рассмотрении проскальзывала на его лице, как лёгкая поволока тумана — в опущенных глазах, в вялых движениях. Малефисента и хотела бы проникнуться сочувствием, но так ведь никто его сюда действительно не звал и за труд не платил ни монетами, ни похлёбкой.       По большому счёту, правда, и её сюда не пригнали. Но что-то же они здесь делали.       Фея раскидывала мозгами: отпустить горе-нянюшку поспать до настоящего утра или не угождать и послать в замок разведывать всё возможное? Диаваль и сам говорил, что во время литургии нет-нет да и проскальзывают занимательные политические разговоры. К тому же, епископ во время служения часто вставлял совершенно удивительные эпитеты о магических существах Болот, преследуя цель подогреть и без того живучую ненависть в сердцах пришедших, и Диаваль охотно, разве что с досадою, их пересказывал. А раз всё это так важно, то пусть и ищет способ пробраться — лазутчик всё-таки.       В итоге Малефисента всё же пришла к верному решению, как и всегда. Лёгким движением руки ничего не подозревающий Диаваль обрёл прекрасную форму большого чёрного волка, и она самым что ни на есть ласковым голосом приказала раскопать дорогу к их пещере. Они были в комнате со спящим ребёнком, и зарычать в ответ Диаваль не мог. Лишь с пронзительно хмурым выражением лица (какой, оказывается, мимикой наделила волков природа!) он чуть ли не на одних подушечках лап приблизился напоследок к люльке, глядя на розовое спокойное лицо девочки сверху вниз, и принялся пробираться к выходу, стараясь не перевернуть дом верх дном. Малефисента тоже не обделила чудовище прощальным взглядом — оно с сопением, прерываемым лишь противнейшими чмокающими звуками, лежало неподвижно, и первые солнечные лучи касались её высохших щёк и золота волос. Оглядываясь вокруг и прижимая к себе сложенное одеяло и оставленный хозяином кожаный плащ, фея прикидывала, стоит ли напоследок напакостить таким стоически сонным пикси. Если она это сделает, разбираться с беспорядком будет разве что Диаваль на следующий вечер. Пришлось отказаться от иначе искушающей мысли.       Пробравшись с горем пополам сквозь горы снега, слуга получил свою истинную форму и чёткие указания. Провожая со свистом удаляющуюся птицу, Малефисента медленно, сидя на настиле из веток, укутывалась в свой колючий мягкий подарок. В тепле и уединении сон навалился гораздо быстрее и остался дольше, как снег в мороз — когда глаза её раскрылись в следующий раз, солнце уже стояло в зените, тусклое и не греющее. Ворон не появлялся — это был хороший знак. Его отсутствие означало лишь и отсутствие новостей. В продуктивном одиночестве фея провела весь день, залечивая последствия ночных капризов погоды, заодно подбирая некоторые мелкие поваленные ветки, пока не набрала достаточно. Действительно, увиделись они только вечером, когда Солнце уже клонилось к западу, и по-зимнему светлый закат персикового цвета чинно и медленно переодевался сначала в серый плащ, а затем в богатую тёмную мантию. Драгоценными камнями на ней сверкали звёзды.       Если день назад усталость на лице ворона лишь пробегала, то сейчас он, даже стараясь, не сумел бы её скрыть. Запоздало Малефисента размышляла, считался ли его «половинчатый» сон за отдых и вовсе, и не провёл ли он случайно на ногах сутки подряд, но не спросила — подумает ещё чего. Она и без того устроила ему уголок в сухой глубине пещеры, устроенный найденными ветками и его собственным плащом, чтобы не пришлось снова мёрзнуть на холодных камнях. Это был откуп за одеяло, но лимит добрых дел на этом иссяк.       Одна хорошая вещь о Диавале, Тельцом он был или Близнецами — слово своё он держать умел. Вернувшись после вечерней трапезы в пещеру, он ни словом не обмолвился о повторении вчерашнего, только сердечно поблагодарил за сооружённую кровать и дело с концом. Не обращая лишний раз, волшебница пожелала спокойной ночи и снова спряталась в покрывало, как личинка обернулась бы в шёлковый кокон. Ворон, таким же образом каркая в ответ, устроился в своём месте.       Поначалу было тихо. Высокий купол неба, ясный и тёмный, возвышался мрачно над опустевшими землями, не посылая ни пурги, ни вьюги, ни даже снегопада. Луна ровно и спокойно проливала свет вниз. Волки не выли и совы не ухали. В воздухе пахло снегом.       Внезапно раздался шорох, и Малефисента, следя за его источником, молчаливо смотрела, как Диаваль, забавный в своей неудачной конспирации, прыжками продвигался мимо неё к выходу. Наверняка снова наведывался к Чудищу, решила Малефисента, заранее мысленно снисходительно давая ему на это разрешение, но нет — птичка остановилась там же, у проёма, прижав крылья и сверкая перьями в лунном свете.       Он поглядел наверх и стоял так некоторое время, не моргая и не шелохнувшись. Склонил голову набок. Постоял ещё немного. Издал звук, изумительно, если не пугающе похожий на человеческий вздох. Постоял ещё, вытягивая взъерошенную шею вперёд в попытке увидеть очевидное, но невидимое, клацнул языком. Снова, совсем как в человеческом обличии, покачал головой. Ничего.       Птичка не открыла ещё чудес странствующих звёзд. Но она хотя бы смотрела.       Очевидно разочарованный и не менее утомлённый, чем ранее, Диаваль пропрыгал обратно к своей лежанке, теряющейся в сумерках грота. За слоем толстого одеяла, за мехом воротника, укрытая со всех сторон, Малефисента улыбнулась.