***
Непросто было иметь дело с припадком геморроя — с нервным припадком оказалось ещё труднее. Хоть Габер и отвлёк временно Алексея Андреевича от его муки, она неминуемо усилилась, пробудив к вечеру настоящую бурю. Аракчеев не мог сдержать слёз боли и досады, он то бесился и страшно ругался, порываясь вскочить с постели, то бессильно рыдал, наглухо закрыв лицо ладонями. Габер часто бывал свидетелем случаев, когда дворня больного господина из самой шальной становилась вдруг совсем бесшумной, но впервые он столкнулся с тем, чтобы половина слуг при этом начала заикаться. Самого Фёдора Платоновича истерика могущественного царедворца не смутила. Габер понимал, что её никак нельзя пресечь, а можно только переждать, постараясь облегчить. Он знал, что ему следует делать, и ему было дозволено это делать. Едва увидев слёзы Аракчеева, Габер проявил самое живое участие. Вскоре Алексей Андреевич уже плакал Габеру в колени, а тот ласково гладил его по голове. В этот раз Аракчеев быстро утешился таким заботливым вниманием, но головы не убрал, а, устроившись поудобнее, вновь забылся недолгим сном. Он дремал, ещё с утра такой неприступный, а теперь почти доверившийся, и Габер думал, сколь многие доктора, имевшие с ним дело, скрывали отчуждение под маской дежурного сочувствия, были отстранены, холодны, брезгливы или попросту растеряны. Пробудившись, Аракчеев долго жаловался на слабость своих нервов — отчасти думая прикрыться этим, отчасти бесстыдно желая, чтобы ему сострадали. Габер послушно поддакивал: он знал, как непривычны оправдания для его бессовестного пациента, и понимал, что скоро он совсем отринет их. Это произошло на следующий день — хотя и не сразу. Сперва Фёдор Платонович пережил настоящий шквал неистовой ругани и диких параноидальных обвинений. Аракчеев страдал и, привычный видеть источник всех своих бед в нерадетельных и подлых людях, вымещал злобу на докторе. В особенно острый момент рука Алексея Андреевича дёрнулась, чтобы нанести удар, но он всё-таки остановил её волевым усилием, разжав тяжёлый кулак. Здесь Габеру уже пришлось несколько растеряться. Однако, эта ярость окончательно истощила силы Аракчеева, и теперь ему оставалось только полностью довериться доктору. Он заговорил с ним так интимно и задушевно, что Габер просто не мог не взять его руки и не начать поглаживать её чуткими пальцами. Он гладил и его напряжённую спину, а один раз позволил себе провести ладонью по щеке. Алексей Андреевич, как Габер и ожидал, быстро освоился и оказался очень жаден до ласк. «Ну, что ж ты меня не пожалеешь?» — с требовательной усмешкой спрашивал он теперь, когда в ответ на очередное его излияние Габер мешкал с нежными поглаживаниями. Не забывая о телесном воздействии, Фёдор Платонович носился со свинцовой водой и слабительными солями, сам бегал в погреба за льдом и в сад за травами, посылал за редкими микстурами и мазями, весьма смело их комбинируя. После особенно болезненного втирания Аракчееву потребовалось наиболее усердное утешение, и Габер сам не заметил, как разместился рядом с ним на постели, обняв его, будто любовника. Это в самом деле подействовало потрясающе. Ни Аракчеев, ни Фёдор Платонович, дорвавшись до такой головокружительной близости, ни за что теперь не хотели её прерывать. — Мне нужно быть там здорову, — тихо твердил Алексей Андреевич, мирно устроив голову на плече Габера. — Никому не надобно так, как мне. — Да все вы знаете, каков Аракчеев и отчего ему здорову надо быть, — сказал он вдруг прямо. — Все ведаете, что мужелюбец — да и с какой бы стати скрываться? В ответ Габер лишь осторожно, невесомо, почти незаметно коснулся губами его виска. Половину следующего дня Фёдор Платонович тоже провёл в постели у Аракчеева. Перебирая его волосы или просто обнимая за плечи надёжной, заботливой рукой, он будто таял от тепла, окутывающего их обоих. При беспрестанных осмотрах он скользил по болезненно сокращающемуся отверстию пальцем, давая тому купаться в обильной слизи, гладил похожие на забродившие виноградины шишки геморроидов, и пьянел, пьянел, пьянел от них, словно и впрямь от вина. Само дыхание Аракчеева гипнотизировало его. А уж когда он подставлялся Габеру для осмотра и дышал нервно, судорожно, его бока вздымались, а живот напрягался от боли… Фёдор Платонович уже не хотел скрывать эрекцию, но Аракчеев был так слаб, что, видно, даже до этого ему не было никакого дела. Лишь уединившись в своей комнате, Габер мог, нещадно сжимая распалённую плоть, даровать себе то острое удовольствие, которое так хотел разделить со своим капризным пациентом. О, во сколько раз оно усилилось бы… Габер сам удивился, когда его стараниями Алексей Андреевич быстро пошёл на поправку. Припадки Аракчеева никогда не длились меньше недели, теперь же ему стало гораздо легче уже к середине четвёртого дня. А утром пятого он встретил доктора в своём кабинете на ногах и при полной форме, улыбчивый, с распростёртыми объятьями.***
Спеша наверстать упущенное, Аракчеев до позднего вечера погрузился в дела. Перебирал бумаги, кричал на адъютанта и служителей, куда-то ездил… Габер вновь оказался забыт и был принуждён занимать сам себя. Нагулявшись в парке, вдоволь побеседовав с дворней и собрав уйму любопытных сведений о жизни хозяина поместья, Фёдор Платонович вернулся к труду Линга. Теперь он изучал его с конкретной целью. К одиннадцати часам вечера он, набравшись смелости, постучался в кабинет Алексея Андреевича. — Габер, ты? — Аракчеев, ставящий подпись в конце какого-то письма, даже не поднял на доктора глаз. Глядя на его мечтательную улыбку, Фёдор Платонович понял, что письмо предназначено императору. — Мне хотелось справиться о самочувствии Вашего сиятельства, — сказал Габер, заходя в кабинет. — Геморроиды более не терзают. А самочувствие известно какое — в мои годы работа не спорится так легко, как бывало. Просто ли старику столькими делами заведовать? Да веришь ли — чем труднее, тем мне радостнее… Габер не стал, вопреки своему и всеобщему обыкновению, разубеждать Аракчеева, что в его пятьдесят лет он вряд ли может называться стариком. Вместо этого он вкрадчиво спросил: — Устали, Ваше сиятельство? — Устал, да что же? Я потружусь поболе, а мой государь поболе отдохнёт. Фёдор Платонович с удовольствием заметил, что Аракчеев невольно повёл напряжёнными плечами. Он поспешил воспользоваться случаем. — Усердие Вашего сиятельства к службе беспримерно и заслуживает всевозможного почёта. Но не позволяйте себе впасть в заблуждение, что припадок, оставив Ваши нервы, непременно покинул Вас надолго. Именно сейчас Ваше сиятельство особенно уязвимы перед повторным приступом, и потому непременно нуждаетесь в отдыхе. А для оного, как я убедился, нет ничего полезнее массажа по системе Линга. Аракчеев оторвал взгляд от письма и испытующе посмотрел в лицо Габера. — Прислужишь при раздевании, коль ты уж здесь. Фёдор Платонович исполнил доверенную обязанность с великим удовольствием. Принял с плеч Аракчеева мундир, не погнушался снять сапоги. Помог избавиться от рубашки. Всё это он проделал под пристальным и даже отчасти недоверчивым взглядом. Через несколько минут Алексей Андреевич уже лежал на кушетке в одних лосинах. — Прежде всего Вашему сиятельству нужно хорошенько расслабиться, — сказал Габер, глядя на его перенапряжённое, почти деревянное тело. — Ты ведь для того и собрался делать мне свой массаж, братец? — в голосе Аракчеева вновь возникло раздражение. Габер вздохнул. Уговорив наконец Аракчеева несколько расслабить мышцы, Фёдор Платонович принялся старательно вспоминать инструкции из книги. Всё это было ново и необычно не только для его пациента, но и для него самого. — Сейчас я проглажу и разомну Ваши мускулы и суставы, — произнёс Габер, любуясь телом Аракчеева. Он решил, что Алексею Андреевичу будет спокойнее, если он будет отчитываться о каждом действии. — Давай, только управься поскорее. Разминая, а затем растирая его предплечья, узкие плечи и жёсткую спину, Габер думал, до чего же Аракчеев волнует его чувства и в форме, и без неё. — Щекотно. — Это потому, что Вы всё ещё напряжены. Вас действительно не беспокоят боли? Для профилактики можно взять седалищную ванну с травами. — А свечи? — При наружных шишках не надобны, но, я полагаю, Вам будут кстати… Габер сказал это, не сдержавшись. Он прекрасно знал, что в свечах нет никакой необходимости. — Вы, когда в ванну садитесь, ещё эдак руками раздвиньте… Пользительнее будет. Пылая, Фёдор Платонович продолжал старательно массировать тело Аракчеева. Он сгибал и разгибал его руки и ноги, осторожно поворачивал суставы в разные стороны. По заветам Линга тот уже должен был заснуть, но в действительности лишь стал не таким деревянным. А ведь ещё надо было растереть грудь и живот… — Извольте перелечь на спину, Ваше сиятельство, — сказал Габер. Он снова был возбуждён и снова не хотел скрывать это от Аракчеева. Если заметит эрекцию — пусть видит. Аракчеев перевернулся. Конечно, он тоже оказался возбуждён. В этом для Габера не было ничего неожиданного. Сглотнув, Фёдор Платонович принялся разминать грудные и брюшные мышцы, растирать рёбра — продолжая обстоятельно комментировать всё, что делает. На несколько минут Аракчеев даже прикрыл от наслаждения глаза, и Габер смог вдоволь налюбоваться его лицом. К счастью, оно наконец приобрело безмятежное, спокойное выражение. Габер глядел на кустистые брови, крупные веки Алексея Андреевича, скулы и щёки, показавшиеся ему неожиданно нежными. Фёдору Платоновичу очень хотелось коснуться губами его чисто выбритого лица, провести ладонью по зрелой коже… Он знал, что эти желания ни в какой мере не противоречат желаниям самого Аракчеева. Но тот предпочитал горделивую неприступность. Впрочем, они оба могли наслаждаться этой ситуацией — невысказанным, но невероятно томным и сладостным возбуждением. — Я почитаю своею обязанностию ещё раз тщательно осмотреть Ваше сиятельство, — сказал Габер, закончив массаж. — Осматривай, — просто ответил Аракчеев. Приведённый в состояние благодушия, он с готовностью обнажил ягодицы. — Я могу пользовать Вас свечами, если Вам так угодно, — сказал Габер, прикасаясь к уменьшившимся, почти не болезненным теперь шишкам. Он почувствовал, что сильно намок под одеждой — к поту от физических усилий прибавился пот от желания. — Я слыхал, самые лучшие — с дёгтем, — задумчиво произнёс Алексей Андреевич. — Могу пользовать Вас свечами, могу пользовать настоями… Лучше бы всего пользовать мягким разминанием, — Фёдор Платонович замолк, подумав, что слово «пользовать», лезущее ему на язык, звучит слегка настырно. Он мягко провёл пальцем по каждому узлу и вновь раздвинул их, чтобы тщательно рассмотреть. — Не вижу ничего настораживающего, Ваше сиятельство. Однако, чтобы окончательно убедиться, что всё в порядке, я должен провести внутренний осмотр. Если вдруг зародятся внутренние узлы, возможно будет пресечь их развитие сразу. Могу ли я спросить у Вашего сиятельства дозволения на это? Аракчеев слегка поёрзал на кушетке коленями. — Мазь у меня с собой, Ваше сиятельство, — поспешил добавить Габер. — Что же, ты говоришь верно, — буркнул Аракчеев. — Можешь приступать. Фёдор Платонович вынул из кармана флакон с мазью и, как следует растерев её между пальцами, скользнул ими по узлам. Аккуратно и деликатно надавливая, он медленно ввёл один из пальцев в манящий, горячий проход. Бросив взгляд на лицо Аракчеева, Габер увидел, что тот закусил губу. Внимательно ощупав стенки прямой кишки, Фёдор Платонович уяснил, что никаких узлов там нет. Он от души порадовался за своего пациента. — Всё в порядке, Ваше сиятельство. Как я и думал, — поспешил сообщить Габер, с неохотой убирая палец из мягкого алого отверстия. — Про какие разминания ты там говорил? — в этот раз Аракчеев явно не спешил натягивать лосины. — Вашему сиятельству когда-нибудь делали массаж геморроидов? Он весьма прост и обыкновенен, никакой новой методики тут нет… — Да, я нахожу его благотворным. — В таком случае Вы разрешите мне?.. Габер начал нежно поглаживать отверстие по часовой стрелке. Его движения были достаточно легки, чтобы ощущаться как приятные, но не настолько поверхностны, чтобы вызвать щекотку. Вскоре он стал надавливать сильнее, вновь проник пальцем в анус — сперва немного, затем до конца — и принялся массировать по кругу изнутри. Аракчеев издал тихий сдавленный стон. Фёдору Платоновичу захотелось поцеловать его приоткрытые губы и ощутить его чувственные стенания в своём рту, но это было невозможно. — Массаж окончен, Ваше сиятельство, — сказал он спустя минуту. — Вы правы: без всяких сомнений, он благотворен для Вашего организма. Возвращаясь к себе в комнату, Габер был весь полон тёплого, ненавязчивого, чудесного желания. Он так и не понял, заметил ли Аракчеев его эрекцию.