37 недель

Сакура резко открывает глаза. Она смотрит пару секунд на темное ещё не окрашенное рассветом в пурпурный и красный небо в окне и не дышит до тех пор, пока на подоконнике с другой стороны не возникает чёрный силуэт. Когда тускло отблёскивает сенбон и задвижка на створке тихо щёлкает, отмыкаясь, Сакура наконец-то позволяет себе моргнуть и окончательно расслабиться. Удивлённое «почему?» крутится у неё в голове, но тревоги нет. Она не могла профессионально не приметить отсутствие напряжения в движениях и его спокойное ки в то же мгновение. Но, естественно, первое, что она почувствовала, — это его чакра. Та теперь ощущалась родной, почти что привычней собственной: она отдавала озоном на языке и чувствовалась лёгким покалыванием на кончиках пальцев. Поэтому Сакура узнала его, ещё когда он был вне зоны её видимости, и проснулась. — Твоя квартира плохо защищена, — доносится шёпотом вместе с лёгким порывом ветра. — Ты что, соскучился по тому, как прилетает в лицо от взрывной печати? Так это можно… — конец ответа на упрёк тонет в её зевке, и она не собирается продолжать, вместо этого потягиваясь до хруста в позвоночнике. — И тебе доброе утро, — хмыкает Какаши, спускаясь на пол. — И тебе… Нет, не закрывай, пусть проветрится, — Сакура поднимает руку, привлекая его внимание, и он не прикрывает створку. Комната следом тонет в тишине: на улицах в такую рань никого, только где-то на дереве у соседнего дома тихо щебечет птичка. Они молча смотрят друг на друга в полумраке, пока он наконец-то не садится на краешек её двуспальной кровати. Ещё не съехав из отчего дома, Сакура для себя решила, что это будет её первой серьёзной покупкой. Она была в состоянии спать на голых досках или земле, конечно, или на традиционном футоне, но кто в здравом уме откажется от огромного ортопедического матраса? Особенно когда после очередной тренировки забиты мышцы и ломит кости, если Ли или шишо особо удачным хуком справа пересчитывают твоим телом каждую кочку на полигоне. Но все эти мысли — лирическое отступление, чтобы в который раз не зацикливаться на их холодной войне, длящейся с её госпитализации в Суне. Нет, само собой, они продолжили общаться, как ни в чём не бывало, но дни потянулись патокой, а никто так и не извинился. И давящее ощущение около сердца тоже никуда не пропало. Обычно Сакуре было несложно попросить прощения, но только не в тех случаях, когда она считала себя ни в чём не виновной, поэтому, как и Какаши, она продолжала гнуть свою линию. А ещё позволяла себе быть чуть более агрессивной в своих ответах, скорее всего, руководствуясь подсознательным желанием спровоцировать его на разборки и… разобраться-таки во всём, отпустить обиды и помириться. — Ты сегодня так рано… — так и не прокашлявшись, сиплым ото сна голосом всё-таки «спрашивает» она. — Подарок Гая — праздничная тренировка на рассвете. — Какаши на выдохе хмурится. Сакура перекатывается на бок и подпирает щёку рукой. Ей немного завидно, потому что ей полноценные тренировки не светят ещё полгода точно. — Значит, до вечера тебя не ждать? И ты поэтому зашёл перед тренировкой… — она не успевает закончить эту свою мысль, как следующая словно обухом ударяет её по затылку. — Погоди, ты сказал «праздничная»? Какаши, кажется, немного насмешливо кивает, и Сакура в ужасе округляет глаза, быстро метая взгляд на календарь на стене. — О, ками, шаннаро, как я могла… — Она рывком садится и замирает на полсекунды, колеблясь из-за своего смущения и того факта, что они всё ещё вроде как на ножах, но уже в следующий миг дёргает головой: это всё сейчас несущественно! Она тянется и крепко обнимает мужчину. — С днём рождения, Какаши… сенсей. Давнее обращение ложится на язык так правильно, и Сакура пока ещё не догадывается, что своей искренностью только что сгладила один из уголков противостояния между ними. Но не может сама не насладиться звучанием того, что в сердцах опровергла в той ссоре, почти выдернув один из самых важных кирпичиков их совместного прошлого. Самый первый, на котором строился весь последующий фундамент. Стало многим легче, когда она вернула его на место. — М-м… Спасибо, Сакура, — вторя ей, шёпотом отвечает он, неловко прижав её к себе ладонью между лопаток. Она зарывается носом в его жёсткий жилет джонина, вдыхая запахи шторма, леса и своего шампуня, и ей слышится его улыбка, когда он снова повторяет её имя. Едва заметная, спрятанная под маской и в её всклокоченных ото сна волосах, к которым Какаши секундно прижимается губами. — Ну всё, всё. Хватит телячьих нежностей, — он смущённо прочищает горло, отстраняется и отводит взгляд, не дав ей насладиться лишним мгновением этого «как раньше». И у неё внутри разом становится так пусто и холодно, что слёзы непроизвольно наворачиваются на глаза. Сакуре враз становится немного не по себе от своего порыва. Что это с ней? Должно быть, дурацкие гормоны играют на её нервах. Благо, в комнате всё ещё достаточно темно, и Какаши не замечает этого. — Это… — начинает она быстро, чтобы не утонуть в этой странной грусти, — твой подарок… хочешь, подарю сейчас? — Ты приготовила мне подарок? — Его брови удивлённо вздымаются. — Конечно, — она недоумённо морщится: неужели он думает, что если она на него злится, то не станет поздравлять? Иногда ей казалось, что бывшие сокомандники позорно мало знают её. — Так хочешь? — Звучит уже твёрже. — Нет, лучше вечером, я думал позвать тебя, Наруто, Гая и, может, ещё кого-нибудь поесть рамена. Но, наверное, стоило сделать это раньше… — Я приду, — живо принимает приглашение она. Ей неважно, что оно поступило в самый последний момент, она знала, что это не из-за того, что Какаши не хотел звать её. Просто он не сильно любил праздновать свой день рождения… Да и она в любом случае ничего не планировала на сегодня. То, что она устала в последние пару дней и спросонья не сообразила, не значит, что она совсем забыла. В первые дни после возвращения в Коноху она довязала шарф (зарёкшись возвращаться к этому занятию, всё же оно больше подходит усидчивой Хинате) и упаковала тот в красивую бумагу. В общем, всё было готово, оставалось только вручить. — И вечером, так вечером, — подытоживает она и пытается разрядить атмосферу: — Приступим? Чай не предлагаю, а то, боюсь, если ты задержишься ещё на пятнадцать минут, Гай-сенсей впрыгнет в это же окно. — И принудительно займётся с нами йогой? — посмеивается Какаши, всё же с некой толикой опаски покосившись на открытую створку. — Не мне тебе рассказывать: это далеко не самое худшее, на что он способен. — Сакура улыбается и ложится поудобнее, концентрируясь на потоке чакры внутри. Тёплые руки без митенок накрывают её живот, и ей чудится, что вся комната и она сама пропитываются запахом летней грозы. И Сакура совсем не против этого. *** Гомон в небольшом ресторанчике в традиционном стиле покачивает её, будто на волнах. Она отпивает зелёный чай и заливисто смеётся над очередной глупой шуткой Наруто, пихает локтем куда-то под рёбра Сая, от чего тот улыбается ещё фальшивей и отвечает Узумаки что-то умеренно дружелюбно-злобное, зарабатывая этим недовольный взгляд от своей жены. Напротив, рядом с Ино, сидит сам именинник, а по его правую руку — Гай, который по-молодецки шевелит густыми бровями и в красках вещает вежливо усмехающейся Куренай о том, как славно прошла утренняя тренировка с его лучшим соперником. — Кампай! — Чоджи забрасывает в рот пару кусочков жареного мяса и поднимает свой стакан, при этом чуть не облив содержимым Шикамару, спокойно болтающего с Ли. — За ваше здоровье, Какаши-сенсей, ой, то есть, Шестой-сама! Хатаке кивает и благодарит в который раз за вечер, и следом звучит оглушающий стеклянный лязг. Сакура еле успевает со смехом отвести свою руку с середины, чтобы её миниатюрную чашку не разбили чрезмерным энтузиазмом и огромными кружками. — Вот, Какаши-сенсей, а вы не хотели сюда идти, а я вам говорил, что это новое место крутое! Не как Ичираку Рамен, конечно же, но мы ж в него и так сходили, — тараторит Узумаки, хитро щурясь и бесстыдно намекая на слишком довольный вид их бывшего сенсея. — Наруто, не кричи так, пожалуйста, или мы тебе больше заказывать не будем, — вздыхает Ямато рядом с ним. — Как не будете? Я ж Хокаге, как можно, даттебайо?! — наигранно оскорбляется наконец-то-Седьмой и любовно прижимает свой почти полный стакан с выпивкой к груди. — Наруто-кун, — вздыхает уже Хината, укоризненно выглядывая из-за плеча Куренай. — Ах, тут он, значит, «Хокаге», а как с даймё встретиться, то «Шикамару-ча-ан, а может, ты сходишь? Пожалуйста-пожалуйста, ттебайо», — неожиданно очень похоже пародирует его Нара, складывая руки в просящем жесте. Стол снова взрывается хохотом, и Наруто в ответ сперва надувается, начиная смахивать на молодого Гаматацу, но не выдерживает и полминуты и присоединяется к веселью. Сакура расслабленно откидывается на стуле, рассеянно запуская пятерню в волосы, чтобы убрать те с лица. Отросшие, они теперь постоянно лезут, но не сказать, что ей не нравится, как она выглядит. Только невольно вспоминается их экзамен на чунина. Ей немного жаль, что Саске не в Конохе и отсутствует на празднике; впрочем, нет и Темари, хотя в деревню они вернулись вместе, да и Шикамару здесь… Не смогла? На миссии? Сакура не хочет забивать себе голову более негативными вариантами: праздник в самом разгаре, желудок оттягивает неприлично огромная порция рамена с горкой свинины Чашу за счёт заведения, и ей так хорошо впервые с тех пор, как её выписали. А ещё, кажется, благодаря утреннему разговору, между ними с Какаши наконец-то установилось какое-никакое шаткое подобие мира. По крайней мере, потрескивающего напряжения между ними она больше не чувствует, и улыбается он ей вполне искренне. Как и она ему. И это радует. Да и в целом весь день, а не только вечер, выдался хорошим. Когда они закончили с процедурой, ей всё же пришлось напоить Какаши чаем, потому что, во-первых, портить свою репутацию и не опаздывать он был не намерен, а во-вторых, он, как оказалось, совсем не завтракал: хотел успеть отдать ей чакру. А с половиной чакры и не поев тренироваться с Гаем — плохая идея. Ей не хотелось, чтобы на своём празднике он был совсем без сил, поэтому, на скорую руку поджарив пару тостов и намазав те джемом, она вручила их ему вместе с термосом и уже с лёгким сердцем выпроводила. На работе сегодня у неё был заслуженный выходной, поэтому, хорошенько растянувшись и помедитировав дома, весь оставшийся день она провела у родителей, а после не без труда втиснулась в одно из своих старых платьев и поспешила в Ичираку. Вообще, в последнее время в госпитале было всё спокойно. Это давало ей возможность наконец-то заняться собственными исследованиями и проектами, которые она, стыдно признаться, откладывала в долгий ящик уже не один месяц. Этим в основном и были заняты все её мысли на этой неделе. Решив, что сейчас так-то тоже неплохой момент для того, чтобы обсудить пару идей, недавно пришедших ей в голову (навеянных её собственной проблемой), она быстро втягивается в разговор с Шизуне, Хинатой и Куренай. То, что «донорство» чакры можно использовать не только в бою и на тяжёлых миссиях, позволяло под другим углом взглянуть на некоторые болезни. Это было интересно. Опять же, жаль, что шишо была занята в операционной этим вечером — Харуно делает мысленную пометку поговорить с ней об этом при встрече. И кое-кто ещё не пришёл тоже… Сколько бы раз Сакура ни прокручивала в памяти ту сцену, свидетельницей которой она невольно стала, и сколько бы раз ни пыталась аккуратно поинтересоваться у самой Натсуми в её следующие визиты, чёткого ответа так и не прозвучало. Нечёткого, впрочем, тоже. Все молчали, как на допросе у Акацуки. Что произошло между ними? Они… Они всё ещё вместе? Это же была просто небольшая ссора, как и у них с Какаши, да? В ту неделю все были на нервах… Всегда ведь можно просто поговорить и извиниться! «А, ну да… сами-то мы просто потрясающие примеры развитого навыка коммуникации и взрослого решения проблем», — на минуту отвлёкшись от того, что им рассказывала Шизуне, Сакура досадливо поджимает губы, скользнув по Какаши нечитаемым взглядом. Наруто прав: от его довольного вида теплеет в том месте, где, предположительно, у человека находится душа. Как бы она ни злилась на него раньше, ей действительно хотелось, чтобы он повеселился и смог отвлечься от всего, что на них свалилось. И… если ему это всё же удаётся, значит, ничего серьёзного не произошло между ними с Натсуми? — Простите, я ненадолго, — Сакура извиняется, красноречиво опуская взгляд на свой живот, и поднимается из-за стола. Она в итоге всё же потеряла нить диалога за собственными размышлениями, а предательский мочевой пузырь в этот раз как раз очень кстати напомнил, что во время её деликатного положения парадом командует он. В любое время дня и ночи. Справившись в уборной, вместо того, чтобы сразу вернуться за стол, она сворачивает в узкий коридор, ведомая своим любопытством и навязчивой рекламой Наруто, которой он прожужжал всем уши за ужином в Ичираку и во время спора о том, куда направиться за продолжением банкета. Сакура неслышно ступает, с интересом прислушиваясь: первые несколько дверей, очевидно, ведут в приватные кабинки, а предпоследняя — в кладовую, а вот последняя прямо… Она отодвигает дверь и оказывается на длинной энгаве с видом на внутренний сад. Сакура замирает, пленённая красотой. Оглядывает маленький пруд с бамбуковым содзу, камни, расставленные по неизвестному ей принципу, уже зажжённые фонари и одинокий клён с ещё не покрасневшими листьями. Этот сентябрьский вечер по-летнему тёплый, но то и дело гуляющий ветерок напоминает об осени. Он как раз посылает мурашки по открытым рукам, когда она выходит. Где-то справа тонко звякает колокольчик-фурин, и Сакура поворачивается на звук, прикидывая, замёрзнет ли она без свитера, ведь чакры теперь недостаточно, чтобы согреваться… — Ты вышла подышать свежим воздухом? — раздаётся за её спиной одновременно с глухим бамбуковым стуком и плеском воды. — Ага… — Она оборачивается через плечо, и без толики прошлого раздражения улыбается вездесущему Какаши. И, пройдя ещё пару шагов и чуть помедлив, поддаваясь порыву, кивает на пол. — Присядем? Хатаке хмурится и неуверенно приближается, Сакура не успевает сама догадаться, что на этот раз означает такое его замешательство, как он обеспокоенно спрашивает: — Тебе нехорошо? Внутри действительно душно, я не думал, что… — Нет, что ты, — быстро заверяет его она, немного неуклюже садясь — не так-то просто это с начавшим смещаться центром тяжести и в узком платье, — мне просто стало любопытно, о каком таком садике говорил Наруто. Какаши на это только вздыхает, точно с облегчением, но всё же садится рядом. А следом на её плечи опускается его жилет. — Спасибо. И ничего не душно, — возражает она, наслаждаясь привычным запахом озона и непривычным отсутствием нотаций — неужели утренний разговор был настолько удачным? — Здорово, что почти всем удалось собраться сегодня. Нечасто выходит же. Наверняка они специально не брали миссий и не строили других планов, чтобы поздравить тебя. Это жутко мило. Её губы сами по себе растягиваются в очередной тёплой улыбке, и Сакура, аккуратно сняв и поставив рядом сандалии, свешивает отёкшие ноги вниз. «Ками, как хорошо…» — ей хочется застонать в голос от прекрасного чувства, когда ничего не давит. — Или я просто слишком громко сказал Гаю после тренировки, что угощаю сегодня, — Какаши беззлобно фыркает. — О да, — вторит его интонации она. — В деревне, кишащей шиноби, такие предложения вслух лучше не произносить: информация разлетится за секунды и набегут друзья. — Ну, я тоже вроде как шиноби, — всегда могу сбежать. Он заговорщицки подмигивает, и она давит смешок, силясь прозвучать зловеще: — Бессмысленно дёргаться, все знают, где ты живёшь. Какаши хмыкает, оценив её скромные актёрские способности, и пожимает плечами, мол, пусть только сунутся. Так же невербально признав паршивость своих талантов, Сакура чуть отклоняется, опираясь на вытянутые руки, и глубоко вдыхает медленно остывающий воздух. Сад кажется сказочным, со всеми его фонариками и звуками природы: журчанием, доносящимся из прудика, и шелестом листвы… Может, не стоило переезжать в квартиру? Для ребёнка, наверное, лучше, когда есть возможность выйти поиграть — в будущем и потренироваться — в собственном саду. Но, с другой стороны, дом дороже, и им нужно заниматься намного больше, чем квартирой. В нём постоянно что-то ломается, а за садом, даже самым маленьким, необходим уход. Навряд ли Сакура бы потянула всё с маленьким ребёнком на руках и работой в госпитале, но… — Здесь так красиво, — не сдерживает восхищения она. — В доме моей семьи тоже был такой, — глухо отзывается Какаши, тоже успевший погрузиться в свои мысли. — Сад? И почему она постоянно забывает, что клан Хатаке был одним из самых численных, что обосновались в Конохе, когда та только строилась? Конечно же, у них должен был быть если не целый квартал, как у Учиха, то хотя бы большой дом! Сакуре становится очень интересно: каким он был? Или есть? Большим, светлым и уютным? Или напротив — немного мрачным, таким, что можно потеряться в лабиринте комнат? В эту секунду тишины она успевает немного пофантазировать, и, упреждая его ответ, звучит громкое «тук» — бамбуковый сосуд переворачивается, чтобы начать наполняться вновь. — Да, и такой содзу тоже был, — он скользит невидящим взглядом перед собой и неожиданно как-то совсем невесело усмехается, — я ненавидел эту бамбуковую палку всей душой. — Ненавидел? — Сакура сперва смотрит на него удивлённо, а после косится на пруд, силясь разгадать, что же в нём такого ужасного. Наоборот, атмосфера создаётся умиротворяющая: хочется сидеть здесь такими тёплыми вечерами длиною в вечность, и чтобы рядом обязательно тарелочка с нарезанным арбузом и лимонад… — Точно. Даже разломал её к чёртовой матери… — Но почему? — Градус её замешательства подскакивает до максимальной отметки. У неё даже рот приоткрывается. Какаши замирает, и, нелепо моргнув, вновь выглядит собранным и отчего-то взволнованным. Он мерит её краем глаза, и на его скулах проступают желваки, словно он только что осознал, что сказал что-то не то. Сакура сперва хочет переспросить, но тут же сама сжимает зубы и наблюдает молча за этой внутренней борьбой, боясь сделать лишний вдох. Кажется, она знает, в чём дело… Какаши почти никогда не рассказывал им о своих детстве и молодости. Она всё понимала — не принято у шиноби выворачивать душу, да и половина пережитых травм запечатана под грифом «секретно» на многие десятилетия, как тут поделиться? Поэтому она не станет лезть. Сейчас они точно затронули что-то слишком личное. Интимное. Естественно, она надеется, что он знает: он может доверить ей что угодно. Как никому другому и несмотря ни на что. Но она не хочет показаться бестактной… К её изумлению, спустя минуту он едва слышно вздыхает, прикрывает глаза на пару секунд и всё же решается: — Потому что после того, как моя команда… — тихо начинает он и осекается. — …Как моя команда перестала существовать, мне стало чудиться, что содзу отсчитывает года, что отведены мне и всем, к кому я когда-либо привязывался. Сакура, поражённая таким суеверным признанием, продолжает молчать, а он, неловко передёрнув плечами, спешит оправдаться с наигранно-непринужденным смешком: — Да, идиотская мысль, знаю, это… — Мне очень жаль, Какаши… — шёпотом перебивает она, потому что не знает, что ещё сказать, но точно представляет, чем эта «глупость» навеяна. И ей бы хотя бы пару минут больше на то, чтобы подобрать слова и обдумать всё, но их у неё нет. — Не забивай себе голову, говорю же, мысль дурная, — он быстро отмахивается. — Хотя я, конечно, не ожидал, что когда-нибудь буду отмечать такую цифру, — Какаши нервно смеётся, но его следующая фраза звучит слишком страшно и серьёзно для того, чтобы можно было выдать её за шутку: — Может, не стоило тогда ломать то «пугало»?.. Сердце Сакуры ухает куда-то вниз, но, ещё не долетев, болезненно сжавшись, бьётся. Ей становится физически дурно. Он же сейчас это не серьёзно?.. — Какаши, ты… — она хватает ртом воздух, а он продолжает, будто боится, что его демоны вырвутся наружу тотчас, если он не выговорится: — Нет, я не это имел в виду, мне претит то решение, что когда-то принял мой отец. И, разумеется, я рад, что в итоге послужил хорошую и долгую службу Конохе. Просто порой мне думается, что собственная смерть — далеко не самая высокая цена, что мы способны выплатить за свой долг перед деревней… Так думать — настолько неправильно, и ей так не по себе от того, чем он делится с ней, что ей хочется встряхнуть его. Но это в нём говорит тот почти сломавшийся мальчишка, которому в своё время никто не протянул руку. Ему отвратительно думать о смерти своего отца, потому что, хоть он и понимает взрослым разумом мотив, вряд ли принял его. Не факт, что он не думал в какой-то момент об этом же. И кто знает, что помешало ему. Долг перед деревней, который, как он сказал, он выплачивает скорбью о близких? Или же собственная затянувшаяся депрессия после травмы? Затянувшаяся настолько, что стала частью его характера и личности. Сакура резко подаётся к нему, касаясь его предплечья и фокусируя его внимание на себе. — Я… Стой, Какаши, погоди, — решительно прерывает его она. — Послушай, мне сложно даже представить всё то, через что тебе пришлось пройти, но я категорически с тобой не согласна! Его зрачки расширяются, а брови ползут вверх. Какаши медленно переводит взгляд на ладонь, которой она теперь уже почти вцепилась в рукав его водолазки, а затем смотрит на неё саму. Глаза в глаза. Сакура воинственно хмурится, а он… вдруг искренне улыбается. — Надо же, похоже, это уже входит в привычку. — И в одночасье кажется, что весь предыдущий разговор был чьим-то злым гендзюцу — настолько разительно меняется его настроение. — Очень смешно, — вспыхивает она, демонстративно отодвигается и складывает руки на груди. Ему так просто не сбить её с мысли! — Нет, точнее, возможно, будь я простой куноичи, мастером тайдзюцу или кем угодно ещё, ты мог бы убедить меня в этом! Но я ирьенин, Какаши. И я считаю, что нет ничего ценнее жизни. Нет, это всё не то. Она видит, что он снова закрывается от неё, будто моллюск в ракушке. Им нужно договорить, хотя бы на эту тему, ей необходимо достучаться до него, иначе она никогда себе этого не простит. И Сакура понимает в этот момент чётко и ясно, что по большому счёту ей плевать на всё, что произошло в Суне и до неё. Что, скорее всего, мама — единственная, с кем она обсуждала случившееся, — права. Он просто ревнует их с ребёнком. Они — его новообретённая семья, те, кого он подсознательно уже готов защищать любыми способами, правдами и неправдами, но сам пока вряд ли осознаёт это. А ещё Сакура не обманывала себя — он совершенно точно всегда был и будет её близким. В таком случае, действительно ли так важно ей быть самой правой двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю? Это уже не гордость, а гордыня… Зажмурившись от переизбытка чувств, Сакура набирает побольше воздуха в лёгкие, и слова находятся сами по себе, идут прямиком из сердца: — И… знаешь, я очень счастлива и благодарна судьбе или чему там ещё, что мы празднуем столько твоих лет. Что ты был нашим… моим сенсеем и Хокаге, и… что ты… станешь отцом моего ребёнка, я тоже рада. Ты замечательный человек и отличный товарищ! Вот! Ей-Богу, в любви Саске признаваться было проще, чем мириться с Какаши. Сакура чувствует как краснеет от плеч до корней волос, но свой взгляд упрямо не опускает и не отводит. Только дышит тяжелее от волнения. Получилось ли? Поверил ли он в то, что её слова искренние? Все до единого, с первого по последнее. — О… — только и отвечает он, глядя на неё во все глаза… «Шаннаро…» — Сакура щурится уязвлённо и отворачивается. Только не это… Почему ей снова хочется плакать? Она думала, что он… Он… Она даже не знает, чего ожидала, но точно какой-то не такой реакции. Диалога, может, того, что он взъерошит ей волосы и снова улыбнётся. Но ничего из этого не случилось, и ей хочется заскулить от бессилия. — Сакура, — шепчет он. Она закусывает щёку изнутри и готовится услышать что-то неприятное. Вот, сейчас он скажет, что поверил не этим её словам, а сказанным в Суне. Он точно встанет, развернётся и уйдёт. — Сакура, прости меня за Суну, я… «Неужели, неужели, неужели» — набатом звучит в голове с учащающимся пульсом. Сакура снова поворачивается к нему, почти не веря своим ушам, и… — Ой! — внезапно восклицает и хватается за живот. — Что? — Он мгновенно встревоженно подбирается. «Что?» — хочется повторить ей за ним. Что, чёрт побери, это только что было? Она почувствовала что-то странное внутри. Словно… — Эм… Кажется… — ощущение прошло так быстро, что она засомневалась в собственной вменяемости. Она ещё раз ощупывает то место на животе, где, ей показалось, что-то шевельнулось, и хмурится. — Нет, ничего, наверное, показалось… Ох! — Лёгкий толчок, будто кто-то дотронулся изнутри до её, смешно сказать вслух, печени, повторился. — Нет, не показалось! — Что такое, тебе плохо? — заметался он почти в панике, подсаживаясь ближе. — О ками… — она нервно хихикает и неверяще прикусывает губу. — Дай руку, живо. — Сакура, да что?.. — Живо, говорю! — порывисто командует она, и не дожидаясь, пока он сообразит, берёт его ладонь в свою и опускает себе на живот с правой стороны. — Чувствуешь? — Чувствую что? — он смотрит на неё, как на немного умалишённую. Ничего не происходит, и она теряется. Не может быть, чтобы ей показалось. Это не самое приятное ощущение, но это точно не из-за еды или нервов. — Сейчас, сейчас, подожди, помолчи… — «Ну, пожалуйста, малыш, давай на бис», — одновременно мысленно обращается она к ребёнку. И он «слышит» её: снова толкает, на этот раз даже сильнее, чем в предыдущие два. Сакура счастливо смеётся, а Какаши выглядит так, будто с неё вдруг спало хенге и оказалось, что всё это время рядом с ним сидел кто-то вроде Мадары Учихи. — Это… — Его глаза округляются в шоке, и он с трудом сглатывает. — Он… пинается? — Да! — Она кивает, продолжая посмеиваться. — Впервые! — М-м… — Ей кажется, что он сейчас отнимет руку от её живота и схватится уже за сердце. Но он не убирает её, а продолжает ошалело переводить взгляд с их сцепленных ладоней на её лицо и обратно. И его немного потряхивает, будто кто-то содрал изоляцию с его нервных окончаний. Одно дело — чувствовать чакру, а другое дело — так, совершенно физически, реально, по-настоящему. Так продолжается с минуту, пока она не решается вывести его из этого почти-транса: — Думаю, это можно интерпретировать, как «с днём рождения, папа». Он шумно выдыхает, и, явно пытаясь справится со своими чувствами, прикрывает глаза свободной ладонью, немного склоняясь вперёд. — С днём рождения, Какаши, — добавляет она. — Мы… любим тебя. Спасибо тебе за то, что заботился о нас все эти годы. — Спасибо… — тихо, почти глухо отвечает Какаши, едва контролируя собственный голос. Он выпрямляется и, всё ещё не убирая руки с её живота, тянется другой к ней. — Спасибо тебе, Сакура, за это, за него, за всё… Она замирает заворожённо, и он невесомым касанием заправляет один выбившийся локон ей за ухо и целует её в лоб. — А у вас тут… атмосферно… — говорит Натсуми в дверном проёме.