Пламенное небо

Ранее, Башня Кои Не угасающие чувства подобны пылающим углям в окружении кромешной темноты. Когда отчаянное безумие накатывает новыми волнами страха и противоречий, оно так и тянется к обжигающему теплу, впуская в него руки, совсем забыв, что огонь жалит не меньше, чем ледяные иглы воспоминаний. Эти иглы подобны гвоздям, которыми в свое время Сюэ Ян пытался подчинить Вэнь Нина, будто напрочь забыв о том, что в мире этом есть кое-что сильнее нежели обычная жестокость. Вбивая гвозди в голову лютого мертвеца он не осознавал, что боли в мёртвом теле нет, а спрятанные за семью печатями воспоминания Вэнь Нина никуда не исчезли. Они замерли подобно загнанной в каменную яму воде, и лишь ждут своего часа. Они ждут, когда знакомая мелодия голоса заполнит эту яму подобно каплям дождя, и вода выйдет из берегов, тем самым освободившись. Никто не смог бы остановить возрожденного Вэнь Нина, если бы он чего-то желал. Таким же был и Сюэ Ян, однако его желания были далеки от чувства верности или порыва исполнить свой долг. Он был жесток не потому, что именно такого себя желал, а потому, что его разбитому болью сердцу не оставили иного выбора, кроме как защищаться до самого конца, и мстить, если осколки что-либо тревожило. Однако он был очень удивлен, когда на пути ему встретился человек, который совершенно не осознавал реалий мира. Это вызвало у зверя лишь улыбку, словно он понял, в каком именно характере найдет свое рождение его месть. — Даоцзан, не забывай меня. Мир тесен, — слова, тихо брошенные в спину тому человеку, нашли свое отражение в медленно повернувшемся к Сюэ Яну взгляде. Он про себя отметил, что лицо, обращенное к нему, действительно трудно было назвать если не обычным, то хотя бы привычным для глаз, которые за день видят бесчисленное множество лиц. Сяо Син Чэнь был миловиден и нежен, и весь словно сотканный из чистейшего снега. Его одежда, его движения, его эмоции, его слова… от них веяло чистейшим серебром, во всем его облике просматривалась ничем не запятнанная чистота, словно один из Великих Двенадцати Богов действительно сошел с Небес в этот грязный, оскверненный человеком мир. И Сюэ Ян, изогнув уголки губ, почти трясся от давно полюбившегося ему возбуждения будущих действий. То, что он собирался совершить, особенно высоко оценил другой пёс, держащий подле себя Сюэ Яна на пока еще коротком поводке. — Думается мне, наш друг вовсе не осознает, по какому тонкому льду ступает, сея повсюду семена… справедливости, — хотя и мягкий, но слегка дрожащий смех вынудил человека слегка согнуться и прижать ладонь к расплывшимся в улыбке губам. Он тоже был из тех, кто видел подлинное лицо столь полюбившейся заклинателям справедливости. — А ты что скажешь? — Что я скажу? — сидевший в покрытом позолотой кресле, инфантильно смотрящий на вазу с фруктами Сюэ Ян согнул ногу в колене и вжал грязную подошву обуви в мягкую подушку, что была под ним. — Я ничего не скажу, просто соглашусь с тобой. Этот Сун Лань, что был подле него… Он и правда его единственный друг? — Он его единственный близкий друг, — уточнил Яо, отчего-то садясь на подушки, что были раскиданы прямо у кресла Сюэ Яна, и внимательно на него посмотрел. — А что? Неужели в твоей затее появились поправки, и ты соблаговолил придумать что-то другое? — Нет, — Сюэ Ян потянулся рукой к красному, будто налитому кровью яблоку и сжал его в ладони. — Меня почему-то не покидает мысль, насколько же этот Сяо Син Чэнь глуп и невежествен. — Что-что? — Яо подвинулся ближе и был близок к тому, чтобы положить свою голову на колени Сюэ Яна. Ему очень нравился этот человек, потому что, во-первых, их происхождение и боль были во многом схожи, а во-вторых, жажда мести и чувства в отношении мира и людей во многом совпадали. Их спокойно можно было назвать теми людьми, что без сучка и задоринки сошлись не только характерами, но и внутренним состоянием. — Ты сам хоть себя услышал? Сюэ Ян с минуту хранил молчание. Он смотрел на яблоко, словно никак не решаясь оставить на нем отпечаток своих зубов, но даже сохранив его сейчас, яблоко все равно сгниет через какое-то время. Нужно брать именно тогда, когда оно, если можно так выразиться, в зените своего великолепия, то есть тогда, когда созрело, и ни минутой позже. — Он совершенно не понимает людей, хотя и защищает их, — наконец-то отозвался юноша, сверкая глазами словно приготовившаяся к прыжку кошка, — не видит сущность людей, не различает в ком истинное добро, а в ком зло. Словно пастух спасает этот скот, людей, просто потому, что больше некому, и совсем не разбирается, овцу ли он спас или же волка в её шкуре. Вступился за клан Чан просто потому, что его попросили, а что это за люди разбираться не стал. Поймал меня, потому что я убийца, но разобраться почему я так поступил и почему я таким стал… Яо, где же здесь справедливость? Хищник (клан Чан) стал добычей, и попросил помощи у Небес, а я, когда-то будучи жертвой, обратился в палача и омыл в крови виновных свое запятнанное имя и… свое втоптанное в грязь тело. Он помахал перед лицом Цзинь Гуан Яо своей левой ладонью, на которой не было мизинца, и улыбнулся. — Разве этот «небожитель» мог знать, на что способен пойти маленький ребенок, чтобы не умереть с голоду? Знал ли он, что малышу приходилось видеть и слышать, чтобы получить рисовый пирожок, и что ему приходилось делать, чтобы спать в тепле под крышей… Яо, мы с тобой оба являемся воплощением жестокости, совершенной когда-то людьми, неважно, близкие ли они или нет. Ты и твой отец, я и отец Чан Пина... Сяо Син Чэнь требует моей смерти лишь потому, что я мстил за обман, кровь и боль, что разрушили мою душу, и после всего… после всего отродьем ада все равно остаюсь я! Он закричал, резко вставая с места, и бросил так и не тронутое им яблоко в стену. От силы удара оно сразу же разлетелось на куски, оставив на стене характерный след, а тяжело дышащий Сюэ Ян уставился в мертвую точку, пока тихий голос Яо пытался воззвать к его благоразумию. — С чего это ты вдруг так разоткровенничался? — слова Яо всегда были похожи на гибкий изгиб королевской кобры, и даже когда он сожалел, уголки его губ всегда были приподняты. — Скоро всё это закончится. Чан Пин, как последний из своего клана, непременно умрет. — Я не понимаю этих вопящих о чести и справедливости заклинателей, — тихо, но со злостью выдохнул Сюэ Ян, и его глаза налились гневом. — Их справедливость распространяется лишь на тех, кого ранили на их глазах, но как насчет разобраться в первопричине? Да, не все такие, как мы с тобой, кое-кто подобно обычной швали желает лишь денег и увеселений, но мы с тобой… мы ведь не хотели стать такими. Почему за нас никто не отомстил, где они были, когда по мне проехалась повозка, а палец раздробило в фарш, а?! Где они были, когда тебя, ни в чем не повинного юношу скинули с лестницы просто за то, что родной сын не нужен был человеку, который его породил! Что, если ты не кричишь подобно Чан Пину на всех углах какая ты жертва, тебя никто не придет спасти?! Сяо Син Чэнь ошибается, если думает, что первенство в этой гонке будет за ним. Я покажу ему, в какой на самом деле мир он спустился и что представляют собой люди, которых он так порывается защитить. Сун Лань для него важен? Что ж, мой мизинец тоже был важен для меня, и в фарш превратили именно его. У даоцзана много пальцев, однако близкий по духу человек лишь один. Им и займусь, будь они все прокляты… Яо с тихим победоносным смехом откинулся спиной на подушки, бросив в сторону Сюэ Яна увесистый кошелек, до самого верха набитый золотыми монетами. — Ты просто великолепен, — сквозь слезы простонал он. — Когда закончишь обязательно возвращайся, в этом дворце тебе всегда рады, особенно я. — Тогда лучше выдели мне отдельную комнату, — буркнул Сюэ Ян, — меня малость коробит от того, что даже ночью ты всегда где-то рядом. — Тебе не нравятся наши ночные беседы? — невинно склонив голову, голос Яо резко сменился на мягкую тоскливость. — Я тебе надоел? Яо был притворщиком и ему приходилось постоянно контролировать себя. Однако рядом с Сюэ Яном этот лоск сам по себе спадал с его лица, и он позволял себе расслабиться, скалился в свое удовольствие, делился своими мыслями и изображал на лице ту эмоцию, которую чувствовал, не пряча её и нисколько не стыдясь. К тому же, потеря такого талантливого человека как Ян резанула бы не только по планам Яо, но и по его сердцу. Так и не дождавшись ответа, он наконец-то перестал смеяться и сел, скрестив ноги. — Ты похож на чёрное солнце, — тихо прошептал Яо, расслабленно взирая на Сюэ Яна. — Солнце, огонь которого не угаснет ни под слоями снега, ни под водопадом дождя. Ты выжжешь из их душ всю иллюзию того, что они возомнили себе об этом мире, и бросишь их в такое отчаяние, которое их сердца не смогут победить. Убей их, Сюэ Ян, убей их всех, а когда закончишь, поднимись ко мне на вершину. За толпой воспламенившихся кукол краше всего наблюдать с высоты своего превосходства, верно?.. Сюэ Ян сдержал свое слово и воплотил задуманное в жизнь. Вырезав весь храм Байсюэ и ослепив Сун Ланя, ему оставалось лишь наблюдать как последний, что и ожидалось, оттолкнет пришедшего ему на помощь друга, причем в довольно грубой форме высказав Сяо Син Чэню все, что накопилось. Даоцзан, разумеется, принял все это не просто близко к сердцу, а в самую его глубину, и, забрав куда-то Сун Ланя, исчез с поля видимости Сюэ Яна. Тот вернулся в Орден Лань Лин Цзинь, продолжив свою работу над восстановлением Стигийской Тигриной Печати, вовсю изучал труды, оставленные Старейшиной Илина. Он спрашивал у Мэн Яо удалось ли кому-нибудь призвать его душу, однако все силы, положенные на это, оказались тщетны. Вэй У Сянь, казалось, исчез не только из мира людей, но и из мира духов, от него и правда не осталось ничего — ни тела, ни души…

***

Город И Молитвы, вознесенные богам смерти, Небеса не услышат. Однако если эти самые небеса смотрят на тебя с нескрываемой нежностью, что плещется вокруг черной жемчужины зрачка, и глаза, которые до этого пылали лишь презрением ныне же смотрят на тебя с восхищением… Кажется, чья-то душа слишком сильно начала сожалеть об одной паре глаз, которые покоятся в чужих глазницах… — Сяо Син Чэнь, — ласково протянул Сюэ Ян, подпирая ладонью щеку. — Сяо Син Чэнь? — Что? Ответ был тихим, но слова произнесены так мягко, что сердце волей-неволей наполнялось ярким теплым светом, словно в давно умершей звезде вновь ожило ядро, питающее её своей силой. — Да ничего, — наблюдая, как Син Чэнь тщательно моет овощи, Сюэ Ян приподнял уголки губ. — Раз ничего, значит со своей частью работы ты уже справился? Сюэ Ян медленно опустил глаза на поверхность стола, на которой лежали разные семена и листья, которые нужно было рассортировать, промыть и сложить в сухие корзинки. Он даже не начал свою работу, лениво перебирая семена тонкими пальцами. — Сяо Син Чэнь, — снова позвав мужчину, Сюэ Ян все ожидал, когда тот наконец огрызнётся на него, когда недовольно скривит лицо, или, разозлившись, подойдёт к столу и отвесит ему оплеуху. Почему-то хоть он и ждал этого, но втайне ликовал, что этого, судя по всему, так и не произойдет. — Даоцзан? Он намеренно повторял снова и снова, его голос волнами распространялся по маленькой комнате, но единственным сопротивлением оказывались лишь голые облезлые стены. Это хорошо, что мужчина не видел убожества их маленького домика, в котором они жили, иначе бы его излишней чувствительности в паре с чистоплотностью был бы нанесен сокрушительный удар. Он хоть и был слепым, но аккуратно носил одежду, даже пытался перешивать её и всегда следил, чтобы от неё ничем не пахло. А-Цин стирала его одежду, к слову прилагая довольно много усилий, чтобы та была белой как снег. Вот только глазную повязку Сяо Син Чэня Сюэ Ян чистил лично, относил в город, чтобы женщины накрахмалили её, а потом врал, что сам постарался. Он носил её прачкам только потому, что единожды попытавшись управиться самому превратил лоскут ткани в белый сталактит, и ткань не то что не развевалась — даже гнуться отказывалась. Пришлось выбросить, а на честно украденные деньги купить новую, дорогую, более мягкую. Син Чэнь, однако, сразу понял, что что-то не так, но препираться не стал. Он совсем не умел принимать подарки, даже радоваться им не умел, словно подобный жест был для него довольно экзотической диковинкой. Даоцзан всю жизнь «обслуживал» других, и помимо Сун Ланя никого не подпускал к себе. Он как бы стоял горой за всех униженных и оскорбленных, будто проявлял к малодушному стаду любовь приставленного к скоту пастуха, который не может выносить вопли умирающих агнцев и чувствует ответственность за их страдания, что те понесли, когда пастух был рядом. Но любить всех равносильно тому, чтобы не любить никого, ведь в таком потоке душ он не различал важное для себя внутреннее свечение, а посему все эти люди были для него не более чем настигшей его после экзекуции над глазами темнотой. Сун Ланя же он разглядел сразу, потому что они довольно успешно дополняли друг друга. Но, как это часто бывает, к подобному замесу могло быть подмешано что-то еще… Что же касается Сюэ Яна, то у того основным промахом была излишняя юность. Его кровь буквально закипала от ненависти и озлобленности, а сильное юное тело и хорошо проворачивающиеся шестеренки в голове позволяли ему падать в эту бездну, пока внутренний голос обманчиво нашептывал, что они не падают, а воспаряют к небесам. Сильнее всего юношу злили законы заклинательского мира: он находил их уродливым отражением нечестивых, эгоистичных и жадных к разрушению душ. Ведь, если посмотреть справедливо, закон защиты срабатывал лишь на том, чьи страдания были доступны всеобщему обозрению, и злодей в таком случае был своеобразным козлом отпущения, на него вешали все семь смертных грехов и без долгих разбирательств предавали пыткам, а после и жестокой смерти. «Чертовы старики, — зло размышлял Сюэ Ян, — это что получается?! Я, растоптанный и униженный, никем не защищенный должен был, помня о своем нехитром происхождении, проглотить обиду и жить так, словно каждая собака могла плеваться мне в лицо, ведь я за это не посмею отрубить им головы! Как бы не так, выкусите, твари! Любой, кто тронет меня, в награду получит лишь одно — смерть, а если им так хочется искать справедливости, тогда пусть поднимут свои задницы и попытаются вращать мир по часовой стрелке. Авось и души людей тоже сменят гравитацию, и вместо того, чтобы копаться в этом дерьме наконец-то начнут удобрять им землю своих жизней…» Он был очень, очень умен, и родись он в другой семье, и, быть может, в другое время, еще не ослепленный жаждой мести и не растерзанный горечью обиды, то из этого человека определенно бы получился довольно хитроумный заклинатель, который бы уничтожил систему «обидчика и жертвы», предложив миру совсем другое правосудие. Какое именно? Быть может хотя бы не то, где грех Четырех Господ прячется за благими намерениями?.. — Сяо-Сяо, — нежно промурлыкал Сюэ Ян и в два шага оказался рядом с Сяо Син Чэнем. — Оставь уже в покое капусту, ты сейчас эти листья в порошок сотрешь. — Но ведь на них так много грязи… Ты ведь не хочешь, чтобы за ужином у тебя на зубах скрипело? Вспомнив, как в детстве он вынужденно ел найденные в сарае заплесневелые корочки покрытые густой порослью нежно-зеленого полу-мха, лицо Сюэ Яна не выдержало и малость перекосилось. Он затих, а Сяо Син Чэнь воспринял его молчание как согласие и продолжил мыть капусту. — Что хочешь на ужин? — тихо спросил он, и Сюэ Ян в задумчивости прижал палец к подбородку. Он сидел рядом с даоцзаном, и от него не скрылось то, что Син Чэнь очень ненавязчиво, но слегка наклонился в другую сторону, и, кажется, был близок к тому, чтобы немного отсесть. Однако в душе Сюэ Яна отчего-то запели птицы. Очень неприличные, если уж на то пошло, птицы. Он игриво сделал несколько шагов пальцами по полу, простукивая ногтем сухое дерево, и улыбнулся. — Даоцзан, — его губы в интимном шепоте распахнулись прямо у уха заклинателя. — Может быть, салат? И если да, то что бы ты предпочел: помидорки, или твердую влажную стручковую фасольку? Син Чэнь сначала не понял, почему столь обычные вещи были сказаны так… так… томно, что ли, и погрузившись в раздумья даже остановил свои движения. — Как тебе больше нравится? — с улыбкой продолжал Сюэ Ян. — Так как я буду готовить, то скажи, что тебе больше по душе мне поручить, а? Перекатывать мокрыми пальцами две маленьких тугих помидорки, или облачить очаровательно твердую фасольку во что-то липкое, влажное, чтобы под давлением тепла она разбухла и выпустила что-то тягучее, после чего снова станет мягкой и язык с ней сможет поиграть… Впрочем, я не хочу тебя обижать. Фасолька звучит довольно ласкательно, но на деле далека от правды. Лучше взять в пример дайкон, он лучше подходит под это описание, правда? Всё еще не понимающий Сяо Син Чэнь насторожился лишь потому, что тон был увлекающе-манящим и не предвещал ничего хорошего. А залившийся алой краской, пунцовый от мочек ушей до щек Сюэ Ян расслабленно и довольно улыбался. Его дыхание стало тяжелым, губы налились кровью и немного разбухли, отчего он сам того не замечая начал мягко их покусывать. — Ф-фасолька? — бледнея на глазах пролепетал Син Чэнь, и Сюэ Ян не выдержал, разразившись громким смехом. — Даоцзану совсем неведомы любовные игры, даже если ставка делается лишь словом, — едва ли промычал он, упав на бок и задушевно смеясь. — Я вообще-то пособлазнять тебя пытаюсь, но ты скорее поймешь, что чувствует капуста, обтираемая тобой со всех сторон, чем услышишь истину моих маленьких похотливых птичек, что словами вылетают из моего рта. Ну же, даоцзан, ты ведь все понял… Последнее он сказал на несколько тяжелом выдохе, что довольно откровенно давал понять, что игра, изначально задумывавшаяся лишь повеселить, в итоге обернулась не на пользу хозяина, если не считать того, что позабавив разум Сюэ Яна, озорные птички в свою очередь дали недвусмысленные сигналы дальше, погнав их током крови. Юноша, уже давно тронутый заботой и вниманием заклинателя, начал внутреннюю борьбу с собственными инстинктами за особо вожделенное место в невинности даоцзана, которое он вознамеривался не спеша поглощать кусочек за кусочком. После их первой ночи прошел почти месяц, а никто из них так и не решился поднять эту тему. Сяо Син Чэнь, казалось, деликатно умалчивал, а вот Сюэ Ян не знал куда себя деть от смеси стыда и похоти. То, что он почувствовал в ту ночь, выбросило его разум и душу куда-то далеко за пределы его обычного существования, и придя в себя юноша то и дело хватался руками за голову. «Как? Почему? Как это возможно?» — десятки повторяющихся вопросов сменяли друг друга в неиссякаемом потоке мыслей, ведь он до последнего не ожидал от себя такой смелости. Они дошли до конца, и это принесло столько… столько удовольствия. Было от чего потерять голову. Сюэ Ян нервничал и злился, ему казалось, что он один какой-то неполноценный. Поддаться наваждению, еще и втиснуться в одну кровать с заклинателем уровнем мастерства Бао Шань Саньжэнь, который спустился с именитой горы в этот грязный грешный мир… Злость Сюэ Яна была проста и слишком сложна одновременно: его ранило то, что рядом с таким человеком он чувствовал себя… ущемленным в собственной силе, словно это он, грязный и похотливый, соблазнил чистого душой и телом даоцзана, удовлетворил свои звериные порывы и тут же сбежал словно сука после течки. Да, сука, течная сука, — вот как думал о себе Сюэ Ян. Его травили догадки о том, что возможно Син Чэнь и не хотел этого, и просто уступил, но… Почему же он так быстро стал таким твердым, почему его тело так сильно дрожало, и почему он прижимался к очерненной желаниями дрожащей плоти, если не испытывал желания… Хотел ли он его так же, как и Сюэ Ян, или же… Почему так близко прильнув друг к другу всё перестало иметь значение, запах кожи и пота тяжелой вуалью осел на лице и глазах, два дыхания смешались в одно, и Сюэ Ян втягивал в себя этот наполненный терпким сладким запахом воздух, будто желал растворится в нем, как капля крови растворяется в молочной реке. Всё, чего на тот момент, момент их близости, хотелось Сюэ Яну, так это почувствовать, как внутри тела разливается тепло, как мурашки ползут по коже и под кожей, как теплое семя подобно нектару изливается у него внутри. Как же больно было первые минуты, и как очаровательно всё пришло к своему завершению… Син Чэнь кончил, тело Сюэ Яна впитало в себя его соки, и чувство, будто хоть на короткий миг, но они стали единым целым, не оставило жестокому юноше шанса вырваться из этой тягучей сладкой пытки. Он был очарован тем, что мужчина может чувствовать подобное от другого мужчины, будто внутри него была какая-то точка где скапливалась чувствительность всего тела, и чем больше её задевать, тем сильнее каждый нерв под кожей таранил его заветные места. Будто искря стреляли губы, искусанные до крови, стреляли соски, что по цвету своему были схожи с бордовой вишней и были такого же размера, как вишневые косточки. Они так напряглись и стали такими чувствительными, будто это не плоть вовсе, а бенгальский огонь, которого коснулась огненная искра. А Син Чэнь ведь даже не понял, как постоянно сжимая губы облизывал их языком, терзал и делал больно. Что касается Сюэ Яна, то тот вовсе не боялся боли, она была освобождением для его звериной натуры, но в ту ночь зверь неожиданно перекинулся из охотника в жертву, и впервые «пытки» пробуждали огонь совсем другой природы… — Братец, — игриво нашептывая возле ушка, Сюэ Ян всё сильнее давал волю своему распутству. — Ну неужели всё это время ты не вспоминал о том, как мы были… вместе, и что были так близко, что я чуть не умер. Да, чуть не умер, потому что нечем было дышать, а тело по ощущениям было не далеко от напрочь выжатой губки. И губы так болели, и грудь, и сердце и… — он было хотел добавить еще пару мест, но по какой-то неосмысленной причине сразу же устыдился. — Прекрати!.. — а вот Син Чэня его слова, казалось, задели сильнее. Он был робок от природы и ужасно застенчив, он жил лишь помыслами о заклинательстве и истреблении зла в мире, и ни разу, никогда не помышлял о таких вот вещах. Благородные люди зачастую безумно одинокие, но лишь потому, что их души носят в себе довольно яркий светоч, и найти среди в основном более слабых такое же сияние было очень трудно. Человеку нужно не просто то, чтобы рядом с ним находился другой человек — родственную душу нужно искать под стать своей душе, будто в одной палитре соединяешь наиболее подходящие друг другу краски, чтобы родился новый, никем ранее не созданный оттенок. И он только твой, неделимый ни с людьми, ни с миром… Но Син Чэнь и об этом не думал. Он лишь хотел… хотел, чтобы рядом с ним был тот, кто разделял его помыслы, дабы быть уверенным, что он не одинок в своих стремлениях в мире… Однако Сюэ Ян был не такой. В отличии от Сун Ланя он был гораздо более открыт и живуч, кипел и взрывался, распыляя вокруг себя ауру собственного темного свечения. Он был похож на активный вулкан, которого побуждает извергаться дрожь земли, и пламя так высоко поднимается в небо, словно неведомой красоты огненный цветок распыляет свою обжигающую пыльцу…. Сюэ Яну даже не нужно было прислушиваться к желаниям своего тела, и уж тем более подавлять их. Он просто брал, что хотел, и шел туда, куда велели ему инстинкты. Его разум когда-то надломился от слишком сильных и болезненных переживаний, и боль в паре с тяжелой обидой будто облачили его душу в темные доспехи. А то, что эти доспехи плевались ядом и выпускали иглы Сюэ Яна не волновало. Однако он уже был не в силах увидеть то, во что превращалось его внутреннее свечение, и как полыхающее когда-то солнце медленно, но верно превращается в бессознательную черную дыру, под стать которой быть не живым, но жадным существом, что лишь хочет, хочет, хочет. Так Сюэ Ян стал реагировать на абсолютно любые упреки и косые взгляды в свою сторону, и почти сразу же вскипал, и подобно Цзян Чэну, который не выносил, когда ему намекали, что он чего-то не может и тут же бросался это выполнять, так и Ян довольно успешно давал понять, что он и кто он, если уж к нему по неосторожности с дурными намерениями приблизиться… Другие губы скользнули по нижней губе заклинателя, и лицо заключили в чашу из ладоней, что теплом обожгли бледную кожу. Нежно, так нежно Сюэ Ян коснулся его руками, словно это было не лицо, а лепестки сладчайшего цветка, который мог рассыпаться лишь от попавшей на него дождевой капли. Поцелуй алых губ запечатлелся на других губах мягчайшим касанием, осторожным, и таким трепетным, однако… — Ты так распущен… — было прошептал даоцзан, пытаясь отстраниться, но Сюэ Ян тут же сжал его в объятиях и приник поцелуем к шее. — Тогда почему ты сопротивляешься так, будто хочешь, чтобы эта «распущенность» растянулась на подольше, а, даоцзан… «Если ты не просто совершаешь добрые поступки, а проявляешь возмездие за чужую боль, будь готов к тому, что обидчик жертвы, имея свои собственные принципы и суждения перекинет эту месть на тебя. Хуже всего, если совершив своё «праведное» возмездие обидчика схватил тот, кто слишком громко взывает к справедливости. Даоцзан, почему же твоя справедливость не защитила хотя бы своей тенью тогдашний призрак разбитого когда-то мальчика из Куйчжоу…» Внутреннее чутье Сюэ Яна словно услышало легкий звон хрустальных шариков, подвешенных на крепкую нить, которую приводит в движение беспечный порыв ветра. Он нахмурился, потому что эта мысль слишком резко оборвала его прошлое настроение, но как ни странно лишь один обрывок своей мысли слишком ярким пламенем разошелся дальше. «Именно моя месть допустила то, что за мной охоту начал тот, кто спустился в этот мир, чтобы защитить униженных и оскорбленных. Думается мне, что карма даоцзана вовсе не сыграла с ним злую шутку, ведь я не единственный, кому Син Чэнь нанес смертельное оскорбление. Но почему же тогда судьба позволила нам встретиться вновь, причем так нелепо и смешно… Не значит ли, что эта нелепость случилась потому, что действительно должна была случиться. Сколько шансов на то, что даоцзан в нужное время прошел бы именно возле того места, куда выбросило моё истекающее кровью тело… Что Небеса хотят мне этим сказать, и что хотят сказать ему… Быть может, я и есть та самая темная капля в его безупречном белом, а он то самое светлое пятно в моем непроглядном черном?..» Сяо Син Чэнь, даже если бы и захотел, все равно бы не смог сопротивляться, Сюэ Ян схватился за него почти мертвой хваткой, и уже напрямую используя свои знания о его полнейшей невинности, и, так сказать, повторному целомудрию (ведь однажды уже было) принялся отчаянно и настойчиво, словно волнами вновь и вновь накатывать поцелуями и касаниями на его тело, действовал он сейчас более быстро, более жадно, его руки блуждали по одежде, распахивая её, поцелуй при этом не прерывался. У Сюэ Яна не было столь пагубной привычки закрывать глаза, что бы он ни делал, поэтому даже когда целовал Син Чэня вовсю смотрел на него. Лицо того в основном кривила маска смущения и стыда, в особенности стыда, но теперь, смотря на него при свете дня Сюэ Ян увидел, что тот не краснеет, разве что в местах, которые уже пылали от влажных, даже сказать грубых поцелуев. Сюэ Ян начал торопливо спускать с плеч свою собственную одежду, оголяя грудь, и словно погибая от холода прижался своей грудью к чужой груди, теплой и пахнущей чем-то таким, что шепотом можно было бы назвать «своим». Он в буквальном смысле прижал мужчину к стенке, потому что тот постоянно отползал в попытках скрыться от домогательств, но в бескрайнем море от волн не убежать, а кое-кто упорно не желал отпускать свою добычу. Такая добыча, как даоцзан Сяо Син Чэнь, попадала в сети людей подобных Сюэ Яну примерно «никогда и ни при каких обстоятельствах», но, как ранее мыслил заклинатель, его и Син Чэня должно было связывать нечто большее, ведь события, способствующие их встречам, были отнюдь не пустяковыми и точно не случайными. Даже если предположить, что в случае Сюэ Яна это была милость Небес, то неужели в отношении даоцзана это было несмываемое с его судьбы проклятие? Нет, тут явно было замешано что-то другое, более тонкое, и скрытый от мира заклинателей похоронный дом в городе И сейчас словно крепость оберегал от внешнего воздействия две по своему истерзанные души, чьи тела, прильнув друг к другу, пытались согреть истерзанные сердца. — Ах, даоцзан, почему ты так дрожишь? — настойчивость юноши была столь непобедимой, а сил в теле Син Чэня внезапно стало так мало, что он, сведя брови на переносице, лишь тяжело дышал. Он очень, очень стыдился, потому что его тело реагировало, и мысли насчет этого юноши тревожили его душу и разум. — Оставь уже меня, — сказав нечто настолько прямолинейное, мужчина хотел спастись от этих волн-убийц его благоразумия, но разве же Сюэ Яна можно было этим задеть? Он по-своему истолковал эти слова, и сделал это как ни кстати правильно, потому что человек, не терпящий подобного отношения уже давно бы нашелся с ответными действиями, а Син Чэнь лишь слабо стенал, будто не хотел обидеть юношу ни словом, ни делом. Это-то как раз сильнее всего и злило юношу, ведь, как можно быть настолько праведным? Однако, даже если Син Чэнь и не хотел скалиться и отбиваться, неужели причина тому лишь робость и воспитание? Может быть, он не решался оттолкнуть не потому что робел, а потому что перед ним был Сюэ Ян? — Как только я коснулся тебя своей кожей ты встрепенулся, словно я потревожил застывшую на цветке бабочку, — мягко проговорил Сюэ Ян и прильнул губами к ямочке между ключицами. — Почему ты так суров с собой, даоцзан, ведь такие вещи вполне нормальные для… — он было хотел сказать «здорового мужчины», что было немного неуместным, и быстро поправился: — для мужчины столь молодого и сильного. Той ночью ты не оттолкнул меня, и всё, что тебя интересовало это вовсе не моя честь, а то, достаточно ли крепко спит А-Цин. Скажи, это ведь было у тебя впервые, не так ли? Син Чэнь встрепенулся, губы его задрожали, а в душе Сюэ Яна будто опрокинули сотни кувшинов с медовым вином. Он захлебнулся в этой сладости и задержал дыхание, чтобы как можно дольше оставаться живым в этой сладкой истоме. Однако сознание его уже давно заволокло синеватой дымкой, и Сюэ Ян постепенно терял голову, терял все свои оковы. Одна лишь мысль о том, что этот человек испытал такое влечение лишь с ним одним мгновенно лишило заклинателя всей опоры, и желание падать в чужих объятиях как можно дольше напрочь лишило его всего благоразумия и тормозов. — У меня это тоже было впервые, — шепнул ему на ухо Сюэ Ян, и обнаженные в ленивой улыбке крохотные клычки сверкнули, будто по ним провели влажным языком. — Почему со мной? — тихо спросил Сяо Син Чэнь. — Почему? — Сюэ Ян не понимал этого вопроса. Он не был знаком с принципами праведников, и имел загнанную в тиски мести и озлобленности душу, поэтому по большей части вел себя инстинктами и разумом, а не чувствами и душой. Вопрос даоцзана на несколько секунд поставил его, будто провинившегося мальчишку, в дальний угол. Он не мог сказать, что по какой-то непонятной причине чувствовал, как тело нагревается в присутствии именно даоцзана, и не то тоска по плоти, не то излишняя чувствительность, что пробудилась в нем после заботы даоцзана, была истолкована именно «в этом» смысле. Однако Сюэ Ян и сам не понимал своих чувств. Он лишь осознавал, что непременно должен быть как можно ближе, и что-то наконец сделать со своим сердцебиением, как-то вытеснить тревогу и страх. А как люди могут быть «как можно ближе»? В ту ночь сам Сюэ Ян не знал, что именно должен делать, вернее, как лучше это всё начать и повести дальше. Сам он с молодыми юношами занимался лишь безобидными непотребствами во дворце Лань Лина, процесс же видел лишь пару тройку раз, и большая часть из них была насилием, но примерно как все должно было происходить он осознавал. Но с Сяо Син Чэнем подобное насилием быть не могло, они не теснились в клетке как оголодавшие звери, как же весь этот любовный бред наконец начать? И Сюэ Ян решил, что не будет ничего страшного, если он не получит того самого удовольствия, больше наслаждения он желал лишь ощутить то, что кожа даоцзана смешивает свою влагу с его кожей, что они прилипли бы друг к другу, пока лишь полное бессилие не заставило бы их оттолкнуться и тяжело повалиться на постель. Но он и помыслить не мог, что его собственное желание по силе своей превзойдет боль, поведет его дальше, еще дальше болезненных толчков и раздражающей боли. Но внутри, там, куда толкалось чужое тело происходило что-то такое, что можно было бы описать как раскрывающейся цветок, что в мгновение ока высвободил все свои сжатые невидимыми силами лепестки. Что-то сжалось в нем и тут же взорвалось, выпустив в тело волны наслаждения и обжигающего тепла, и сейчас, обнажив перед даоцзаном свои помыслы, Сюэ Ян очень хотел, чтобы это повторилось еще раз. — Потому что… — Сюэ Ян говорил медленно, и его глаза при этом сияли теплым огоньком. — Потому что моё сердце забилось лишь рядом с тобой…