Орнитология

      — И я увидела жука! Он был большой и зелёный, то есть, он был зелёный, но переливался синим и фиолетовым!       — Фиолетовым?       — Ну, розовым, — быстро поправилась девочка. Можно было поклясться, что в её голосе была слышна слюна — так голодна она была до разговоров.       — Понятно, — протянул её собеседник. — А каких ещё насекомых ты знаешь?       — Муравьёв! Они такие ма-а-ленькие, — обычный шёпот перешёл в настоящий писк, — вот такие! Но очень сильные! Они могут нести целую грушу! Три таких, три муравья, они берут её на спины и несут!       Восхищённый вздох:       — Сколько всего ты знаешь о муравьях! И тебе сколько, девять?       — Девять с половиной!       — Девять с половиной.       Диаваль важно покачал головой. Этот идиот впервые разговаривал при девочке на понятном ей языке и вместо нормального разговора, видимо, решил просто повторять последние слова каждой её фразы. Тем не менее, наверняка он ждал этого момента. Ухаживать за кем-то девять с половиной лет и ни разу не иметь возможности ответить что-то вразумительное для другой стороны — наверное, задача не из лёгких.       Ворон (точнее, человек — в этом и было всё дело) с присущей ему вороньей грацией опасно висел на подоконнике у открытого окна, лицом к девочке на кровати, чьи волосы блестели серебром даже в едва уловимом сквозь листву лунном свете. Лицом к девочке — и спиной к Малефисенте, которая упорно и убедительно делала вид, что её здесь совершенно нет. Если ворон считал, что делал Чудищу большое одолжение своим присутствием, то ему стоило вспомнить, что его свисающая с подоконника тушка предполагает открытое прямо над детской кроватью окно. А на улице зима. Но не то чтобы он хоть повернулся, чтобы прочесть мысли своей госпожи.       Парочка и правда её не видела, и Диаваль наверняка решил, что она уже ушла — если, конечно, не обладал парой глаз на затылке. Малефисента стояла, не шелохнувшись, в чернильной тени дальнего дерева — единственном месте, куда не добрались белые хищные лапы снега. Высокие сугробы впереди и лёд, сковавший короткий мостик к домику лесника и воду под ним, так и настаивали: «Вернись домой», «Проваливай отсюда», но фея оставалась недвижима, силясь различить в мрачной тишине тихие голоса. У неё хорошо удавалось — во всяком случае, по-видимому, лучше, чем у трёх тётушек.       Эти двое болтали чёрт знает о чём вот уже чёрт знает как долго. Чудищу было девять — девять с половиной — и вся сегодняшняя сумасшедшая диверсия держалась на шаткой надежде Диаваля на то, что она ещё маленькая и не запомнит человека, увиденного раз в жизни.       Так странно. На месте Авроры Малефисента давно бы разгадала, кто скрывается за маской дружелюбных шелковистых ласок, когтистых пушистых котов и песцов, да и, в общем-то, всякого чёрного животного, встречающегося на пути. Видимо, юная принцесса была действительно жутчайше глупа — или достаточно хитра, чтобы держать свою догадку в секрете. Но если она действительно не помышляла, что перед ней сидел не просто какой-то знакомый, которого феи попросили присмотреть за ней на ночь (кажется, единственная ложь, которую слуга позволил себе в её отношении), а её чуть-ли-не-лучший-друг-красавчик-умная-птица-давай-поиграем-в-прятки, то вся ситуация действительно была странной. И немного грустной.       — …О, я бы хотела быть старшей сестрой! — пролепетала девчушка мечтательно, хлопая ладонями по одеялу.       Как они пришли к этой теме?       Слуга издал непонятный звук — нечто ровно посредине между кашлем, смешком и хрюканьем.       — Правда, что ли? — выдавил он. Белое на чёрном — Диаваль прошёлся ладонью по волосам. — Забавно, — клацнул он и замолчал. Девочка тоже замолчала. Они замолчали вместе. А потом она захихикала. Диаваль тоже прыснул, и странный, необъяснимый момент превратился в обычную игру, как в жмурки. — А ты бы хотела брата или сестру? — поинтересовался ворон погодя, меняя позу. Видимо, нервозность прошла.       Да он ведь сейчас проболтается.       — Ну, я бы смогла больше играть с сестрой…       — Верно, верно, — поддакнул тот.       — И я могла бы подарить ей свои платья, когда вырасту из них!       — Подарить свои платья?       — Да!       — Очень щедро с твоей стороны! Твоя младшая сестрёнка была бы самой везучей девочкой на свете. Но что если это мальчик?       — …Боюсь, он не смог бы носить мои платья…       — Только если он очень смел, — произнёс ворон и наклонился поближе. — Но смотри, младшие братья — очень опасная штука. Им разрешается… всё на свете! — голос его не стал тише, но девочку будто бы посвятили в великую тайну. Он энергично закивал. — Не шучу! Всё прощается! А старшим — нет. Моё детство, — начал он сокрушённо, — закончилось, когда родился мой младший брат.       — У тебя есть младший брат?       — Брат и две сестры. Сёстры уже совсем взрослые, а братец был совсем маленький.       — И ему всё разрешали?       — Всё-всё! Летать мог где угодно… То есть, и я мог, но только для этого мне приходилось быть… очень шустрым, — произнесла птица. Девочка прыснула. — Ничем хорошим это для него не закончилось, — сказал тот вдруг серьёзно. — Потому тебе…       — А что с ним случилось? — встряла вдруг девочка. Диаваль заткнулся. Издалека было заметно, как он закачался на окне. Перемена не ускользнула, видимо, от детских глаз. — Мне не стоило спрашивать? — спохватилась Аврора. Ворон что-то отвечал лёгким голосом, но его заверения не перекрыли её волнения. — Это грустная история?       — …Немного, — признался тот. — Просто он слишком близко подобрался к людям, — уклонился тот и на том и оставил. И выражения лица девочки, и её ответа Малефисенту лишило слишком большое расстояние — так и не стало ясно, нашла ли его объяснения девочка странными. Перед ней ведь тоже сидел человек. — Потому тебе лучше слушаться своих тётушек и не уходить далеко, когда тебя просят, — послышался удивлённый вздох, какие-то слова. — Конечно, знаю. У меня глаза повсюду. Слушайся своих тётушек, солнце.       — Даже когда они говорят мне не разговаривать с незнакомыми людьми?       Поделом. Тебя уделала девятилетняя девочка.       Диаваль чуть было не ударился об оконную раму, когда откидывал голову в смехе. Аврора тоже захихикала.       — А я думал, мы друзья, — надулся он. Аврора не успокаивалась. — Ты совсем не собираешься спать, правда? — девочка помотала головой, как будто оттряхивалась. Пушистые, примятые подушкой волосы смешно прыгали в стороны. Она практически всегда улыбалась, но сейчас её вечное хорошее настроение теряло часть назойливости, что так докучала Малефисенте. Она всего лишь ребёнок, подумалось Малефисенте, конечно, она хочет поговорить с кем-то, кто будет воспринимать её серьезно. Прежде, чем мысли эти получили продолжение, фея быстрой метлой вычистила от них голову.       Надо было думать о чём-нибудь другом.       Её можно было бы нарисовать, наверное. Это будет непросто: лицо у девочки круглое, все линии какие-то плавные, тонкие, нежные, а уголь рисует широко и угловато, слишком резко — особенно в не совсем умелых руках. Рисовать Малефисента начала совсем недавно, когда среди оставленных солдатами у привального костра вещей оказалось несколько довольно крупных кусков угля. Ну, остались ещё и сумки, потому что, гонимые большим чёрным диким кабаном, с которого то и дело сыпались перья, за своим ценным грузом они не вернулись — а там была и бумага. Да, на ней были уже написаны слова — ну и что с того?       Рисование привносило немного смысла в пустые прогулки по Топям, когда от одного места до другого по снегу путь иначе не скрашивался ничем, даже болтовнёй Диаваля, что шёл нынче обычно в личине волка впереди. Теперь деревья вокруг не просто стояли и шумели, а ещё и представляли некоторую художественную ценность: можно было попытаться запомнить, а затем в тепле и безопасности пещеры повторить на бумаге их формы, длину веток и морщины на коре. Только деревья, правда, Малефисента пока и рисовала — больше было и нечего. Вокруг одни деревья и были. Зато наброски получались быстро: несколько чёрных линий на белом пергаменте — и вот уже фея глядела на зимний лес в снегу.       Лица и фигуры она не рисовала никогда — это представляло ещё одну сложность. Возможно, стоило потренироваться на Диавале. Но как-нибудь без его ведома.       — Мне тоже трудно спать иногда, — кивал в это время ей потенциальный натурщик. — Что ж, я очень польщён тем, что ты решилась не спать так долго и дождаться меня, но, смотри, ты уже… клюёшь носом! Тебе следует хорошенько выспаться, — заверил тот. Молчание. — …О! Ты и так хорошенькая? — сверху послышался короткий тёплый смешок. — Не могу с этим поспорить.       Аврора болтала о чём-то ещё — иначе Диаваль не молчал бы, — но фея вцепилась взглядом в их тени, дрожащие на стене, как на представлении: ворон оперся на изголовье постели, шутливо укутывая девочку в одеяло, а та резко выдёргивала руки из-под кокона. До неё лишь донеслось однажды весёлое и упрямое: «Я не хочу засыпать! Я не хочу засыпать!». Бедняга-нянька всё же оставил свои попытки, сменив тему: указал куда-то в сторону. — Это там лютня в углу? Ты умеешь играть?       Видимо, он всё же уговорил её говорить потише: больше ни одну фразу из уст девочки Малефисента не услышала целиком, только те части, когда она приподнимала тон голоса:       — Немножко! …тётушка Флислвит поёт мне… и я тоже… Да! Я могу спеть прямо сейчас!.. научить тебя одной… Я буду тихой, смотри — чш-ш-ш-ш-ш! Ты знаешь ноты? Ну, это… такие… как чтение. Я пропою, хочешь? — через секунду из окна послышался тоненкий голосочек, как пищание белки: — До-ре-ми! — и ещё раз: — До-ре-ми! — а затем пауза — и смех, как звон бубенцов: — Эй! Я думала… Ты знаешь больше меня! Разве нот так много? Тётушка… только трём… Эх! Я хочу петь!..       — А спать ты совсем не хочешь? — пауза. — Что же я тогда тут делаю? Даже колыбельную спеть не получается… — длинная пауза. Смешок. — Нет, таких песен даже я не знаю. Сомневаюсь, что они есть! — пауза. — Думаешь, я так быстро смогу придумать? — пауза. — Ну, давай подумаем. Так, чтобы ты совсем не уснула… Аврора совсем не хочет спать…       — Все называют меня Дикой Розой!       — Ну, если будет в рифму, то и я назову. Но я ничего не обещаю.       Он задумался на какое-то время, вернулся к окну. Детская тень на стене даже не шелохнулась. Наконец, Диаваль снова подал голос — но то больше не был его обычный голос; он запел, мягко-мягко и чуть насмешливо:       — Сон Авроре не знаком…       Аврора, отважная противница сна, рассмеялась.       — Хоть и ждёт ночь под окном.        Да, луна плывёт в дали,        Да, все спят, а ты не спи.       Тень дёрнулась — принцесса, довольная и уверенная, прилегла на подушку.       — Пусть мягка твоя постель,        Пусть баюкает метель,        Глаз своих ты не смыкай,        Не ложись, не засыпай.       Звезды подмигивали с неба. Казалось, деревья шумели в такт.       — Не засни, не засыпай, — повторил Диаваль низко. И вздохнул.       Слова кончились, и далее он, свесив одну ногу наружу и качая ею, как ни в чём ни бывало, только напевал под нос мелодию, слишком медленную и спокойную, чтобы действительно делать то, что обещала. Конечно, девочка уснула. Убедившись в этом, ворон выпрямился, постоял немного и вылез, вдруг посмеиваясь. Малефисента вышла из-под тени; Диаваль, как ни странно, не нашёл её внезапное появление неожиданным.       — Там рисунок, — сверкнул он глазами, не дожидаясь вопроса, — одной птицы… понятия не имею, кто это может быть… — он поправил плащ. — Но я ей очень завидую. У неё есть и клюв, и рот.       Фея не удержалась — конечно, голову в окно не просунула, но легонько заглянула. Почти под самым окном, по её правую руку, около кровати стоял маленький тёмный деревянный столик. На нём царило нагромождение всевозможной мелочи: гребня с запутавшимися волосами (гадость), груды заколок, недопитой чашки молока, деревянных фигурок, недочитанной книги, раскрытого свитка с неровными каракулями, только при ближайшем рассмотрении оказывающимися письмом. Лежал и рисунок: большой овал с чёрными ногами и такими же чёрными длинными крыльями, раскрытыми шире некуда и тоже подозрительно напоминающими овалы. Голову птицы, кружок над овалом, ничем с ним не соединённый, украшал длинный клюв, тянущийся большим треугольником в сторону — она смотрела вбок. Однако кроме клюва по лицу птицы тянулась линия, полуулыбка — очень нужные губы. Под художеством была надпись, вверх тормашками для Малефисенты, что глядела из окна, но вскоре различимая: «Ворона».       О ужас.       Фея смотрела на рисунок, на его художницу, что являла только едва выглядывающую из-под одеяла золотую макушку. Что, если этот рисунок увидят феи-крёстные? Могут появиться вопросы. В Чудище не было и капли клеветничества и слишком много наивности — им ничего не стоило разузнать при желании о том, что за птицу она рисует, и откуда она прилетает. Стоит ли забрать эти каракули или даже предпринять более действенные меры?       Малефисента окинула взглядом комнату Чудища, тепло и свет в которой поддерживались несколькими свечами и горящим в соседней гостиной камином, издававшим приятный треск головешек. Да, в углу пряталась пузатая лютня, на полках где-то аккуратно, а где-то нет лежали несколько зачитанных до дыр книжек. Феи и правда проявили тот едва терпимый минимум хорошего обращения с ребёнком, что она не совсем помирала от скуки. Её научили с грехом пополам писать, читать она заставила себя сама. Шитьё её привлекало примерно так же, как готовка — чуть больше, чем никак. Зато, во всяком случае, насколько ей пришлось наблюдать, ни единого дня не проходило без какой-либо новой идеи игры из белобрысой головы этого королевского отпрыска. Казалось, там их бил неисчерпаемый фонтан. Не только же ворон она, в самом деле, рисовала. Наверняка где-то под кроватью, между страницами книг, на месте заметок чистописания жили и белочки, и зайчики, и фиолетово-синие жуки. Даже под листом с вороной лежали другие: вон, кончики чего-то чёрного и острого выглядывали из выглянувшегося случайно угла. Пусть рисует. Это интересное занятие. С этим Малефисента готова была согласиться.       Девочка зарылась поглубже в одеяло. Немудрено — как долго окно было открыто? Фея щёлкнула пальцами — два раза. Первый раз, чтобы исправить гнусную ошибку на рисунке: Диаваль был вороном, а не вороной, спасибо большое. Второй — чтобы закрыть покрепче окно. Фея отошла от домика к мосту, где уже стоял Диаваль. Путь лежал на Болота.       — Ты больше не придёшь к Чудищу в обличии человека, — объявила она, тем не менее, в неприветливой тьме своему спутнику. Слуга думал было возразить, подал даже голос, но, продемонстрировав работающую время от времени макушку, печально смолчал и свыкся с горькой судьбою, как вскоре свыкся и с собственным телом, когда она обернула его, почти достигнув убежища. Здесь их дороги расходились.       Её же убежищем была ни больше ни меньше бывшая зимняя пещера Диаваля, где она однажды имела честь лежать на его груди и стараться при этом его не убить. Со временем она почему-то осталась ей — он не жаловался, поскольку, как она посчитала, ему просто так карта выпала терять каждый дом, что у него есть. С тех пор грот отличался чистотой и аккуратностью, которой можно было позавидовать. На возможном расстоянии от входа сплелось упругое гнездо, построенное с помощью магии, потому что работа Диаваля оказалась ужасна и недостойна того, чтобы на ней спал кто бы то ни было, не говоря уже о Королеве Топей. Он решил, что заявление «мальчики гнёзда не строят» — это достаточная отмазка. Единственным его вкладом в возведение её ложа являлось, пожалуй, одеяло, которым оно укрывалось — старый подарок, что, находясь в бережных руках, до сих пор не отличался от едва созданного.       Неподалёку лежала деревянная дощечка вроде подноса или полки, что забыли установить на стену: на ней уже давно стояли некоторые вещи, что могли занимать внимание, случится Малефисенте снова проснуться среди ночи. Похоже, она переняла дурацкую привычку своего прислужника накапливать всё ненужное в одном месте. Рядом ютились некоторые травы, из которых готовилась настойка, несколько кристаллов, отбрасывающих голубые и зелёные блики на скучные серые стены, если лучи касались их, несколько книг, рисунки в которых ей нравилось рассматривать больше, чем читать, а теперь ещё и кусочки угля и несколько листов. Больше ничего в своей опочивальне Малефисента не желала, и всё же пещера казалась немного пустой. Впрочем, это не имело значения. Главное, что здесь можно было в безопасности уснуть — кроме её собственных снов, ни один враг не мог пробраться сюда.       Утро встретило Малефисенту тяжёлыми объятиями. Оно укуталось в белоснежное тёплое платье из снега и зеленоватую шаль из тумана, что больше походил на опустившееся на опасную близость облако и не спешил рассеиваться. Деревья торчали из белой земли, как чёрные пробивающиеся сквозь толщу руки с десятками скрюченных сгоревших пальцев, тянущимися к серому небу. Крохотные ручьи представляли собой один лёд, часто припорошенный снегом, а те реки, чья ширина и глубина не подчинились оковам, опасно синели и отражали деревья, превращая их в огромное тёмное смазанное пятно.       Ранний холод пронизывал до костей, минуя и мех, и ткань, и кожу, и спина, казалось, готова была вот-вот сломаться от боли. Отсутствие крыльев ощущалось, как никогда. Солнце по-зимнему медлило, задерживаясь далеко за горизонтом, погружая Топи в продолжительные грязно-голубые сумерки. Вокруг стояла звенящая тишина, нарушаемая только её собственным дыханием и более-менее ритмичным хрустом снега под ногами. Раз-раз, два-два. Диаваль прокапывал дорогу.       Его чёрное лохматое тело, словно клякса на белом листе, медленно продвигалось вперёд перед ней, открывая в непроходимых ранее сугробах хоть какое-то подобие дороги. Иногда, когда под слоем утреннего снега протестовал наст, это становилось несколько затруднительно. Путь их лежал к Терновой стене: несколько часов назад Малефисента почувствовала там чьё-то присутствие. Проводник сквозь толщи снега был необходим. Возможно, и воин.       Колдунья пыталась запомнить форму пса, опущенный хвост и треугольные уши, в уме восстанавливала острую мордочку и глаза. Собак она ещё рисовать не пыталась. Она вообще пока Диаваля ни разу не рисовала, ни в каком теле — до вчерашнего вечера как-то в голову не приходило. Животные наверняка будут представлять для нетренированной руки сложности куда большие, чем ровные чёрные толстые линии. Во всяком случае, реши она действительно оказать ворону честь своим рисунком, над цветом думать не придётся, понадобится только уголь.       Где-то вдалеке ухнула сова, и ещё раз. Диаваль застыл на месте, вздрогнул ушами, повертел головой, силясь глянуть наверх и встретить птицу, но та не спешила появиться. Волк замахал хвостом. Послышался новый крик совы. Её не было.       — Диаваль, не будь дураком. Она не может поймать тебя, — фыркнула Малефисента. В какой раз это случалось? Право, на него зимой действительно что-то находило. Стоило ему заслышать сову, он останавливался, как вкопанный, и —       — новый крик —       — и не сдвигался, пока не видел её в небе, даже если не был в теле ворона, и хищник не представлял для него никакой —       — крик совы —       — Диаваль заскулил —       — никакой опасности.       — Диаваль, идём. Я не стану тратить ни минуты своего времени на твои престранные выходки.       Ворон не слышал её, он тяжело дышал, крутясь на месте, наметая снег ей под ноги хвостом, как метёлкой, не спуская глаз с неба. В вышине, по правую сторону от них, далеко среди серых хмурых облаков показались чёрные точки. Без формы, без клина и без вожака, они летели вперёд к дремучим чащам Персефореста. До ушей доносились иногда их немелодичные крики. Вот оно что.       — У тебя есть работа, слуга, — справедливо заметила Малефисента. Он не смел оставить её прямо здесь, перед сугробам, чтобы отправиться к своим друзьям. Даже если они делали много шума. Надо было думать раньше, чем наниматься на работу к первой встречной. Диаваль не стал вороном, и стая скрылась за деревьями так же быстро, как появилась. Соратника, однако, это не успокоило никак: шаги, рычание, клацанье зубов усилились. Холодный мокрый нос уткнулся ей в ладонь.       — Диаваль, полно!       Крик совы. Не короткое, гулкое уханье. Крик.       На Малефисенту чуть не напал волк. Диаваль оказался у её ног, вцепился в подол шубы с не то рыком, не то скулением, громким и звенящим. Вмиг он обернулся человеком. Но его это не успокоило.       — Обратно! — крикнул он, бросаясь ей в лицо, едва не падая на месте. — Обратно! Оберни обратно!!!       — Диаваль, успо…       — Обратно!       Его беспричинно яростное лицо потемнело, опустилось, фигура сложилась надвое и покрылось чёрным мехом. В первую секунду он отпрыгнул, а затем остановился, глянул на свои лапы. И зашипел. Страшно зашипел.       Кажется, он подумал снова вступить в хватку с её одеждой, но —       — крик совы —       — вместо этого, дёрнувшись от одного звука, зарычал бессильно, болезненно — и бросился прочь быстрее, чем когда-либо. Снег мешал ему, тормозил, и он нёсся сломя голову, прикладывая усилия, оставляя после себя лишь взрывы, брызги белого и рыхлого. С диким воем он скрылся средь деревьев, оставляя госпожу в встревоженном, возмущённом одиночестве.       Глупое животное. Глупое животное и его инстинкты, думала Малефисента среди гнетущей зимы, прислушиваясь к редким, но учащающимся насмешливым возгласам птиц вдалеке и тихо злорадствуя хотя бы над тем, что побежал ворон всё равно туда, куда они и направлялись, да ещё и так шустро прокопал дорогу. Может ведь, значит, когда хочет. Сетовать на отсутствие крыльев было нечего, ей в голову не приходило гнаться за идиотом — даже если Диаваль пересёк Терновую стену, у него не останется иного выбора, кроме как вернуться, если он не желает провести в теле волка остаток-       Громкий хлопок. Крики птиц. Хлопки, хлопки, как эхо.       Вопящие редкие чёрные точки, взмывающие над верхушками, скрывающиеся прочь, а некоторые — некоторые падающие вниз…       Малефисента понеслась вперёд, к Терновой стене. Холодный воздух, плотный, туманный, свистел по сторонам, свистел опасную песню. Она пыталась почувствовать Терновую стену, но её магия была по-прежнему сильна, не тронута, не сообщала о тяжёлых пушках и горящих ветвях. Но сердце гулко билось в груди, и жар подступал к лицу, руки покалывала зелень волшебства, бесполезная сейчас, когда охотники оставались вне поля зрения. Малефисента пыталась унять свой страх, как непослушное животное. На Болотах ничего не случилось, иначе всё её существо сообщило бы об этом. Что-то было на самой границе, возможно, даже на территории Персефореста, а ведь тогда не было необходимости бежать…       Чей-то громкий возглас, набор звуков, треск — хлопок — выстрел — оранжевые искры, как брызги, серый дым. Злое, обильное карканье. Рычание волка где-то в стороне, испуганные крики. Хруст веточек, мешанина снега и грязи под ногами, чернильная суровая полоса Стены перед глазами, шипы, присыпанные снегом, расступающиеся перед своей владычицей.       Тишина.       Малефисента ступила за пределы Топей. Её не встретил никто: только голубой снег, валяющиеся дымящиеся трубы, привязанная к дереву сова — и дюжины распластанных чёрных птичьих тел.       Вдалеке, за тёмными колоннами деревьев, неслось чёрное тело — дьявольский пёс, багрест, преследующий чьи-то вопящие фигуры.       Крови не было, совсем немного, вокруг тех, кто, по-видимому, пытался улететь. Растрёпанные крылья трепетали, клювы бессильно раскрывались, рождая хрупкий писк или же никакого звука вовсе. Где-то подальше, правда, тянулись несмело вперёд целые дорожки из перьев и красных смазанных линий, перемешанные с волчьими следами. Остальные жертвы лежали неподвижно, кто на спине, кто на боку, с согнутыми крыльями. Все они в размерах уступали Диавалю — то были либо вороны, либо совсем маленькие дети. Глаза их зато не уступали в одноцветной, пустой белизне снегу под ногами — как Диаваль спал «наполовину», так и они сейчас обманчиво казались просто спящими.       Малефисента не смогла даже приблизить руку к ранам — ладонь начинало жечь. Неужели то, чем поразили птиц, было сотворено из железа? Взгляд коснулся трубок на земле, предательского металлического блеска. Тогда их шансы невелики. Тёплые клубы золотого дыма окутали тела в отчаянном призыве, но лишь в некоторых раздалось тихое эхо жизни, недостаточно сильное, чтобы попытки восстановить его увенчались успехом. Теплилась жизнь разве что в сове — подлатав наспех раны на её теле, Малефисента одним щелчком развязала путы, что держали её на ветке, и хищница, не долго думая, скрылась, словно её никогда и не было. Колдунья обернулась. Они бросались в глаза — чёрные пятнышки на белом фоне, красные капли. Дым улёгся, но запах остался, горький и пыльный, запах то ли железа, то крови.       Волк, лохматый, потрёпанный, кажется, даже мокрый, ощетинившийся, остановился около её ног, прекратив тяжёлые тихие шаги, сопровождаемые клацаньем когтей по льду. Спустя миг мужчина стоял по её правую руку.       — Помоги им! Прошу, помоги им! — взмолился он, как только обрёл дар речи. Красные глаза бегали от падших фигур к её рукам, к лицу, ловили её взгляд. — Почему ты… не помогаешь им? — выдохнул он.       — Я не могу помочь умирающим.       — Ты только это и делаешь!       — Поздно, — отрезала Малефисента, отступая прочь. Не было причины оставаться. Терновая стена оставалась в опасности — тем более сейчас, когда она так недавно приоткрылась, а Стражница Топей покинула свой дом, пусть ненадолго. Диаваль наверняка вселил немалый страх в охотников, но осторожность требовала постоянства.       Можно было бы что-то сделать с телами ворон, что охотники не сумели вовремя забрать, но это было бы неправильно. В лесу — в лесу Персефореста, неволшебном лесу, во всяком случае — наверняка найдётся не одно животное, для кого они составят сытный ужин. Даже Диаваль, всеядный оппортунист в душе, не смог бы не согласиться с ней — не с его альтруистическими взглядами на поедание падали, не правда? Королевство не подчинялось магии, и не стоило мешать одно с другим. Это не её дело.       — Госпожа?..       — Возвращаемся.       Ворон бросил что-то вслед неразборчиво, может, просто позвал — обернувшись, она увидела, как рука, как бы протянутая к ней, опускается, и он оборачивается. Ворон не приблизился к трупам — по крайней мере, не сразу. Вместо этого ноги понесли его к оружию, оставленному, как игрушки детьми, на земле. Он опустился перед ним, будто бы упав, а не присев, и фея следила краем глаза, как опускаются его плечи, как ладони вертят дуло. С грохотом слуга отбросил железную змею, отпинал её ногами подальше и заводил руками по снегу — как следы угля на бумаге, на нём остались чёрные отпечатки. Вскоре снег перестал пачкаться, но Диаваль не выпрямился, застыв на коленях с выставленными руками, как будто не перестав быть волком. Не двинулся он и позже. Малефисента ушла в сторону, вдоль деревьев, и в последний момент увидела его со спины: подол плаща раскрыт за спиной, скрывая ноги, превращая его в одну цельную продолговатую фигуру на белом фоне, голова опущена. Смоляное чучело, смазанная линия тушью на бумаге, горстка сажи, разодранный лист.       Она попыталась вытряхнуть это из головы.       День протекал подозрительно обыденно, лишённый ненужных чувств или событий. Ничто не потревожило более выполнение Малефисентой её обязанностей. За «подлатыванием» Терновой стены последовал дальнейший обход по Топям. Под её внимательным, напряжённым руководством крепла кора деревьев и утолщались корни глубоко в неспящей земле. Хорошо жилось и соседствующим с ними грибам: ни те, ни другие, даже самые старые из членов «паутины», больше ни о каких опасностях своей королеве не поведали. Удостоверилась Малефисента и в том, что растениям достаточно тепло под снегом, и перепады температур не лишили их сил и возможности приносить плоды в будущем году. Стоило также проверить, не покрылись ли пруды льдом — на их дне жило слишком много существ, дышащих воздухом. Ничто не мешало рутине, только усталость липкими пальцами хваталась за подол наряда и тянула назад или давила на виски, да мешала мысли порою так, что ни одну нельзя было вытянуть и услышать конец, как в спутанном клубке пряжи.       После этого она — совсем немного, потому что это не приносило более былого удовольствия — поиздевалась над старыми няньками и вернулась в зимнюю пещеру восстановить силы: ходить и раньше было трудно, ещё труднее было ступать по нераскопанному снегу. Ещё до полудня она почувствовала присутствие Диаваля у Терновой Стены и мысленно впустила его, но слуга так и не показался на глаза. Что ж, очень жаль. Нетрудно было догадаться, чьей встречи дожидалась девочка, то и дело выглядывавшая днём из окна, несмотря на холодный воздух.       Восход, правда, был роскошный, малиново-голубой, но и он не медленнее, чем через четверть часа, посерел и не пригласил ни одно осторожное животное из своей норы или дупла. Ни единая белка не полезла в мох за орехами, ничьих перемещений не выдал снег. В молчаливом одиночестве сделала Малефисента все свои дела, и к концу дня ей это наконец совершенно наскучило. Навязчивая, гудящая, как непрекращающийся за спиной шёпот, как постукивание капель по голове, мысль в отстутвие каких-либо дел вскричала так, что никак угомонить её уже не представлялось возможным, и фея чуть лениво, раздражённая собственным беспокойством, отправилась в путь.       Диаваль сидел считай всё так же, разве что в другом месте — он нашёлся на одном из восточных холмов. Раньше здесь стоял каменный постамент: возможно, какому-нибудь старому богу, забытому и свергнутому, возможно, чему-то, что превосходило по возрасту даже богов — последним остаткам мирного человеческого присутствия на Топях. Что ж, от него остался лишь большой серый плоский камень, похожий на пень от срубленного дерева, усевшийся в слякотной грязи и припорошенный с одной из сторон снегом. На нём Диаваль и нашёл место для своего затянувшегося привала — с локтями на коленях и спиной к ней. Стоило ей, однако, лишь появиться поблизости, как он чуть ли не вскочил. На лице его мелькнул прытким зверем страх, но тут же исчез, когда он узнал фигуру перед собой. Он клацнул зубами разве что вследствие запоздалой мысли. Искра, что зажглась ненадолго, погасла, и с заново утраченными силами он опустился на самый уголок камня. Невиданный доселе страх сменился давно известным, как казалось Малефисенте, недовольством. Говорил он, однако, очень тихо.       — Почему ты не обратила меня обратно? — поинтересовался ворон, хотя вопрос походил скорее на утверждение.       — Почему ты не вернулся, когда я повелела тебе?       — Теперь ты оставляешь меня человеком, когда для меня нет работы? — продолжил он, ещё даже не услышав её ответного вопроса. Неясно, относилась ли и следующая его фраза к нему: — У меня могли быть собственные дела.       — Твоим единственным делом сейчас должна быть работа, — напомнила Малефисента. Надо же — так долго искать этого болвана, только чтобы он тут же принялся жаловаться. Нечего было наведываться сюда. Особенной красотой это местечко всё равно не отличается, подумала фея, присаживаясь после долгого пути рядом. Они оказались на двух соседних гранях куба, почти касаясь друг друга плечами. Не отличается. Всё тут утопало в сероватой белизне, всё выглядело плоским и статичным: молоко тумана, растворяющее в себе подъёмы и спуски земли, выглядывающие из него верхушки деревьев, как подсматривающие, посмеивающиеся лица. Небо и сейчас, вечером, казалось даже не серым, а коричневым. Летом здесь было бы иначе. Ещё красивее здесь было десять лет назад.       Всё это время Диаваль драматически молчал, и только позже обронил:       — Работа… работа-работа, — облизнулся он, заиграл желваками. Опёрся на левую руку, перемещаясь чуть в сторону, оказываясь ближе к другому её боку. — У тебя, госпожа, помнится, тоже есть работа… — сглотнул он. — Всё живое оберегать, нет? Оберегать от людей всех слабых и невинных…       — …На Топях, — сверкнула глазами колдунья. — В Стражницы Персефореста я не нанималась.       Чёрная бровь дёрнулась.       — Это всё меняет, — согласился он с придыханием, кивая головой. Фыркнул с негодованием. — Неужели… Почему нельзя было помочь? — проговорил он устало, отступая от её бока снова. — Ты стояла прямо перед ними, госпожа. Я отправился за убийцами, я решил, что ты… Почему? — выдохнул он.       — Ты бы понял, когда я сказала и в первый раз, если бы слушал. Они умирали.       — Они могли выжить, — упрямилась птица.       — Не с моей помощью.       — Почему?       Железо, в них было железо. Так и скажи, пронеслось в голове, я не притронусь к железу, так и скажи, — и через секунду — нет! Он не должен знать. Ему незачем знать о железе, о её слабостях. Он предаст. Возится с Авророй, как с собственным ребёнком, вечно рассказывает о королеве, водит в город, слишком много думает, слишком много болтает. Предаст. Даже если и не так, нельзя. Это дела Персефореста, не её. Птицы мертвы.       — Смерть настигла их сразу же, — ответила Малефисента тогда. Это была почти не ложь. Многие действительно были уже мертвы. — Это оружие, что ты видел, — уточнила она. Лицо слуги, бледное и внимательное, вырисовывалось перед ней чёрными чёткими линиями. — Оно убивает наповал.       Диаваль чуть выдохнул — наверное, выдохнул: рядом коротких движений грудь его как-то впала, и затем, когда он сглотнул, встала на место. Чуть опустив голову, он отступил, отступил и зачаток гнева в глазах, как огонёк, упавший в бездонный колодец. Он снова сел к ней спиной.       — Ясно. Ладно.       Они сидели молча, но она почти слышала в морозном зимнем воздухе-киселе, как со скрипом и треском вращаются шестерёнки в вороньей голове, соединяют причины и следствие, «обрисовывают», как он любил говорить. Возможно, превращают всё произошедшее во что-то отвлечённое, полезное, правильное — в сказку на ночь для несуществующих детей о том, куда соваться нельзя и чего делать не стоит, если хочешь остаться в живых. Вороны боятся только того, чего их учат бояться.       — Ты настиг охотников? — справилась она только, погодя.       — Вода настигла их, — ответил прислужник, стуча беззвучно — и, похоже, бессознательно — ногой. — Нет, они не утонули, — поймал он её взгляд, — хотя вовсю пытались. Побежали по льду со всех ног, он проломился, и они упали со всей своей… добычей.       Он дёрнул головой.       — Только вороны?       — Вороны. Да, госпожа.       Малефисента неохотно задумалась. Опять же, охота на территории Персефореста её не волновала абсолютно — право, разве не все леса и их обитатели уже несколько лет как принадлежали Его Величеству? Если это значит, что на ворон охотились королевские приспешники — прекрасно. Какова бы ни была их цель, — а Малефисента позволила себе даже предположить, что они добивались смерти одного ворона, — её они не достигли. Разве что если их благородной целью не была, скажем, защита их будущих посевов от ненасытных птиц. Похоже, разряженные пугала в полях совсем перестали выполнять свою святую работу. Ну, а если то были простые браконьеры, не считавшиеся даже с собственным законом, так тем более.       Диаваля посещали какие-то такие же мысли: об этом у него прямо на лице, бескровном и нахмуренном, было написано. В отличие от своей госпожи, держать их при себе он никогда не умел.       — Я просто не понимаю, — сказал он в тишине, чуть оборачиваясь к ней. — Не понимаю. А я пытаюсь, чёрт возьми, — шикнул он, — но мы не… мы не съедобные. И они оставили тела в реке, даже не подумали достать их, они оказались даже не нужны им… Я имею в виду-… — он, похоже, отправился в свой мир размышлений вслух, где часто оказывался в своём настоящем обличии — клацая клювом и каркая, часто не давая ей сосредоточиться. Ворон приподнялся с места. — Я хищник. Я понимаю, если бы они убивали ради еды. Всем надо чем-то жить. Я понимаю, — повторил он, запуская руку в волосы, шагая в сторону. Теперь он стоял впереди феи, спиной к ней. — Ради еды, ради перьев, ради кожи, ради костей, чёрт возьми, мне всё равно, ладно, ладно, ради хоть чего-нибудь, чего-нибудь нужного! Даже этих чёртовых… для письма, для рисования, — махнул он рукой позади себя куда-то в неизвестном направлении, вполне возможно, и в её. — Но просто так! Просто так. Или для чего? Не понимаю.       — Если ты не знаешь, зачем люди что-то делают, скорее всего, они делают это ради денег, — отозвалась Малефисента с места. По крайней мере, жизнь научила её этому. Сияющее в экзальтации лицо Стефана, чьё скорое продвижение по службе удивило бы всякого, отметилось печатью в её памяти прежде, чем она даже вспомнила его имя. — Денег, славы, почёта, этот список можно продолжить, — заключила она, внезапно раздражённая, внезапно задетая, внезапно чувствующая боль в спине явственнее, чем за весь день до этого. Да, людей привлекает блеск металла — похоже, неважно какого. На что только они не пойдут, чтобы заполучить чужое восхваление, чтобы исполнить все свои плотские желания. Диаваль вздел брови только с оттенком удивления от того, что мысль не пришла к нему самому в голову — но по большей части просто разочарованно. Со сжатыми губами закивал головой, верно, соглашаясь. Зашагал снова туда и сюда со сложенными за спиной руками. Малефисенте начинал наскучивать этот разговор, напряжённый, будто скрывающий половину своего содержания. Малефисенте начинало надоедать сидеть на холодном камне среди снега и неутешительно скоро смеркающегося неба, когда до дома ещё лежал непростой путь. Малефисенте начинала надоедать эта нервозность, эта мешанина в голове Диаваля — ей там было не место, ей не должно было быть причины. Конечно, Малефисента понимала, что слугу наверняка тронула сегодняшняя трагедия, но ему нечего было пускаться по этому поводу в размышления мирового порядка. Ему не следует думать, о чём думают люди. — Что ж, они сами виноваты, что попались, — бросила она напоследок, вставая. — Эта сова их совершенно не звала.       Диаваль маршировал дальше, пока не остановился, зато остановился, как вкопанный, словно сам попался под прицел. По-птичьи короткими движениями повернул к ней голову.       — Извини?       — Я сказала, им не следовало…       — Нет, я услышал, — оборвал её Диаваль. Только сейчас до него — да и до самой Малефисенты — долетели её слова. — Они сами виноваты? — повторил он недоверчиво. Постоял секунду. Выкашлял один тихий смешок. — Ты верно, шутишь, госпожа, — сгладился он. Колдунья вздёрнула бровь, предлагая ему поспорить. Казалось, это изумило того ещё больше. — Поз… позволь узнать?.. — вопрос его наверняка имел продолжение, но застрял в горле по пути наружу, споткнувшись и вывалившись только через секунду в виде тупого: — Что?       Он застыл всё так же, как под заклятием, в моменте движения, с полусогнутыми коленями — только волосы, растрёпанные до безобразия, медленно опускались на место. Глаза его, как всегда, забегали, но казались они даже больше, чем обычно — они и были больше.       — Твой род вроде бы хвалится своим умом? Они должны были догадаться о том, что это будет ловушка.       — Их убили. Скажи на милость, как они должны были догадаться об этом? — сказал ворон железным голосом. Железо Малефисенте никогда не нравилось.       — Не этому ли учат у вас родители детей?       — Вот именно, что детей, — шикнул Диаваль. — Каждый… каждая ворона там — едва ли юнец, им и всех сезонов года нет, чтобы ты знала. Госпожа. Ещё и белое время, они бешеные, без умной мысли в голове, — затараторил ворон. — Конечно, никто не научится всему сразу! Откуда они должны были знать? Как можно ждать опасности отовсюду всё время? Ты думаешь, я ждал, пока на меня навалится фермер с сетью, метлой и собакой?..       — …Даже не начинай говорить о своей дурной голове…       — …Думаешь, и я виноват в том, что попался?       — Да, Диаваль, и ты тоже, — вздохнула фея раздражённо. — Ты сам не раз говорил, как глуп был тогда, — отмахнулась она. Вчерашний вечер, дурацкая болтовня бывшего старшего брата с будущей старшей сестрой всплыла в голове. Она опередила мысли своего оппонента прежде, чем они даже сформировались: — И если ты собираешься привести своего брата в пример, у меня для тебя плохие новости.       Диаваль покачнулся на месте, и Малефисента впервые за вечер поняла, что сказала что-то не то совершенно не в то время.       Наверное, люди выглядят так же, когда им дают пощёчину. Гримаса ошеломления исказила его черты на секунду, сменившись лицом кого-то, кто проглотил что-то отвратительное. Он шмыгнул носом, и она увидела, как под губами он проводит языком по зубам. Он глянул на неё с блеском в глазах, в котором не было никакого искреннего задора.       — Ух ты, — он вымолвил. — Как умно с твоей стороны было догадаться, что он умер таким же путём. Почти. Тогда в птиц стреляли старыми-добрыми стрелами, — он с отрешённым взглядом клацнул языком. — Что же, госпожа, и он виноват? — справился он издевательски — над кем он, правда, таким образом издевался, ещё предстояло выяснить. Ворон выжидал ответа.       Его плохо скрываемая обида не заглушала голос правды в голове Малефисенты.       — Я не стану жалеть его лишь потому, что он часть твоей семьи, — заверила она. — Глупость — это всегда глупость.       — Я знаю, что это была глупость! — крикнул он вдруг. Лицо его сжалось: стиснулись зубы, сомкнулись губы, почти зажмурились глаза. Отметины на висках сложились, рисунок перьев сломался. — Конечно, глупость! — выдохнул он. — Летать перед фермерами, лезть на рожон — это ужасная глупость! Безмозглая безбашенность! Да, им не стоило этого делать! Да, да, но, чёрт возьми, как же они могут быть виноваты в собственной смерти?! В том, что их кто-то убил! В чём же они виноваты?       — В том, что были глупы, — выдавила Малефисента. — Наивны.       — Конечно, мы… конечно, они были глупы, они дети! И каждый из них — это просто ребёнок! Просто ребёнок! Неужели ты считаешь, что ребёнок отвечает за…       И тут он остановился на полуслове, словно поражённый молнией. Рот его так и остался раскрыт, как у рыбы, пока он глотнул воздуха, настигнутый страшной догадкой.       Конечно, она так и считает. Она Малефисента. Она та, кто прокляла ребёнка на вечный сон.       — Наконец-то вспомнил, с кем ты разговариваешь.       Малефисенте казалось, никогда не повторится момент, когда она почувствует свою силу, свою власть над кем-то так же явственно, как в тронном зале короля Стефана, среди лижущих ладони изумрудных языков ледяного пламени, но вот этот вкус подкрался снова, настолько же сладкий на язык. Диаваль выкашлял порциями свой выдох. Пепельное лицо его выглядело так, словно он вот-вот засмеётся — лицо человека, проигравшего всё в картах и только тогда догадавшегося, во что он ввязался.       — Ты серьезно? Все эти слова — ты серьезно?.. — просвистел он, блестя глазами, всматриваясь в её собственные. Она улыбнулась. Он бездумно закачал головой с раскрытым ртом. — Аврора. Заклятие Авроры. Она тоже виновата? — он оказался вдруг чуть ближе, и Малефисента не позволила себе отступить, слушая, как он плюётся ядом, что она в него засадила. — Скажи, что она должна была знать о фее, что проклянёт ее. Пожалуй, с рождения должна была. Да, ей следовало как-нибудь это предотвратить, — зубастая усмешка разрезала его лицо. Дьявольские глаза продолжали взглядываться в неё — но что бы они ни стремились найти, они не отыскали: кусая обескровленные губы, ворон отпрянул с чувством, которое никак, кроме отвращения, нельзя было назвать. Но он не отвернулся, лишь встал боком перед самым спуском, не спуская с неё глаз, как животное, опасающееся броска противника. Всё правильно. Вороны боятся только того, чего их учат бояться. А её стоит бояться. — Ты не снимешь заклятие? — подал он голос, лишённый вдруг всякой силы, с места. — Никогда не снимешь?       Малефисента наслаждалась победой.       — Ты дурак, если когда-либо думал иначе.       Диаваль ухмыльнулся.       — О, я огромный дурак, — согласился он. — Я… Конечно, — он провёл ладонью по лицу. — Конечно, если Аврора… это их вина, и его вина, и моя. И ребёнок, что родится у королевы, будет виноват — в том, что появился на свет. Ты и до него доберёшься, — сверкнул он очами. Наверное, он задавал вопрос, но голос его всё равно сбивался на простую констатацию факта. — Дурак, да. Что же ты меня спасла тогда, раз это моя вина? Забили бы меня до смерти и всё тут, обычное дело. Не на Топях даже. Я виноват, — он сморгнул. — Я виноват уж точно в том, что…       »…что решил помочь тебе» так и не слетело с его губ, но пронеслось в головах обоих.       Малефисенте надоела эта трагедия. Смертельно надоела.       — Можешь уйти прямо сейчас, — провозгласила она в тишине. На одно мгновение её саму смутило спокойствие, с которым она смогла произнести это — не пришлось и стараться. Вариант событий, в которых слуга сбежит, как только наконец поймёт, кому помогает, показался вдруг настолько логичным, что её не покоробила мысль о нём, даже наоборот: больше никаких опасений о том, кто твой настоящий союзник, а кто готов вонзить нож в спину. Никаких сомнений. Врагов всегда хватало — одним больше, одним меньше — главное, что теперь она могла знать наверняка, кто на какой части доски стоял. — Можешь уйти прямо сейчас, — повторила волшебница.       Диаваль подался вперёд всем телом. Лицо его было совсем бледно, но глаза странно блестели.       — Ты знаешь, что не могу, — прохрипел он. Голос выдавал, что он наверняка сейчас очень об этом сожалеет. Как приговор свой, он повторил надломленно: — Ты знаешь, что я не могу.       Малефисента воздела руку.       В его глазах отразился зелёный свет. Холодный набалдашник трости оказался приставлен к его подбородку, поднимая голову, как рыбу на крючке, как виновного в колодках.       — Тогда не смей делаться предателем, — прошипела колдунья.       На секунду страх проскочил в глазах напротив, но вскоре уступил место чему-то другому — выражению лица несколько отрешённому, даже спокойному. Лицу зверька перед хищником, что не надеялся выжить, и потому терять ему было нечего.       — Не зови меня предателем, — ответил он чуть ли не шёпотом. — Я только считаю твои жертвы. Ничего такого, чего ты ещё не знала.       Твои жертвы. Жертвы. Стефан? Его супруга? Аврора? Ещё не рождённый принц? Жители Топей во власти той, кто не заслужил её? Он сам?       — Убирайся, — истекла она ядом. Посыпалось золото.       Ворон улетел прежде, чем оно растворилось в воздухе.       То, что казалось тишиной, обернулось внезапно свистом ветра и шумом в ушах. Малефисента дала посоху проскользнуть до земли в руках, и поняла, что у неё зудят ладони. В какой-то момент она впивалась в них ногтями. Следы прошли, но ощущение осталось. Она прислонилась лбом к сияющему ярче всего остального камню и зажмурилась, пытаясь понять хоть что-нибудь. Она чувствовала себя победительницей этой партии. Она ненавидела Диаваля — она презирала его так сильно, что едва ли могла представить, насколько он должен презирать её.       Как же она устала.       Малефисента выровняла дыхание. Попыталась усмирить и магию: распахнула глаза и вгляделась в барельеф, пристально и напряжённо, пока по нему не поползла трещина. Она отняла магию, выпрямилась, огляделась вокруг. Сумерки стремительно настигали Топи, но к вечеру образовался туман — оборачиваясь назад, фея мало что различала перед собой. Но в том направлении лежала её пещера.       Она бросила последний взгляд на камень. Что ж, она ошиблась в Диавале, в своём… до этого вернейшем соратнике. Ну что же. Без ошибок не бывает блестящих побед. В любую минуту могла начаться новая партия. Малефисента вгляделась в туман. Она подумала невзначай, как долго ей придётся играть её. Она осталась одна — в одиночку всегда легче идти быстро. Идти в одиночку далеко уже гораздо труднее.