***
В первый день заточения Антона в рабочем кабинете Арсений почувствовал невидимую стену. Чуть обеспокоенный нагрузкой напарника он подошёл к его комнате. Не решившись зайти, он постучал: кратко поприветствовал утром с приглашением на завтрак. Получив расплывчатый отказ и благодарность за проявленное беспокойство от Антона, Арсений поджал губы и сдавленно улыбнулся. Не так он представлял их новый период заточения. Но ничего. Каждому нужно личное время, и в этом нет ничего страшного. Пятый день заточения. Арсений потух, но по привычке поприветствовал Антона через дверь утром, приглашая к завтраку и получая отказ; накрыл обед на две персоны (на который Антон опять не пришел), и прощался с ним вечером, безуспешно предлагая ему поужинать вместе в следующий раз. Попову оставалось только скрытно следить за Антоном во время ночных покуров на пороге дома или его прогулок: он был бы рад присоединяться, но ему не было места. Седьмой день заточения. Арсений простоял несколько минут у двери Антона, услышал стук по клавиатуре и ушел по делам. Впереди его ждал день наедине с собой. Ему больно и страшно, он чувствовал приближения шторма. Стиснув зубы, он запер внутри сердца вопросы, чтобы беспомощный крик не вырвался наружу. Казалось, Арсений тонет и захлёбывается, но спасателей всё нет.***
Который день? Который час? Антон забылся. Антон пропал. В маленьком домике на окраине Старого Оскола Антон сходил с ума, работая девятый час без перерыва над версткой данных. Раньше он позволял себе делать паузу. Уходил тайком в ночи к старому железнодорожному мосту и подолгу курил на лестнице с облупившейся плиткой, глядя на город и белые карьеры. Ему нравились эти минуты в тишине. Он забирался практически до самого верха лестницы, не боясь упасть. Нет ничего более стойкого, чем разбитые российские лестницы с дырами и торчащими балками. И там, на самой высокой точке квартала, он любил выдыхать кольца дыма, смотря через них на груду белых карьерных холмов вдалеке, подсвеченных строительными прожекторами. Где-то там трудились люди в ночную смену, а после на утро приходили домой к мужьям и женам, где любили и ругались из-за любви. А ему… Ему всё мерещилась Оксана. Всё напоминало ему о ней: и старый домик, куда в подростковом возрасте они бегали играть в японскую приставку с Дальнего Востока, привезенную дядькой Антона; и любимую тишину глуши для Оксаны; и ночные перекуры между работой с Тьмой. Теперь же она только чудилась ему. За углом дальнего дома. Призраком за спиной и укором из-за нагрузки. Он чувствовал ее руку на плече в знак поддержки. Слышал ее немой призыв остановиться и отдохнуть. Но он не прогонял ее из мыслей. Просил остаться с ним подольше. Во снах он обнимал ее, гладя по волосам. Задавал вопросы, зная, что никогда не услышит ответ. А утром он просыпался, вымученно приступая к работе. Казалось, он сходил с ума из-за непрерывной работы. Даже забывал поджечь сигарету, грызя ее и давясь горечью во рту. Иногда прямо в комнате за работой. Он устал. Устал думать. Двигаться. Смотреть. Дышать. Но он вбивал новые обстоятельства смерти Оксаны в голову, как гвозди, пытаясь добраться до сути. Вопрос за вопросом лился из всех незакрытых дыр расследования. Ответов не прибавлялось. Только ком в горле нарастал. Беспомощный. Бесполезный. Обессиленный. Сдавленный от боли. Если бы ему объявили об облаве через десять минут, он бы не двинулся. Сдался. Замер камнем. Пусть найдут. Пусть убьют. Больше ничего не чувствовал. Не мог. Пальцы ледяные. Под сердцем тревожил зажатый нерв. Через виски проходил ток от усталости и переработки. Но он не мог остановиться. Некому уже пожаловаться: он дал себе обещание найти ее убийцу, даже если им окажется близких товарищ. Это означало, что он один. В его руках находились всего лишь три архива: расшифрованные Кридом архивы Оксаны, частично уцелевшие физические носители после пожара в грузовом отсеке фуры и жёсткий диск Лазарева, переданный им в казино. Последний архив был самым логичным и структурированным по содержанию, но требовал тщательную проверку на подлинность и безопасность. К злорадству дьявола, проверку массив данных прошел идеально. И после этого начался личный Ад для Антона Шастуна. В последних файлах, переданных Лазаревым, он нашел видеозапись одного рокового дня. Двадцать второе апреля. День её смерти. Он откладывал просмотр до последнего, перебирая остальные файлы. Сначала он зацепился за поведение Оксаны: за час до смерти она нарушила кодекс и технику по сокрытию присутствия: она буквально подорвала все связи с группировкой односторонне без восстановления. Вне протокола. Пока ее подчинённые готовились к майским праздникам в пансионате по ее приказу, она торопилась, уничтожая все физические копии проектов. Часть оригиналов хранились во втором архиве, часть Оксана упаковала в несколько магазинных пакетов и отчаянно отправила частным курьером до пансионата. Эту часть Криду удалось расшифровать лишь спустя четыре месяца. Она явно торопилась. Она знала, что все файлы изымут. У нее оставались считанные минуты до гостей. Шастун смотрел на один единственный файл в архиве Лазарева: последние минуты ее жизни. Но он не мог заставить себя приступить к файлу, запястье крутило и ломало. Антон скучал по ней. По ее комментариям в коде. По её координации в работе Тьмы. По ее бешеному подходу к взломам. Эта видеозапись убьет в нем последнюю крупицу самообмана, что Оксана жива — ведь где-то между кодов прослеживался её почерк, создавая иллюзию, что она ушла в долгий отпуск или на удаленную работу. По холке Антона прошелся лед чьего-то прикосновения: не то смерти, не то отрезвляющей реальности. Он подозревал, что увидит на записях, но отказывался признавать правду. — Окси… Я так часто говорил тебе довериться и положиться на меня. Кого ты так испугалась, что так торопилась? — шептал Антон, внимательно смотря на зашифрованный файл. Он боялся. Ему было не по себе от ее спешки. Вместо того, чтобы спасаться бегством, она отдала жизнь на сохранение тайны Тьмы. В день смерти Антон не смог получить доступ к камерам, и теперь он понял почему: все дело рук Лазарева. Бывший наставник Тьмы видимо решил сберечь своих детей от шокирующих кадров последних десяти минут жизни Оксаны и сохранить тайну Тьмы от чужих глаз. Но он не мог представить, что через несколько месяцев его подопечному врежется в память каждый кадр ее гибели. Сглотнув, Антон открыл последний файл для изучения. python import cv2 folder_path = «W:/DriveArc/arch/a» file_name = «видео220422» file_path = folder_path + file_name cap = cv2.VideoCapture(file_path) if not cap.isOpened(): print(«Не удалось открыть видеофайл») else: width = int(cap.get(cv2.CAP_PROP_FRAME_WIDTH)) height = int(cap.get(cv2.CAP_PROP_FRAME_HEIGHT)) fps = int(cap.get(cv2.CAP_PROP_FPS)) num_frames = int(cap.get(cv2.CAP_PROP_FRAME_COUNT)) print(«Характеристики видео: «) print(f"Разрешение: {width}x{height}») print(f"Частота кадров: {fps}») print(f"Количество кадров: {num_frames}») while True: ret, frame = cap.read() if not ret: break cv2.imshow(«Видео», frame) if cv2.waitKey(1) & 0xFF == ord('q'): break cap.release() cv2.destroyAllWindows() Программа запустила просмотр видео, а Антон сжался в кресле, напрягая плечи и скулы. Статичный кадр. Просмотрел первые семь минут видеозаписи. Перемотка в начало. Ещё раз. Статичный кадр. Просмотрел одиннадцать минут видеозаписи. Перемотка в начало. Ещё раз. Статичный кадр. Двадцать три минуты видеозаписи. Перемотка в начало. Ещё раз. Статичный ебучий кадр. Полных сорок пять блядских минут видеозаписи. Он пересматривал раз за разом момент, как Арсений не успел ее спасти. Переживал ее немой крик в кабине снова и снова. С новым просмотром она опять страдала в одиночку. А Антон не мог остановиться. Его сковал ужас. Его трясло. Он будто надеялся увидеть, что она выжила. За просмотром Антон продолжал жевать табак, скрипя зубами. Слез уже не было: глаза иссохли после четырнадцатого полного просмотра записей камер наблюдения. Перемотка. И она снова погибает. Антон не мог ее спасти через экран. Только перемотать на пару минут назад, где она ещё дышала и сражалась. На статичных кадрах всё тот же чертов частный дом на отшибе опустевшего городка перед майскими праздниками. Кадр под одним углом. Перемотка. Дом. Подъезжает машина. Перемотка. Немой крик. Её тело. Перемотка. Он пересматривал снова и снова видеозапись. Кусками. Целиком. Пересматривал, как к дому подъезжала грузовая машина на жёстком прицепе с буксировщиком. Как в дом ворвались мужчины. Как они выносили технику, небрежно погружая всё в грузовой отсек. Как на технике в коробках угадывался чертов дистанционный механизм взрывающего устройства, созданный лично Оксаной. Как вытащили Оксану в одной футболке и штанах в холодный апрель из дома. Как она сопротивлялась. Как её засунули в кабину грузовой машины, будто кошку в переноску. Как она билась о стекло закрытой кабины. Как мужчины замешкались в ожидании чьего-то звонка и сели за руль буксировщика. Как Оксана замерла. Как буксировщик тронулся, проехав двадцать метров вместе с грузовой фурой. Как произошел взрыв. Как заполыхал прицеп с техникой. Как мужики выпрыгнули из кабины буксировщика и замешкались вокруг фуры. Как Оксана билась о стекло, будто бабочка. Снова и снова. Как рванул огонь в кабину за несколько секунд. Как мужики отцепили жёсткий трос между машинами и рванули на буксировщике вниз по улице. Как Оксана забилась в угол кабины, закрывая лицо. Как черный едкий дым обволакивал ее. Как поздно чья-то машина со знакомыми номерами въехала на газон справа от грузовой машины. Как появившийся в кадре Арсений вышел практически на ходу из автомобиля. Как он подобрал какую-то арматуру около мусорки. Как он выбивал железкой заклинившую дверь водительской кабины грузовой фуры. Как Арсений не обращал внимание на языки пламени. Как он вытащил тело Оксаны, держа на руках все оставшиеся секунды записи и вызванивая службы спасения. Как Арсений опять, опять и опять на видео опоздал на бесконечных семь минут. Конец записи. Экран погас, и Антон увидел свое отражение в черном зеркале. С прерывистым дыханием у экрана. Со сдавленным горьким рёвом. С остывшими дорожками слез на щеках. Оставшись наедине с собой, он умирал от тоски по той, кого сам не сумел спасти. По той, кто осталась одна, защищая других. По той, чей крик никто не услышал. Больше не услышит. Что-то сломалось в нем. Что-то переключилось в нем. Что-то перестало биться в нем. Он закрылся в себе в попытках сковать скорбь. Он чувствовал, как скорбь расползается болезнью по телу и ничто ее не остановит. Но он сжался, напрягая каждую мышцу в попытках сковать душу. Шок от осознания случившегося заковал его в цепи, он больше не хозяин собственного тела. Оцепенение во время просмотра сменились на дезориентацию – Антон потерял место в мире и ощущение, что он жив. Все упало. Смерть близкого человека разрушал его крепость. Болезненный разрез его души пополам: до и после. Оксана умерла, а Антон утратил часть себя. И следом в его кровь выбросилась жгучая злость от несправедливости. От жестокости. На самого себя из-за бессилия. И вина сменила злость, накрывая Шастуна волной. Он виновен. Во всем. Виновен, что не спас. Виновен, что не предугадал. Виновен, что бесполезен. Упал новый час, и для него всё разом потеряло смысл: и только образ Оксаны где-то рядом с ним помог ему прийти в себя. Он слышал ее заботливый голос: Оксана будто бы помогла осмыслить смерть и принять её. А Шастуну так хотелось прижаться к ее рукам, умолять о прощении и ее возвращении. Он не знал, сколько сидел в комнате с выключенным экраном. Он потерял счёт времени. Глаза пощипывали. Будто мелкий песок все глубже и глубже царапал его роговицу. Через несколько выкуренных траурных сигарет Антон разблокровал компьютер, убрал видеофайл в папку «обработано». В попытках спастись от скорби и подступающей тошноты в работе, он пытался спланировать следующие действия, но не смог забыть сгорающий образ близкой подруги и ее немой крик о помощи. И взял перерыв, чтобы решить три вопроса: кого испугалась Оксана, почему началось возгорание в грузовом отсеке фуры и как приезжий москвич, Арсений Попов, оказался в Воронеже рядом с Оксаной в день ее смерти.***
В ночь, забыв какое уже число, Антон пропустил очередной ужин с Арсением. Тот не задавал лишних вопросов, передавая через дверь обычные пожелания: отдохнуть, поесть, спокойной ночи или доброго утра. И так по кругу. Иногда Арсений просто подходит к комнате и разворачивался, не произнося ни слова Антону. В эти редкие заботливые моменты от напарника Антон только сильнее горбился и склонял голову вниз к клавиатуре, как только слышал искреннее беспокойство Арсения. Но дверь не открывал. Его тошнило. Вокруг враги. Вокруг предатели. За ними придут. Скоро придут. Его дорогая подруга и наставница решилась на суицидную миссию из-за чьего-то предательства: её сдал кто-то из «своих», иначе объяснить точность наводки и ее поспешность невозможно. Антон продвигался в расследовании медленнее, чем планировал. И злился. Упрямо бился с данными. А после швырялся мышкой или клавиатурой в блок питания. Раздражительно кричал на ебучий монитор. Бил себя в плечо, грудь и бедра до тех пор, пока боль от ударов не удовлетворит вспышку агрессии. Между приступами злости от проваленных попыток найти ответ, он всё же смог подтвердить самую страшную гипотезу: Оксана действовала всегда самостоятельно и самонадеянно, безвозвратно сжигая мосты за собой. Бесила этим. Расстраивала. Вся команда переживала из-за ее любимого приема — уходить бомбезно и ярко, буквально сжигая всё вокруг. Ее любимая защита — карманные взрывные устройства, прикрепленные к каждому ящику с жёсткими дисками с чувствительной GPS-системой. Этот вид защиты особенно ярко сработал в семнадцатом году, когда ворвались оперативники с обыском в сарай с тогда ещё первым архивом Тьмы. Вычистили все. Вспороли даже мягкую обивку на стульях. Тогда произошел выброс кислоты на жёсткие диски при удалении оперов от установленных координат «безопасности». Кислота не просто уничтожила все контакты на устройствах, но и спровоцировала короткое замыкание и диски вздулись. Взрыв произошел в патрульной машине через триста метров. Антон вспомнил об этом не сразу. Ему потребовалось пересмотреть тридцать один раз одни и те же шестнадцать секунд видеозаписи, где были видны ящики с синими устройствами. Пазл сошелся под резь в сердце Антона. Вот почему Оксана билась о стекла водительской кабины. Чтобы избежать взрыва. Она знала, что произойдет, если мужчины тронутся с места. Антон сформировал точную причину ее смерти: взрыв и воспламенение больше трехсот семидесяти килограммов техники, оснащённой самодельными взрывными устройствами, в грузовом отсеке из-за нарушения техники безопасности (умышленно или случайно). Она замуровала себя с кислотной бомбой, нарушив правила из-за спешки и очевидных ошибок в расчете количества устройств на короб, видимо из-за паники. Но она действовала наверняка. Но почему она не боялась подорваться ещё в доме? Зачем такие радикальные методы? Будто бы ей нечего было терять. Будто бы она рано или… Шастун замер в рассуждениях. В голову прилетел один единственный файл — сомнительные результаты ее медицинских анализов, присланные лечащим врачом, и настойчивая рекомендация прийти дообследоваться. Он моментально кинулся в ее электронную медицинскую карточку, чтобы вычитать каждый символ. Но он уже знал ответ, который хотел опровергнуть. — Подозрение на злокачественное образование… А где… Где результаты повторного анализа? Они были обязаны проверить ее опухоль ещё раз. Шастун пытался добраться до финального заключения врачей. Но оно отсутствовало. Или стёрто, или… Оксана больше не обследовалась в больнице. — Ты же не могла… Ты же не в гребанном сериале, Окси… — по спине Антона прошлись мурашки. Он взялся за голову, пытаясь соблюдать с тревогой. Шастун ломался с новым шагом в рассуждении. Мысленно обрывал себя на полуслове. Боялся произнести вслух все подозрения. — У тебя не могло быть злокачественной опухоли! Да даже если бы и была, это не причина… Умирать так рано… Ты… Мы бы поставили тебя на ноги! Да ампутировали бы ебучую ногу, но ты бы… Нахуй ты пожертвовала собой? Ты спасла нас и детей! А кто, блядь, тебя спас? Тебя! Я же… Тут был… Да я бы… Костями лег, но помог бы… — переходя с крика на шепот, прохрипел он. Он впился ладонями в лицо. Стук сердца перекрыл мысли, — Неужели… Все было… Так запущено… Дурная… Да ты же шла на смерть. Что ты наделала… почему я не… Ты же… Сама говорила… Что выход есть всегда… Пазл складывался. Он так тяжело и долго принимал ее гибель от чужих рук, что не был готов принять её суициднную миссию. Не готов был принять ее тяжёлые боли. Подозрение на злокачественное образование бедренной кости. Оставшиеся считанные месяца жизни без боли. Начавшуюся охоту на их с Арсением головы. Чье-то предательство. Оксана отдала жизнь во спасение дважды: целевое место на проведение тяжёлой операции и ради группировки. Её дурная привычка взрывать все улики за собой, чтобы «наверняка». А дальше детали... Ошибка в расчетах нужной пропорции дистанционных устройств в одном коробе. Слишком большая доза кислоты. Мощный взрыв. Едкий дым. — Окси… Да ебаный в рот… Блядь, ты взорвала... На что ты расчитывала? На что… Да ты могла… Попросить помощи у… Меня… Дрожащими пальцами он достал последнюю сигарету из пачки. Руки не слушались. Деревянные. Нервно поджег сигарету не с первого раза. Небрежно вдохнул всей грудью горечь и закашлял, давясь дымом. Он не был готов прожить заново скорбь. Злость. тоску. Боль. Но его догнал запоздалый крик. — Я же был у тебя… Я же мог помочь… Я бы… Я… У-у-у, — от собственной беспомощности и бесполезности Антон тихо завопил, закрывая лицо руками и стараясь сдержать режущий комок горя в глотке. Но ничего не помогало. Он потерял контроль. И его накрыло с головой. Тяжелые мерзкие слезы пробивались из-под ладоней. Они безобразно некрасиво смешались с соплями, которые он размазывал рукой в попытках остановить истерику. Ребенок внутри него пробился. Он кричал о помощи. Ревел, чтобы утешили. Чтобы защитили. Сигаретный дым окутал его лёгкие, и он надеялся задохнуться в дыме, как была обречена на это Оксана. Она сожгла мост, даже не пытаясь с него прыгнуть. Её последняя миссия. Её последнее решение. Она забрала с собой в могилу секрет Тьмы. Антон винил себя. Свою беспомощность. Горечь сигареты смешалась с солью. Больно. Дышать невозможно. Он захлёбывался. Задыхался. Рвано глотал воздух губами. Трясся. Было холодно. Было никак. Невинная жизнь. Ебучее стечение обстоятельств. В секунду его истерика исчезла. Пустота. Десять минут тишины. Полчаса. Ничего. Горе сменилось холодной трезвой злостью. Виски выкручивало. Это всё нереально. Скоро он проснется от комшара. Вот-вот его разбудят. Он прохрипел в темноту комнаты: — Я это просто не оставлю. Стук сердца глухо откликался на резкие мысли. — Возьми себя в руки, сука. Хотя бы сейчас. Потом наревешься. Найди всех, кто… Кто сдал её Канделаки. Кто слил информацию о готовящейся облаве на нее. Кто-то близких к проекту. Думай. Думай, блядь! Кто-то из своих. Думай! Только те, кто владел информацией. Шастун проглотил наивность и заткнул поглубже веру в близких людей. Все вокруг стали врагами. Он мысленно переписал всех действующих и бывших членов организации. — Главный круг подозреваемых и близких товарищей… — с каждым всплывающим именем близкого человека внутри Шастуна проворачивалось лезвие. Дорожки высохших слёз болезненно натянули кожу на щеках и в уголках покрасневших глаз будто бы осел мелкий песок. В металлическом отражении мониторов и корпуса блока казалось, его капилляры лопнули от перенапряжения. Но он старался хладнокровно рассуждать, не обращая внимания на свою нестабильность. Пытаясь сопровождать мыслительный процесс физическим действием для высокой концентрации, Антон взял в руки старый теннисный мяч, который раньше он использовал как антистресс. Первые три удара об стену запустили рассуждение: — Скруджи, Крид и Кузя имели частичный доступ к нашему серверу. Но единственный, кто мог получить данные, был я. Через меня они бы не прошли. Значит, мимо. Но нужно проверить их уровень доступа. Новый звонкий удар теннисного мяча о стену продолжил мозговую деятельность, отвлекая от внутренней боли. — Лазарь. Единственный, кто плотно работал с Оксаной над проектом Канделаки. Не берём в расчет сентиментальность семейных отношений. Если бы он сдал Оксану, то она немедленно бы передала Лазарева федералам. От него не осталось бы и следа. Предателей не щадят. Мимо. Но мог быть кто-то с его стороны — скорее всего, Сережа уже проверил эту версию. На третьем ударе Шастун задумался, глубоко вдыхая и не смея произносить это имя. — Л-легенда черной кассы… Знал только Тьму. Канделаки знал по заказу анонимного лица. Не знал о существовании Лазарева и подопечных Тьмы. Не знал о пансионате. Но знал ее координаты. А все его истерики и приступы… Могут быть приобретенной травмой… и могут… Объясняться… — Антон проглатывал слова, борясь с самим собой. Но критическое мышление требовало проработки всех версий. — Легенда мог слить данные о напарнице, не зная последствий. Возможно, сдал ее за собственную крышу. Поэтому знал об атаке и был рядом, чтобы… что? Возможно координировал обыск. И поэтому был рядом, подъехал к нужному месту, как увидел валящий дым. С кем он мог заключить сделку? Федералы? Возможно, но тогда бы Лазарев вычислил его предательство раньше — ФСБ у него на ладони… Что я упускаю? Здесь такое яркое чёрное пятно доказательств… Но как же я хочу ошибаться… Я не хочу, чтобы это был он… Только не он… Прошу… Он продолжал бить мячом о стену, прогоняя чувства, глушащие здравый смысл. Яростно. Сильнее. Вкладывая в каждый удар всю накопившуюся ненависть и злобу. — Значит, моя задача, — проговаривал он вслух, боясь сойти с ума, — разобраться в алиби или в доказательстве предательства Легенды черной кассы. Разобраться в его деятельности досконально. Глупышка Окси, ты отдала жизнь за безопасность Тьмы. Значит, это и мой финальный проект. Угроза на свободе. Без наказания. Чего бы мне этого не стоило… Даже если это окажется Арсений… Я защищу семью. Антон поймал мяч. — Твоя жертва не будет напрасна, я обещаю. Настала тишина. Мыслей нет. Шастун замкнулся в себе. Кто-то должен был поговорить с ним. Прямо сейчас. И ему бы смогли помочь. Простой разговор. Особый собеседник. Эти голубые глаза успели стать родимым домом для Шастуна. Арсений мог бы ему помочь. Но тьма внутри Антона сгущалась быстрее, перекрывая доверие к напарнику. Антон не боялся сжечь мосты. Чем ярче огонь, тем ярче Тень. Он не страшился истлеть в пожаре. И если Арсений — предатель, то Антон сгорит с ним в объятиях голубого пламени.