По улицам Города

Когда мир в голове рвется надвое, хочется, чтобы его и вовсе не существовало. Когда с одной стороны напирает чернота, будто пролились на бумагу чернила, а с другой ослепляет вспышками свет, хочется стереть и первую, и второй до основ, до того состояния, когда разум не понимает, что есть цвет и как его понять. Быть может, стало бы проще, смешайся они в третье, новое, серое. Но все это блажь — для Катерины вырываться слишком поздно, и две грани мироздания зажали ее мертвыми клиньями, который не сдвинуть. Хозяйка — не просто жена правителя. Ее цвет — не просто титул. Это как новая жизнь, второе рождение, принимаемое с великими муками. Что для человека вновь научиться видеть и слышать, ходить, говорить и думать? Да так, как не умел раньше. Ведь осязать с новой наукой приходится нечто большее, чем физический мир. Но рождается каждый лишь единожды. Раз — из материнского чрева, раз — как признанная, полноправная Хозяйка, и, пытаясь обмануть природу, обойти ее естество и заставить выродить свое дитя заново, можно докатиться до безрадостного финала. Катерина добилась права называться Черной Хозяйкой, но, потянувшись и за местом Белой, разбила тонкую грань Закона, порезавшись лопнувшими осколками. В голове ее вихрями бушует тьма, холодными копьями тьму решетит свет, и Катерина не может найти себе места. Равновесие в городе всегда держалась на трех столпах — на силах трех Хозяек, но когда одна женщина вынуждена мирить в себе два естества сразу... добра не выйдет, как ни желай. Пророчества Хозяек вьются тонкими письменами вдоль Линий, но Катерина не в силах их рассмотреть. Вот черные узелки будущего, а светлые полосы их подсекают и режут. Вот белая чистопись, а черные кляксы плывут по ней, заливая и марая. Есть только образы, до смешного... образные. Расплывчатые, неясные, и язык заплетается, когда Катерина пытается дать им форму голосом. На нее смотрят косо, и Катерина слышит смешки в спину, тихие, приглушенные, но для нее они — что набат. Уже не станет она под стать Нине, о которой до сих пор говорят тихим шепотом, де, черноволосая ведьма, осиновый гибкий прут, громовой столб, теряющийся в небесах, обычная женщина, сказки о которой затмили умы божественными образами. Уже не дотянется до Виктории — эфира, одним присутствием рассеивающего любую дурную мысль в чужой голове. Ни Черная, ни Белая — Хозяйка, которую слушают. Пока. И все же у Катерины есть способ стереть две ненавистные грани — пусть и всего-то на желанный час. Любой цвет истлевает в бесцветии, и, пережимая руку шнурком, Катерина пускает по вене прозрачный морфий. Покалывает пальцы, и кружится голова, а все тело обретает эфемерную легкость, вырываясь с душой вон — отпуская слабую и такую ненужную оболочку. Воспаряя за монолит крыши, Катерина чувствует дыхание Бос Туроха, истинное, горячее и тяжелое, чистое — чище, чем воздух в морозный день. Отталкиваясь от его рогов, она касается теменем звезд, поднимает ладони, продолжая линии вен химерическими узорами новых, еще не взошедших созвездий. ...открывая глаза, она чувствует, как в виски вонзает глиняные когти острая мигрень, а руки мелко дрожат, скребя об обивку кушетки. Холодные звезды гаснут, и две самые яркие стягиваются на бледное пятно, превращающееся в усталое, осунувшееся лицо Александра. Он смотрит на Катерину так, что не выразить: злоба, ярость, раздражение, жалость и — бесконечное понимание. Александр знает, для чего его жена искалывает себе белые руки и прячет пятна под длинными черными рукавами, знает, что иначе она не сможет. Он смотрит в сторону, вздыхает тяжело и сломлено. И крепко обнимает Катерину, прижимает, лелея в объятьях, как потерянного ребенка. Два цвета в ее глазах — чистый белок и угольный зрачок — тускнеют под дрожащей пеленой, и по впалым щекам катятся прозрачные чистые слезы.