37 недель

— Да, дружище, как ни посмотри, ты облажался по всем фронтам, — Гай хмурит густые брови, задумчиво постукивая ладонью по выпрямленному колену травмированной ноги. Если хмурый Гай — сам по себе что-то из ряда вон, то уж о хмуром и говорящем серьёзно Гае и говорить нечего. Какаши морщится и делает большой глоток из кружки, покрытой конденсатом. Что ж. Значит ему не просто кажется, что он в полной заднице. — И что ты предлагаешь? — Поговорить? — Ты меня спрашиваешь? — безрадостно хмыкает Какаши. — Нет. — Гай укоризненно качает головой. — Тебе стоит поговорить с ней. Мы с тобой уже не юнцы и давным-давно уяснили, что холодная война никому лучше не сделает. Хоть она тоже больше не ребёнок и не твоя ученица, ты всё равно старше и всё равно являешься для неё авторитетом, который, впрочем, теперь легко можешь потерять, если не будешь соответствовать. Ты уже сильно обидел её, несмотря на всю благость твоих намерений. Поэтому именно ты должен сделать первый шаг. Скривившись, будто выпил не пива, а уксуса, Какаши с громким стуком ставит стакан обратно. Гай прав (как обычно). В этом он не засомневался ни на секунду, но чёрт возьми, сколько эта вся драма может продолжаться?! Он же не герой дешёвого бульварного романа, чтобы только и делать, что языком чесать с женщинами, которых внезапно стало слишком много в его жизни. Хотя… похоже, что уже на одну меньше. — Гай, я в последние месяцы только и делаю, что постоянно с ней проговариваю то, что меня откровенно бесит в её поведении, — всё же вместо ожидаемого согласия и закрытия темы он решает не сдерживаться. Раз уж ему пришлось выложить другу всё как на духу, то пусть тот теперь убеждает в правильности своих советов и предложений до конца. — А что ты хотел? У вас будет общий ребёнок, и теперь тебе никуда не деться. Конфликты будут всегда, и их точно не станет меньше после родов, когда вы оба будете уставшими, когда будете волноваться и воспитывать его, когда будете принимать то или иное решение, которое повлияет на его будущее. — Это всё будет после. Пока с меня требуется только ходить к ней домой дважды в день, как на работу, и отдавать чакру под её презрительным взглядом. — Он закатывает глаза. Право, даже когда он был Каге, у него не было такого чёткого графика посещений. С того самого дня почти неделю назад, как они вернулись в Коноху, всё их с Сакурой общение свелось к «привет-как дела-пока» и пятиминутным процедурам, которые, к слову, были единственным радостным проблеском в этих встречах. Ему не понадобился бьякуган или шаринган. Он тоже чувствовал ребёнка, его чакру, циркулирующую по только начинающим крепнуть каналам. Его ребёнка. И это было чем-то приятно шокирующим, очень близким и… реальным. Теперь он не мог назвать его просто «плодом». Он отчасти жалел, что это сделал, хотя его решение было вполне предсказуемым, ведь только теперь всё стало намного сложнее и выбор перестал быть очевидным. Но, несмотря ни на что, он всё ещё считал, что её жизнь важнее. А ещё — что ей следовало бы думать головой, что и кому она говорит. Не то чтобы он сам был охрененным примером для подражания в этом плане… — Нет, Какаши, после будет поздно. Проблемы необходимо решать, а не бежать от них и делать вид, что ничего не произошло. — Он продолжает мрачно сдвигать брови, чуть склонив голову набок, и Какаши уже знает, что последует за этим: — Я не узнаю тебя, мой вечный соперник! Тебя никогда не пугали даже мои самые серьезные вызовы… — Гай, давай не будем. Не сегодня. — Хатаке предупреждающе поднимает ладонь. Сейчас у него действительно не было абсолютно никакого настроения поддерживать их традиционную манеру общения. — И я никогда не бегал от проблем. Перестань говорить, как Натсуми. — С ней тебе тоже стоит поговорить. — С ней, похоже, мы уже наговорились. Ты меня будто не слушал, — вздыхает он. Гай задумчиво пожевал губами и потянулся за собственным напитком. — Возможно, ещё можно всё исправить, — отпивает и в итоге произносит он. — Например, пригласи её на свой день рождения. Она хорошая и, кажется, действительно любит тебя. И не каждая женщина была бы готова растить не своего ребёнка… — Я знаю… — Какаши без заминки соглашается. — Знаю, Натсуми, она… не думаю, что я когда-либо встречу похожую на неё. Но я был не в себе и сделал ей слишком больно. Я её понимаю, я бы тоже не простил себя на её месте. Когда она отдала ему ключи от его квартиры, по всем правилам и канонам он должен был задержать её. Рвануть за ней, остановить в коридоре, возможно, вымолить прощение ещё там, прямо на месте. Но он отчего-то не смог двинуться с места. А сразу после пришла Цунаде, и ему пришлось тут же переключиться на проблему, которая, по его мнению, была значительно важнее, пообещав себе, что разберётся со своей личной жизнью позже. Это обещание себе он сдержал, направившись к её дому сразу после скандала с Сакурой. Скорее всего, это было второй его ошибкой. Хотя «второй» — громко сказано. Ведь если бы он был с ней честен с самого начала, рассказав про свою неспособность иметь детей, если бы не замалчивал лишний раз своё недовольство из-за её наседания на Сакуру, если бы в ресторане не надавил на больное, доверительно поведанное ему, если бы не подозревал её в госпитале после… Если бы, если бы, если бы… Боги, давненько он не считал себя тем ещё ублюдком. Любящие люди вообще так поступают? Он был настолько на взводе, когда пришёл просить прощения, что предсказуемо ничего хорошего из этого не вышло. Нет, она не закрыла дверь перед его носом, хотя имела на это полное право, она выслушала его сбивчивые оправдания до последнего слова. А когда он трусливо предложил «взять перерыв» рассмеялась ему в лицо и предложила не врать самому себе. И попрощалась, легко скользнув холодными губами по его щеке. Из-за двери спустя полминуты послышались тихие всхлипы, и он понимал, что она не заслуживала такого, а он заслужил это всё и даже больше… — Может, ты не хочешь, чтобы она тебя прощала? — Гай всегда был проницательным. — Что ты имеешь в виду? — наигранно поднимает брови он. — Мы с тобой знаем друг друга с детства, — Гай хмыкает и откидывается в инвалидном кресле. — Если бы ты действительно хотел с ней помириться, ты бы сидел с видом побитой собаки где-нибудь на дереве перед окном её спальни до тех пор, пока она бы тебя не впустила обратно. Сердце Какаши снова как-то непонятно щемит, а в горле давит, он пытается неловко отшутиться и смеётся: — В Суне не растут деревья перед окнами. Но натянутый смех быстро сходит на нет и тонет в гомоне бара — голосах за соседними столиками и лязге посуды. Не было смысла отнекиваться. Им обоим всё было ясно, как белый день… — Друг, — Гай наклоняется через стол и хлопает его по плечу, — мне жаль. Какаши вздрагивает от прикосновения, поднимает на друга мгновенно посерьёзневший взгляд, встречаясь с его сочувствующим, и сглатывает вязкую слюну. Да. Без преувеличений, без лишнего надрыва и крайностей, не кривя душой, ему было грустно не только потому, что Натсуми действительно была хорошей девушкой, но ещё и потому, что, похоже, ему просто не было суждено встретить «своего человека». До отношений с ней он и не задумывался особо об этом. Но оказавшись так близко к так называемому семейному счастью, сумев представить своё будущее в таком ключе и потеряв это, он ощутил горечь. Не получилось, не вышло, не срослось, «не сошлись характерами»… Несомненно, он чувствовал к ней что-то, но этого оказалось недостаточно, чтобы даже в самых тяжёлых моментах находить в себе силы подбирать слова. И недостаточно для того, чтобы сделать всё возможное и всё исправить. — Может быть, когда-нибудь… — Да… — перебивает он, не желая слышать продолжения этой фразы. — Может быть.

***

Он заходит в магазин после встречи с Гаем. Покупает пару бенто и такие необходимые ежедневные продукты как яйца, молоко, рис и овощи. Какаши знает, что по сути «нарывается», что за её недовольным «спасибо» последуют все «я и сама могла…», «зачем?», «сейчас найду кошелёк», но не может поступить иначе. Иногда ему самому казалось, что он перегибает палку, хоть он и не считал её совсем безалаберной и неосторожной — она умышленно не сделала ничего такого, что могло бы навредить ребёнку. Просто на самом деле ему не было сложно о ней заботиться, и он даже допускал мысль о том, что ему это нравится. Тем не менее теперь, как он и рассказал другу, в их отношениях с Сакурой всё разваливалось на части. Какаши чувствовал себя неловко после того, что она ему наговорила. Вроде бы он слышал вещи и похуже в свой адрес, но почему-то именно от неё он не ожидал такого от слова совсем. Кто они друг другу? Кто он ей? Не сенсей, не друг, а кто? «Чисто биологический отец», как она выразилась? Само собой, он понимал, что это всё было сказано в сердцах, и он сам в тот день выразился грубо, но он всего лишь хотел донести до неё, что она важна ему. Что её он знает вот уже как двадцать лет, что они через столько прошли не для того, чтобы пожертвовать ею ради ещё нерождённого ребёнка. Какаши не хотел потерять её. Риски были серьёзные, ситуация была серьёзная, всё было слишком серьёзно, для того чтобы быть излишне оптимистично настроенными. А она была почти спокойна и до зубовного скрежета упряма и решительна. Да не будь его волосы светлыми от рождения, он бы трижды успел поседеть, пока бежал обратно до Суны! И кто бы что ни говорил, в тот момент он не пожалел ни на мгновение, что приставил к ней своих нинкенов. Иначе когда бы он вообще узнал, что она в больнице? Через пару дней? Он и так не должен был отправляться на миссии слишком далеко и не должен был отпускать её одну, насколько бы «приличной и надёжной» ни хотела казаться её компания… Он должен был быть рядом, чтобы предвидеть, предугадать. Чтобы уберечь. Её и, да, чёрт возьми, их ребёнка тоже. Какаши вздыхает, оглядываясь на начавшее клониться к горизонту оранжевое солнце, и устало щурится. Что ему делать? Он может просто отдать оба бенто ей и спустить всё на тормозах. В конце концов, Сакура действительно отходчивая, если судить даже по той же ситуации с Учихой. Возможно, она сама отойдёт со временем и перестанет смотреть на него волчонком. А можно перестать пускать всё на самотёк, сесть с ней за стол и всё обсудить за ужином. «Как взрослые люди» — вот бы умилилась от таких его мыслей Натсуми… Ладно, он посмотрит по ситуации. Коротко постучав, он шагнул назад, чтобы его не задело дверью, когда та откроется, и натянул на лицо самую доброжелательную маску из своего арсенала. — Йо! — приветственно вскинул руку он. Он не интересуется, как у неё дела, потому что спрашивал об этом утром, и она теперь бесится, если он делает это дважды. — Ты опоздал, Какаши, — «ласково» прошипели в ответ. Всего на двадцать минут, между прочим. В Конохе ему меньше часа за опоздание никто не засчитывал. Да и не существовало на деле чёткого времени, в которые он должен был отдавать свою чакру. Точнее, они всегда договаривались за пару-тройку часов раньше того времени, когда чакры бы осталось совсем мало. И передавал он ей всегда даже чуть больше, чем было необходимо, поэтому постоянно ходил чуть уставший. Но лучше так, чем если ей опять станет плохо. — В магазине была огромная очередь. — Что? Ты опять… — его уже хотят обвинить во лжи (а это и вправду была она), как её взгляд падает на сумку с покупками и, следуя плохому сценарию, она начинает тараторить: — Ох, Ками, я же говорила, что мне ничего не надо! Спасибо, конечно, но зачем? Так, сейчас, куда я засунула свой кошелёк?.. — Сакура, — выдыхает он, — мне не сложно и ты мне ничего не должна. Ты же вернулась на работу, вряд ли у тебя было много свободного времени в последнюю неделю. — Какаши… — она сверлит его взглядом, упрямо поджимая губы, и он не менее упрямо и не понижая градуса наигранной доброжелательности, пялится в ответ. Краем сознания, вечно что-то анализирующего, он подмечает, что, несмотря на всю угрюмость, выглядит она мило и очень по-домашнему. На одной руке у неё надета резиновая перчатка, а длинные ноги в коротких шортах прикрывает розовый передник до колен. Её волосы отросли (кажется, в последний раз он помнил их настолько длинными ещё до экзамена на чунина) и были собраны в высокий хвост. Он застал её за мытьём посуды? Спустя полминуты молчаливой борьбы, в итоге она сдаётся, подаётся в сторону так, что ему видно всю небольшую прихожую, и приглашает его войти. — Только давай по-быстрому, я хотела прогуляться, — почти приказывает, вызывающе вздёрнув подбородок. Какаши незаметно морщится, благо маска скрывает половину неосторожных проявлений эмоций. По-быстрому? Впору почувствовать, что тебя используют, после таких заявлений. Пока он выкладывает продукты в холодильник, Сакура снимает перчатку и фартук, и он невольно скользит взглядом по её округлившейся фигуре. Живот был ещё совсем небольшим, но уже безошибочно можно было приметить беременность — она сейчас в конце двадцать второй недели. Даже после всех процедур ему порой до сих пор с трудом верилось, что там внутри его ребёнок. Будто настоящее с трудом накладывалось на прошлое. Вот Сакура, которую он помнит ещё ребёнком, вот уже она — молодая женщина, работает с утра до ночи и видятся они с ней, только когда Наруто зовёт поесть рамена, а вот она уже беременна от него… — С кем и куда? — спрашивает он, потому что ничего не может поделать с поселившимся внутри волнением после Суны. Он легко читает в её глазах, что она хочет ответить «не твоё собачье дело», но к его довольствию выдаёт со вздохом вполне приличное: — Сама, по Конохе. Что за допросы? — Просто спросил. — А если честно? — подозрительно щурится она. — А если честно… — немного неуверенно бормочет Какаши, взвешивая все за и против в последний раз. Что ж. Была не была. Он вытаскивает из пакета последнюю пару упаковок и улыбается. — Я думал, мы можем поужинать вместе, я взял пару бенто с угрём. — Поужинать? — Её брови удивлённо ползут вверх, а нос морщится. Конечно, она же обижена на него. И он знает, что с ней чем прямолинейнейнее, тем лучше, поэтому исправляется: — Кажется, нам стоит поговорить. — Ну… — Она явно колеблется, опуская взгляд, но твёрдо кивает, что-то быстро решив для себя. — Если с угрём, тогда ладно, поговорим. Значит, проведём процедуру после ужина. Он покорно соглашается и с облегчением выдыхает. Кажется, всё может быть проще, чем он предполагал. Если бы она всё ещё была на пике своих эмоций, то сразу отказала бы, ведь так? Они садятся за стол, и какое-то время в комнате не слышно ничего, кроме треска пластиковой упаковки, плеска воды о стакан и шума улицы из открытого окна. Какаши решает пойти ва-банк и «достаёт из рукава» свой главный козырь — снимает маску, якобы чтобы поесть спокойно. Сакура на это и бровью не ведёт, задумчиво ковыряясь палочками в собственной еде. — И о чём ты хотел поговорить? — бросает она, всё ещё не глядя на него, будто обращалась к рыбе на тарелке. — О том, что случилось в Суне, — как можно более спокойно произносит он. Может, её действительно уже не так и волнует произошедшее? И Гай был не прав, и не стоило вновь возвращаться к этой теме? Ан нет — уже через мгновение она поднимает голову, и её слова буквально сочатся гневом: — Ты имеешь в виду, о том, что ты вёл себя, как?.. — Неправильно, да, прости меня за это, — заканчивает за неё он, и внезапно чувствует вновь неуместно всколыхнувшееся раздражение. — Хотя можешь не стесняться в выражениях, я же тебе не «сенсей». — Кхм… — она враз тушуется. — Я не… — И товарищ из меня хреновый… — не выдерживает и добавляет он, хотя вообще не хотел припоминать ей всё это. В общем, «оно само» — как любили оправдываться нашкодившие генины. — Какаши! — Секундная неловкость на её лице, сменяется досадой и негодованием, и Сакура закатывает глаза. — Перестань. Прости меня за то, что я была резкой и сказала столько… обидного, но я до сих пор не понимаю, как ты мог так говорить. Да и потом, что за сцену ты устроил перед Гаарой? И не говори, что ничего не устраивал, я не слепая идиотка. К чему это вообще всё было? — Потому что я не хочу, чтобы с тобой что-либо случилось, неужели это так сложно понять? — он успешно игнорирует вторую неважную часть вопросов. — Если бы мы поступили так, как предлагал ты, то со мной действительно кое-что бы случилось. И я бы тебя никогда не простила за это. А стоило-то всего лишь поискать чуть дольше! Шишо нашла выход! — Это тебе сейчас так легко говорить, — он фыркает, неосторожно отбрасывая палочки, — потому что да, ничего не случилось, и потому что да, нашла, но, где были гарантии того, что я не прав? Что ты бы продержалась до какого-то решения, что тебе не стало бы хуже? — Да не было никаких гарантий! — взвивается Сакура. — И сейчас тебе их никто не даст, этот метод может перестать быть действенным, что-то ещё может пойти не так, а ещё мне завтра на голову может прилететь кирпич, и что тогда? Знал бы, где упадёшь, — постелил бы соломку помягче, но ты не можешь этого сделать! И я не могу, и никто не может… Какаши смеряет её тяжёлым взглядом и плотно сжимает губы. Видела бы она себя со стороны тогда, в больнице… Видела бы, в каком состоянии он её застал, когда впервые вошёл в палату. Она спала, но казалось, словно… словно нет. Эта картинка точно будет стоять у него перед глазами до конца жизни. Лицо пепельно-серое, дыхание такое поверхностное, что его едва видно и слышно. Если бы не ровный писк аппаратов, он бы сошёл с ума уже на пороге. — И что ты от меня хотела? — медленно начинает он. — Чтобы я просто молча смотрел на тебя, истыканную трубками, бледную и отчаянную, понимая, что наш с тобой ребёнок может тебя убить в любой момент? — Мне нужна была твоя поддержка, Какаши, а решения я в состоянии принимать и сама! — она рывком поднимается на ноги и нервно начинает шагать по комнате. — Ты же чувствуешь его, ты же тоже теперь понимаешь, что пожертвовал бы им ради… чего? Собственного спокойствия? — Ради тебя! Чёрт возьми, ради тебя! — всё-таки взрывается он, подрываясь следом. — Не надо ради меня ничем жертвовать! — кричит Сакура, оборачиваясь. — Просто будь… будь рядом, будь на моей стороне! Если бы отсчёт действительно шел на часы или минуты, разговор был бы другой, но тогда была не та ситуация. Я… я чувствовала это, понимаешь, и поэтому мне было не так страшно рискнуть! «Я и так рядом, и так всегда на твоей стороне!» — хочется заорать ему следом, но он осекается, не успев и открыть рта. Её глаза внезапно наполняются слезами, которые уже спустя пару секунд прозрачными реками скатываются по щекам. Какаши реагирует на это быстрее, чем успевает подумать. Совершенно бессознательно. Сглотнув непонятно откуда взявшийся ком в горле и чувствуя себя последним подонком, он оказывается рядом в два шага и буквально сгребает её в объятия. — Ну тише-тише, всё, — тихо говорит, — прости, я буду рядом, не переживай, тебе нельзя переживать. Сакура всхлипывает, немного горбится и прижимается лицом к его груди. Ткань на водолазке почти сразу промокает, но он лишь вздыхает и терпеливо ждёт, когда буря уляжется. Какаши задирает голову вверх, бездумно глядя в белый потолок, и его руки будто сами по себе успокаивающе поглаживают её между лопатками. — А с Гаарой… — доносится снизу спустя какое-то время после очередного всхлипа. — Сакура! — Какаши натурально страдальчески стонет. — Да плевать мне на Гаару! Она замирает и он чувствует, как напрягаются мышцы её спины под ладонями. — Тебе на всех плевать, что ли, кроме самого себя? — Сакура отстраняется, шагая назад и вырываясь из его рук, и быстро вытирает мокрые щёки. — Ты повёл себя ужасно, мне было стыдно… Ему хочется побиться головой о стенку. Почему нельзя было закончить всё на этом? Почему она снова начинает? — Нет. Не на всех, — цедит он, напарываясь на её вновь недовольный вопросительный взгляд. — Хочешь знать почему я себя так повёл? Отлично. Он просто подвернулся мне под руку. Я был зол и сорвался. Не то, чтобы ему было очень приятно признаваться в этом, но отчасти даже стало легче, когда он озвучил причину вслух. Её лицо непонимающе вытягивается. — Но с чего тебе злиться на него?.. — Да не на него, говорю же! Я был зол на самого себя, что не смог тебя уберечь! — восклицает он намного более бурно, чем изначально планировал. — Что доверил твою защиту левому непонятно кому, фактически вчерашнему пацану. Естественно, всё чёрт пойми как и получилось… Сакура, тряхнув головой, эмоционально всплескивает руками и, не сомневаясь ни секунды, тут же отвечает: — Не говори так, если бы не он… если бы он и его семья не среагировали так быстро, кто знает, как бы всё обернулось! Раз, два, три… Он медленно выдыхает, прикрывая глаза и стараясь успокоиться. Ему до боли в челюсти не хотелось, чтобы ссора заходила на новый виток, но неужели она не видит? Как можно быть такой наивной? — Тогда скажи мне на милость, какого хрена, зная, что тебе нехорошо, и что роды вряд ли выдадутся самыми простыми, он зазывал тебя в гости «сейчас и потом»? — Он… — на мгновение теряется она, но продолжает твёрдо: — Это просто гостеприимство, он же меня ни к чему не обязывает, я же не ненормальная и не враг самой себе — я не стану никуда ехать, если буду чувствовать себя плохо. — А может, ему просто насрать на то, как ты себя чувствуешь? — сквозь зубы спрашивает он. — Сакура, он преследует свои мотивы… — Ты не прав, Какаши, — Сакура вспыхивает и резко обрывает его. — Да уж куда мне? — иронично передразнивает он, и сразу после этого усталость всех последних недель и месяцев наваливается на него. Какого чёрта они всё ещё мусолят это? Она его действительно ни во что не ставит? Что ж. Пусть будет так. Не своим голосом он сам решает закончить на сегодня: — Знаешь, давай обсудим это в другой раз. Ты же хотела прогуляться? Ну что, «по-быстрому», и я пойду? Она отшатывается и опускает взгляд, сцепляет руки за спиной и застывает так на короткое время. Вряд ли Гай предполагал, что его совет может сделать только хуже, но сейчас Какаши показалось, что именно этого он и добился. — Как скажешь, — шепчет она и идёт убирать со стола.