37 недель

— Натсуми! Сакура выпаливает её имя первой и улыбается. При виде тщательно упакованного подарка в руках гостьи она чувствует, как где-то на краешке сознания быстро проскальзывает наивная мысль: «она всё-таки пришла, значит, всё будет хорошо. Они с Какаши поговорят, а доверительная атмосфера праздника сделает своё дело — сгладит не дававшие покоя острые углы сгоряча брошенных слов. В конце концов, у Сакуры же получилось»… Но Натсуми на её оклик не реагирует, ещё пару секунд обменивается с замершим Какаши нечитаемыми взглядами и коротко бросает: — Я буду у бара. Дверь за ней тихо закрывается, и этот звук вдруг оказывается непозволительно громким — он тут же сбивает с Сакуры розовую дымку счастья. Она медленно поворачивает голову обратно к Какаши. Как они выглядели со стороны? Они оказались слишком близко; слишком интимно и счастливо для чужих глаз. «Натсуми не так всё поняла, — отчаянно приходит к ней осознание патовости ситуации, — нужно всё ей объяснить». Сакура шумно выдыхает и торопливо пытается встать. И только за этой чередой нервных бессвязных попыток подняться замечает, что Какаши даже на миллиметр не сдвинулся с места. Кажется, он бы и руку свою не отвёл, если бы мог. — Шаннаро, Какаши, — в сердцах цедит она и торопится выйти, — нужно же скорее ей всё объяснить, пока она не напридумывала… — Я не хочу, — коротко и спокойно отвечает он, и Сакура недоумённо замирает в дверях. — Прости, что? Она ловит его взгляд, и ей кажется, что кроме вселенской усталости в нём ничего и нет. Она понимает, что он измотан своими прошлыми откровениями, и этот неизбежный разговор — всего лишь пытка для опустошённой нервной системы. Появление Натсуми для него было слишком не вовремя. Сакура всё прекрасно понимает, но не принимает. Она молча разочарованно пожимает плечами и задвигает дверную створку. Если Какаши так и не найдёт в себе моральных сил оправдаться, то это сделает она. А после пусть уже разбираются между собой сами. Голоса из зала слышатся звонче, а хорошо рассмотренный ею ранее коридор теперь почему-то кажется уже и длиннее. Стены словно сдавливают её с каждым шагом, как и вся эта нелепая ситуация, — даже дышать становится трудно. — Натсуми, постой, — едва переведя дыхание, окликает Сакура и дотрагивается до её локтя, не то подсознательно сокращая неожиданно выросшую эмоциональную дистанцию, не то просто желая остановить. Но Натсуми и так не двигается: медленно тянет какой-то крепкий алкоголь из низкого стакана. — Мне кажется, что ты не так всё поняла. — Сакура, — на удивление почти ласково отвечает она и, поставив стакан, всё же отдаляется на полшага. — Ту ситуацию, в которой мы все оказались, нельзя трактовать иначе. В любом случае я хотела поговорить с Какаши наедине, а не за стойкой бара. Она снисходительно улыбается и окидывает взглядом толпу, и до Сакуры запоздало доходит, что место для обсуждения такой больной и личной истории она выбрала крайне неудачное. — Да. Я, пожалуй, буду лишней. Натсуми согласно прикрывает веки и, поймав взглядом что-то в толпе, мгновенно меняется в лице. — Не будешь, — холодно вторит Какаши у неё за спиной, и Сакура чувствует, как леденеют кончики пальцев. Не нужно иметь острый ум или феноменальную интуицию, чтобы понять, что сейчас, прямо при всех, будет скандал — «мылодраматическая» семейная разборка. Вот только семьи здесь не было: Натсуми, Какаши и она ни в одной из комбинаций даже во что-то более-менее похожее не складывались. — Погоди, Какаши, — медленно и мягко начинает она и, чувствуя на себе заботливо накрывающую её плечо ладонь, пытается выскользнуть не только из-под внезапной опеки Хатаке, но и из-под прожигающего взгляда Натсуми. — Вам и правда нужно поговорить наедине. Понимаешь? Сакура надеется на его благоразумие и старается мимикой намекнуть, что говорить о личном в толпе любопытно притихших людей — не слишком уж хорошая идея. Но Хатаке, конечно же, намёков понимать не хочет: — Нет, — упёрто заявляет он, и ей приходится задушить в себе желание взвыть. Она смотрит с мольбой уже на Натсуми: «Ну же! Просто возьми его за руку и уведи отсюда!» — Я хотела бы поговорить наедине, здесь слишком много лишних ушей, — без увиливаний говорит девушка. — Нет. Эти, как ты выразилась, лишние уши — мои друзья. А Сакура теперь — часть моей семьи… Дальше Сакура уже не слушает: его голос доносится словно из-под километра ваты. Единственное, что она сейчас способна ощущать, — это собственный пульс в пустой голове и жадные до сплетен взгляды на коже. — Стоп, — резко выдыхает она и вскидывает руку в защитном останавливающем жесте. — Не нужно втягивать меня в это. Не знаю, почему Какаши так злится, Натсуми, но дело явно не во мне… — Конечно, — ухмыляется она, — ты же мать его ребёнка. При чём здесь ты? Семья как-никак. — Нет! Не сем… — Сакура осекается, и Какаши тут же кривится, как от пощёчины. — Пару минут назад ты говорила иначе… Меньше секунды у неё уходит на то, чтобы встретиться с Хатаке взглядами и задохнуться. Стыд ядовитой змеёй жалит её прямо в сердце, и с каждым его ударом болезненно растекается по венам. Бурлит тягучей смолой, заставляя кожу буквально гореть. Сакура тщетно пытается сказать хоть что-то, оправдывающее её, пока Какаши не отводит от неё взгляда, не опускает глаз. В них боль и разочарование, граничащее с презрением, которого она ещё не видела, — только не по отношению к себе. Эта его бессильная злоба хватает её за горло и душит, не давая и пискнуть в ответ, и Сакура молчит. Она совсем не то имела в виду, но глупо будет теперь начинать объяснять. Сакура просто знает, что он ей больше не поверит. — Какаши… — Обращение Натсуми выводит её из ступора, и Сакура чувствует, как холодные пальцы девушки успокаивающе скользят по её предплечью. Она делает шаг навстречу и буквально загораживает Сакуру собой, позволяя ей наконец-то выдохнуть. — Я не хотела портить вечер твоего дня рождения, — мягко продолжает Натсуми, — прости за это. — Это всё, что ты хотела сказать? — Нет, — она не меняет интонации, но Сакура, стоя чуть ли не вплотную, чувствует, как той сложно сдерживаться, чтобы не вторить холодному тону Какаши. — Хоть ты и не прислал мне приглашения, — Натсуми нарочно выделяет эту фразу, — я всё же приехала, чтобы поздравить тебя и поговорить. Даже если сегодня всё закончится… — Говоришь, не хотела портить вечер, — он устало сжимает пальцами переносицу и усмехается, — но выбрала именно этот вечер, чтобы разойтись окончательно? Я правильно понимаю? — Какаши… — Что? — перебивает он. — Ты прекрасно меня знаешь, знаешь, как тяжело мне даются все эти праздники. Но сегодня, наверное, я, чёрт возьми, хотел один вечер побыть с дорогими мне людьми! — Прости, что нарушила ваше единение с Сакурой! Мне жаль! Правда жаль, что ты не уведомил меня о том, что в круг родных и близких я больше не вхожу! — Не передёргивай, Натсуми! Да, я не пригласил тебя. Не пригласил, потому что ты бы не приехала! — Какаши остывает так же резко, как и вспылил. Он всего лишь на секунду переводит взгляд на Сакуру, и та не замечает в нём былой злобы, лишь бесконечную усталость. И ей отчаянно хочется в этот момент подойти и обнять его, но она не шевелится: Какаши не позволит. — Я бы ждал, а ты бы не приехала. Поэтому я взял билеты на утренний поезд к тебе. Хотел извиниться, попробовать ещё раз, провести с тобой один день, не отвлекаясь на гостей, побыть вдвоём. Перед тем, как ты вошла, я хотел попросить Сакуру перенести нашу завтрашнюю встречу на другое время. Натсуми тут же теряется и, порывисто обняв себя, отгораживается от него. — Как видишь, я тебя опередила. Хотела поздравить… — Не хотела, — обрывает он на полуслове и невесело хмыкает. — Ты хотела поставить красивую точку. Оставить последнее слово за собой. Вот только я не понимаю, зачем. Натсуми, зачем устраивать эти бесконечные выяснения отношений прямо сейчас? — Я предлагала тебе выйти, — надломленно отвечает Натсуми, и Харуно кажется, что она на грани: будто скользит по эмоциональному лезвию, где-то между яростью и слезливой истерикой. — Какая разница, где? — Он разводит руками, бросая беглый взгляд в толпу. — Я устал бесконечно оправдываться: у тебя дома, у меня дома, в рабочем кабинете, в поезде, в ресторане, на лестничном пролёте — где угодно, я только и делаю, что оправдываюсь за то, в чём не виноват. Но если ты считаешь иначе, то просто прости меня за то, что я посмел желать себе счастья. — Прощаю… В зале становится невыносимо тихо: Сакура кожей чувствует этот искрящийся воздух, это сдавленное дыхание и нерешительные тихие перешёптывания за их спинами. Ей ещё ни разу в жизни не было так неловко, — ведь, как бы она ни гнала от себя эти мысли, — всё это происходит только лишь из-за неё. Или нет? «Кого из нас он ненавидит сейчас больше?» — в пустоту вопрошает внутренний голос, но Сакура точно знает: Хатаке, как и всегда, будет во всем винить себя. Малодушно было думать о том, что если бы Натсуми не появилась, то ничего бы этого не случилось. Случилось бы. В другом месте, в другое время и при других обстоятельствах, но обязательно бы рвануло. Слишком многое между ними всеми происходило, слишком много было сказано и сделано — за один пятиминутный разговор по душам не успокоить. — Я хотела подарить тебе вот это, — спустя бесконечную минуту тишины Натсуми вновь говорит и, протянув ему подарок, отходит от него. — Но, подумав, решила, что есть подарок получше. Я любила и всё ещё люблю тебя, Хатаке Какаши, и всё ещё желаю счастья. Я могла бы бесконечно стараться удержать тебя, слепо принимать тебя со всеми чёртовыми обстоятельствами жизни: Конохой, ребёнком и его матерью. Но я больше не буду. На твой день рождения я дарю тебе свободу — будь счастлив. — Буду, — безапелляционно отвечает Какаши и, фальшиво улыбнувшись одними глазами, резко разворачивается к выходу. — Ах, да, — спустя пару резких шагов он останавливается и, обернувшись через плечо, добавляет: — ресторан оплачен, ешьте, пейте и ни в чём себе не отказывайте. Он с пару секунд вертит в руках свёрток, будто раздумывая, стоит забирать его с собой или оставить здесь. Он даже нерешительно тянется рукой в сторону ближайшего стола, но одёргивает её и снова продвигается к выходу. От всего этого Сакуру начинает трясти: стыд за сказанное ею сменяется стыдом за его поступки. «Он что, вот так просто уйдёт?» — не вопрос даже, немое изумление. Какаши очередной раз сбегал, воспринимая понятие «уйти от разговора» слишком буквально: ни её, ни Натсуми он слышать не желал. И если у Сакуры ещё был шанс оправдаться за брошенные в сердцах слова, которые Хатаке мог трактовать как угодно, то у Натсуми его больше не было. Вся эта её бравада звучала, как крик обессилевшей любящей женщины, но Какаши этого явно не слышал. Или того хуже: слышал, понимал и полностью игнорировал. Натсуми в один миг стала для него той, за которой он больше не пойдёт. И эта его глупая упёртость злила невыносимо! Да, она вспылила, наговорила очевидных глупостей, но сама Сакура на её месте давно бы разнесла ресторан. Подумать только: он хотел объясниться позже! Тогда нужно было выбирать себе женщину из клана Яманака, чтобы владела телепатией! — Ты ведёшь себя, как обиженный ребёнок, Какаши! — выкрикивает ему в спину Сакура. — Да, она не права, да, я чуть не сказала жестокую вещь, но ты не можешь вот так взять и уйти! Причиной всему этому прежде всего ты и твоё поведение. Хатаке тормозит резко, и что-то в его фигуре неуловимо меняется. Он будто бы натягивается струной. — Моё поведение? — холодно спрашивает он, и от его взгляда у Сакуры норовят подогнуться колени. — Я не выбирал родиться шиноби, не выбирал быть командиром и Хокаге. Но я всегда думал, что хотя бы вне работы смогу выбирать сам. Ну знаешь, что есть, читать и когда ложиться спать; кого любить и заводить ли мне детей. — Он делает паузу, будто обдумывает, стоит ли продолжать, но это длится всего пару секунд, и он, так же чеканя слова, продолжает: — Но тут появилась ты — и выбора у меня не осталось. Ты вручаешь мне роль отца, когда это удобно только тебе, а Натсуми вручает роль мужа, когда это удобно только ей. С чего вы обе взяли, что я должен радоваться этим подачкам? — Какаши… Сакура вновь вспыхивает: не то, чтобы она верила в его слова, нет. Но, судя по его тону, — в эти слова верил он сам. И это рушило всё: их прошлое, настоящее и возможное будущее. — Увидимся утром, Сакура, — безразлично бросает он и, уже не оборачиваясь, уходит.