37 недель

Затёкшая от долгого сидения спина ноет, и Сакура, повинуясь зову природы, встаёт из-за стола, чтобы размяться. После того, как она вернулась на работу, бумажная волокита захватила её с головой: пользоваться чакрой было нельзя, оставалось лишь преподавать теорию молодым медикам да спасать от нескончаемой писанины коллег. Благо, приводить в порядок и эту часть работы ей вполне даже нравилось. Да и соблюдать режим дня было куда проще, потому что не нужно было нестись в операционную или отбивать у смерти тяжёлого пациента. И если бы не внутреннее напряжение, которое заставляло её мысленно возвращаться к событиям прошлой недели, она вполне могла бы сказать, что всё в её жизни наладилось. Но это было не так. В ту ночь Сакура, конечно же, не спала: то мерила шагами комнату, то нервно вглядывалась в темноту улицы, то, всё же решив попробовать заснуть, неуклюже ворочалась в постели. Причину этому она знала: абстрагироваться от ситуации попросту не получалось. Она неосознанно примеряла на себя роль Натсуми, хотя и понимала, что на её месте никогда не будет и что та не может быть безусловно права. То ли под влиянием женской солидарности, то ли из-за банальной обиды на Какаши Сакура всё ещё была на её стороне, хотя голос разума тихонько с этим спорил. В итоге ни одной правильной, беспристрастной мысли до самого рассвета её голову так и не посетило. Зато с первыми лучами солнца пришёл Какаши. От него прежнего, того, что уходил несколько часов ранее, хлопнув дверью, кажется, не осталось ничего: ни жёсткого взгляда, ни расправленных напряжённых плеч. Он переминался с ноги на ногу в проходе и как обычно вскинул руку в приветствии, и если бы Сакура страдала провалами в памяти, то решила бы, что вечера его дня рождения не было. «Какаши ломает комедию» — так ей казалось в первые минуты, ровно до тех пор, пока она сама не решила извиниться. Вот только он, как можно мягче перебив её, попросил сесть и приступить уже к манипуляциям с чакрой. И только после того, как она согласилась, а он сам аккуратно накрыл собственными ладонями её живот, продолжил говорить. Какаши объяснялся с ней минут двадцать, — по крайней мере, ей так казалось, — говорил о том, что ничего весомого не произошло, что Сакура ни в коем случае не должна винить себя и уж тем более волноваться. И она в итоге даже начала согласно кивать на это, ведь под его пристальным взглядом и теплом рук протестовать выходило с трудом. Но обмануть её всё же не вышло: за его спокойными речами она слышала всего одну фразу: «Это не твоё дело, Сакура». Так прошла неделя. Какаши был всё так же приветлив, всё так же таскал пакеты с продуктами и даже пытался вымыть пол в её квартире. Но Сакура чувствовала, что за вроде бы привычным немногословием и дежурной заботой крылось куда большее. Ведь она каждый раз обжигалась об его взгляд. Между ними сквозили непонимание и недосказанность, но её робкие попытки начать разговор Какаши всякий раз пресекал. И Сакура сдалась. Ей-Богу, у неё были дела если и не важнее, то назойливее! Работа в госпитале последние дни даже не кипела: бурлила, как чан с огненным варевом. И Харуно по привычке бросалась в него со всем трудоголичным рвением. Оттого, наверное, снова начавшие отекать ноги она заметила не сразу, впрочем, как и любопытные взгляды прохожих. И если первое она охотно списывала на сидячий образ жизни и, ругаясь на саму себя, обещала себе же чаще гулять и отдыхать, то второе она сначала приняла за простое любопытство, ведь её живот теперь был заметнее. Сакура когда-то вычитала в одной статье, что на этом сроке малыш уже размером с баклажан, и из-за этого факта она часто подвисала у овощных прилавков. Но дело было совсем не в этом. Сакура вздыхает и, перелистнув очередную страницу очередного многотомника с отчётами, наконец-то выплывает из облака мыслей. Как бы она ни любила свою работу и как бы та ни призывала её к службе, себя нужно было любить больше. Рабочий день был закончен уже сорок минут назад, и только поэтому Сакура с относительно спокойной совестью засобиралась домой. Ей и ребёнку были просто необходимы неспешная прогулка, полезный ужин и здоровый сон. Но спокойно выйти из госпиталя у неё не вышло. Снова. Уже не в первый раз Сакура останавливалась за углом у медицинского поста и смиренно слушала, как младший медицинский персонал полоскал её имя. — Да ходит он к ней, — тихо и абсолютно уверенно заявляет дежурная медсестра, и Сакура криво ухмыляется. Как там её зовут? Мика? Она никогда бы не подумала, что будет не только знать подчинённых в лицо, но и различать их шёпот. — Моя соседка работает в овощной лавке на её улице, так вот, Шестой через день набирает кучу овощей и фруктов. Сам выбирает, соседка говорит, что всех измучает, то яблоки недостаточно красные, то помидоры на вид кислые. Кривая усмешка с её лица так и не сходит. Признаться, когда она услышала эти сплетни впервые, ей хотелось хорошенько вдолбить медсестричку в стену, а после уволить. Но здравый смысл всё же взял своё: отреагировать на это хоть как-то означало подтвердить все их слова. А этого она делать не собиралась. Через день ей стали понятнее и все взгляды, обращённые на неё: любопытные, презрительные и даже одобрительно-восхищённые. И поэтому, стоя за углом, Сакура лишь крепче сжимает ручку своей сумки, стараясь не выдать себя, и с мазохистским удовольствием продолжает слушать. — Ну ходит и ходит. Отец, как-никак, — почти лениво отвечает новенький ординатор. — Странно не то, что он ходит, а то, что не остаётся. Сакуре думается: «с чего бы Какаши оставаться?», но потом она вспоминает, что по сериалу, в который горожане превратили её жизнь за считанные дни, они с Какаши давние любовники, благо не настолько давние, чтобы обличить его в связи с собственной малолетней ученицей. И на том спасибо коллективному разуму. Но вот у «этой его из Суны» она его увела именно забеременев. Жаль, Сакура надеялась, что всё-таки это была «любовь», не зря же из-за неё в Суне дрались целых два Каге. — С её характером я бы тоже на расстоянии километра жил. Вторая Цунаде-сама! Неудивительно, что и у той… Сакура раздражённо цокает и выходит из-за угла, нарочно шаркая туфлями, чтобы быть услышанной заранее. Ей, конечно же, фальшиво улыбаются. Но её это совершенно не задевает. Не реагировать на подобное она научилась давно: народ поболтает и забудет. Найдёт новый повод разбавить серые будни. Куда больше её ранило странное поведение её друзей. Та же Хината, казалось, улыбалась как-то скомканно. Неужели верили? Управившись с ночной сменой, Сакура ещё пару минут стоит на ступенях у входа: сентябрьский вечер мягко ложится на улицы, укутывая их своей прохладой. Ей нравится вот так просто стоять, дышать и ни о чём не волноваться. Хотя бы пытаться делать это для себя. Для них. Она машинально оглаживает собственный живот и чувствует, как в груди разливается тепло. Сакуре думается, что если она уже сейчас так любит, то что же будет, когда он родится? Сможет ли она его доносить? А если нет? Что она вообще знала о недоношенных детях? Уже через неделю её сын станет жизнеспособным и вне её тела, а при квалифицированной помощи шестьдесят процентов таких детей выживают. Она чувствует, как вмиг её сердце разгоняется в груди, а в висках начинает неприятно постукивать. И Сакура спешит сама себя успокоить: «всё обязательно будет хорошо». Вот только придёт домой и впишет в свой список дел не только покупку распашонок и пелёнок, но и проведение ревизии всего необходимого оборудования в госпитале. Не то чтобы Сакура могла про это забыть или делегировать это хоть кому-нибудь, но так было менее тревожно. Ещё раз проведя рукой по животу, она чувствует уже отчётливо различимый пинок и легко и счастливо улыбается. За мыслями о ребёнке тут же следуют мысли о Какаши. Что-то на грани тревожно-забавного: пока она неспешно прогуливается по улицам, в голове то и дело всплывает подслушанный разговор. И если их отношения с Натсуми она обсуждать не могла, то вот это как минимум стоило упоминания. Во-первых, нужно было попросить его перестать мучить бедных лавочников в округе своей дотошностью. Или мучить их где-то вне радиуса её дома. А во-вторых, обсудить, не нужно ли им объясниться с друзьями. Да, многие были в курсе обстоятельств их с Какаши внезапного родства, но, возможно, нужно было проговорить это ещё раз. Стоит ли? Не заметив за размышлениями, как свернула не в тот проулок, Сакура удивлённо остановилась. Наверное, пока голова думала о друзьях, её ноги по памяти привели её прямиком к лавке Ино. И Сакура решает, что даже к лучшему: она не видела Ино с того самого вечера, да и цветов в её квартире тоже не было давненько. Колокольчик над её головой тихо звякает, и ей на секунду кажется, что обернувшаяся на этот звук Ино ей не рада. — Сакура! — Яманака от удивления даже подпрыгивает, и её высокий хвост повторяет за ней движение вверх. В магазине как обычно ярко пахнет цветами, землёй и сыростью холодильных витрин. Ей нравится чувствовать запахи острее, особенно, когда они такие приятные… — Я вот заблудилась немного, — Сакура всё же улыбается в ответ и даже мысленно стыдит себя за свою мнительность, ровно до тех пор, пока Ино не начинает искать место, чтобы зацепиться взглядом. «Н-да, Яманака под влиянием Сая совершенно разучилась лгать». — Чай? Или собрать тебе букет? — Она нервно и быстро сначала вытирает руки о фартук, а затем, опомнившись, включает воду в раковине. — Ками, — на выдохе тянет Сакура и закатывает глаза. Тянуть с разговором она не хочет: вот только не с лучшей подругой и не когда у неё снова ноет поясница. — Ну уж ты-то знаешь вообще всю правду! — Сакура, я… Ино мнётся и отводит взгляд. И Харуно вспыхивает: — Серьёзно?! — не давая оправдаться, продолжает она. — То есть, я действительно выгляжу, как роковая женщина, из-за которой насмерть бьются Каге? Я способна составить хитроумный план, заманить Какаши на овуляцию и зачать ребёнка? А что, и генофонд отличный, и влюблена в него чуть ли не с пелёнок… — Господи, Лобастая, остановись, — Ино прыскает и прикрывает рот ладонью, чтобы не расхохотаться. И это Сакуру почему-то успокаивает разом. — Ничего такого я и не думала. Она уже в привычной манере выплывает из-за прилавка и тут же старается усадить Сакуру на стул, не забыв вручить той воду. — Может быть, всё-таки чай? — Сакура мотает головой. — Я просто переживала, что ты слишком близко воспринимаешь всё это. А ты вроде бы даже шутишь… Послушай, ты можешь обижаться, — продолжает она и переворачивает табличку на входе, — но ведь во всём этом бреде есть доля правды. — Какой правды, Ино?! — Ну, ты сама говорила, что не видишь в Шестом отцовскую фигуру. — Сакура согласно кивает. — Генофонд у него и правда прекрасный. Да и с Гаарой он и правда скандалил. И не только с ним. — Ты на что-то намекаешь? — Я не намекаю, Лобастая. — Ино щурится, ухмыляясь. — Я прямо тебе говорю, отец твоего ребёнка теперь свободен. Ты как бы тоже. — Свинина! — Сакура едва успевает поставить воду на прилавок. Не болела бы поясница, она бы точно вскочила бы на ноги. Подумать только! — Что? — Ино, кажется, её реакция не трогает. — Ты сыну что говорить будешь? «Это мой учитель, а то, что он твой отец, — это чистая случайность. Я вообще тебе отца никакого не хотела»? — Так и скажу! Ино уже открыто посмеивается и снова заходит за прилавок, слегка облокачиваясь на него. Быть может, с высоты её материнского опыта ей и было виднее, но, по мнению Сакуры, это была точка обзора исключительно на её собственное материнство. — Это двадцатилетний ребёнок поймёт, а вот пятилетний — нет. — Ты предлагаешь мне ради этого… — Я предлагаю, — обрывает её Ино, — выбрать тебе цветы и поговорить с Какаши хотя бы о том, как вы планируете ребёнка воспитывать. Сакура согласно кивает и поджимает губы. Возразить здесь и правду было нечего, кроме того, что она, вообще-то, уже пыталась, и не раз. Но может, стоило зайти с другой стороны? Ведь рациональное зерно в этом всё же есть: их прошлые отношения разрушены, а новые так и не зародились. Для ребёнка они родители, а вот друг для друга кто?