37 недель

Потыкав палочками идеально жёлтый тамагояки и покатав по тарелке единственный оставшийся помидор черри, Сакура уныло подпирает щёку рукой и поднимает взгляд на мужчину напротив. Кафешка была очень милой, завтрак — вкусным, о чём говорили почти пустые тарелки, но странная неловкость между ними действовала на нервы и портила весь аппетит. А ещё кусок в горло не лез из-за десятков глаз, что провожали их, куда бы они ни шли и где бы ни останавливались. Какаши тем не менее держался стоически и доедал свой салат с таким энтузиазмом, будто лучше ничего в жизни не пробовал. Сакуру с детства поражали его невозмутимость и выдержка, хотя, возможно, дело было совсем не в них: чакра у него в последнее время постоянно была на минимуме. Сейчас он, по сути, поддерживал три организма за счёт одного своего ресурса, и его наверняка мучил просто зверский голод из-за постоянной недостачи. Это почти так же неприятно, как и вечно активированный шаринган, от которого он уже успел отвыкнуть. Тут уж не до любопытных шепотков и переглядываний. Поесть перед походом по магазинам было её идеей, но он не колебался ни секунды, чтобы ту поддержать, так что её догадки должны быть очень близки к истине. — Почему ты не сказала? — О чëм? — Встрепенувшись, Сакура фокусирует взгляд на его лице, скрытом маской. Он уже успел окончательно высохнуть и выглядит, как обычно. Вообще ничего в его виде особо не напоминает о спонтанном душе на кухне, только волосы находятся в ещё более безобразном беспорядке, чем обычно, да водолазка всё же оказалась чуть не по размеру. Каждый раз, когда он, вот как прямо в этот самый момент, опирался локтями на стол, та так натягивалась в районе бицепсов, что Сакуре слышался фантомный треск ткани. — О том, что у тебя полквартиры разваливается. — Какаши… — морщась, почти стонет она, чтобы не зашипеть от злости. Конечно, в первый момент она испугалась, что он подумает о ней что-то не то, но за прошедший час её адекватная часть успела пинками загнать дурацкую паранойю в самый дальний угол сознания. — Не нужно разговаривать со мной так, будто мне двенадцать, и я не знаю, в какую руку взять кунай. — Прости, — он прочищает горло, — просто я же мог бы помочь… Вдох-выдох. Он просто предлагает помощь, в этом нет ничего такого. «Он совсем не думает, что ты бесполезная и живёшь в гадюшнике» — напоминает себе она и спокойно отвечает: — А я могла бы вызвать мастера, что обычно и делаю. — Он зависает, явно не замечая иронии в её голосе, и ей приходится пояснить ещё мягче: — Какаши, я живу отдельно от родителей с шестнадцати лет — половину своей жизни. Я справляюсь, правда. — Не думай, что я считаю тебя немощной, — Какаши спешит объясниться и чешет затылок. Кажется, даже немного пристыженно. — Просто хотелось помочь. Мы же не чужие. — О, эм… — звуки застревают в горле. Порываясь скрыть внезапно нахлынувшее смущение, она поправляет волосы, но делает это неуклюже — настолько, что Какаши озадаченно приподнимает бровь. Пока Сакура заливается краской, ей истерично думается, что да, они вовсе не чужие. Они теперь… семья? То есть настоящая семья? Или что-то вроде этого. Сакура вообще-то всегда считала свою команду и друзей своей семьёй, но они с Какаши теперь волей-неволей на совершенно другом уровне. В его предложении нет ничего удивительного, и пора бы уже успокоиться и выдавить хотя бы простое: — Спасибо. — М? Ей не кажутся странными ни его вопросительная интонация, ни полное недоумение на лице: ещё бы, на его месте она бы тоже ничего не поняла. Поэтому, переведя дыхание, она уже продолжает: — Просто я привыкла со всем справляться сама, чужая забота для меня… — Обременительна? — договаривает он, как только она запинается на полуслове. — Не совсем. — Сакура быстро мотает головой и неожиданно даже для себя самой решает не увиливать вовсе, ведь кто-то должен начать показывать правильный пример? — Скорее, когда обо мне заботятся, я чувствую сомнения в моих способностях. Честность. Им не хватает откровенности с того самого момента, как она забеременела, а может, и раньше, когда он перестал быть Каге. Когда она перестала забегать в резиденцию, чтобы помочь, как до этого сотни раз помогала шишо, когда она начала звать его без уважительных приставок и совсем не боялась болтать с ним обо всём на свете. Они перестали обедать вместе, и она больше не рассказывала ему о своих проблемах и переживаниях за чашечкой чая. Не потому что не хотела, нет, просто он уехал, а у неё самой было так много работы… А потом как-то внутренне забылось, что есть такая возможность — поделиться с ним. Что он слушает на самом деле, умеет слушать, с мягкой улыбкой подмечать перемены её настроения и докапываться до сути. Так было раньше… — Я ни разу в жизни в тебе не сомневался. — От его уверенного и размеренного тембра по руке проскальзывают мурашки, и атмосфера между ними становится ещё более неловкой. Ей кажется, что за последний десяток лет она смущалась куда меньше, чем за этот день. Какаши замечает это и натянуто смеётся: — Но от моей помощи по дому ты не отделаешься. — Какаши… — Сакура, — вздыхает он и, словно неразумному ребëнку, говорит: — вызывать мастера, чтобы починить кран, — абсурд. Его менторский тон снова расставляет все эмоции и чувства на места. Какаши — невозможный зануда именно тогда, когда удобно ему. Таким был, таким остаётся и, скорее всего, таким его будут помнить потомки, что будут учить хронологию правления Каге. — Абсурд — это Каге, меняющий смеситель, — кажется, она начинает привыкать, настолько, что даже не злится: хочется брюзжать? Пожалуйста. — И всё равно не отделаешься. — Ей на секунду кажется, что в его взгляде что-то меняется. Будто он нарочно испытывает её терпение. И, словно в подтверждение её догадок, тот откидывается на стуле и, складывая руки в замок на груди, ещё более поучительным тоном продолжает: — Это расточительно, в конце концов… — Хорошо-хорошо, — немедленно соглашается она, кивая болванчиком. Ей начинает нравиться эта подковëрная борьба характеров. — Но! Ремонт в детской будет делать мастер. — Ремонт? — Слишком много заинтересованности в голосе, — Сакура давит смешок. — Я хочу присутствовать. То ли его слова о непоколебимой вере в неё действуют так точно, что любые фразы, что раньше вызвали бы только раздражение и ничего кроме, больше совершенно не злят, то ли сама обстановка располагает переводить всë в шутку, но Сакура сейчас правда абсолютно расслаблена, и поэтому лишь со смешинкой в голосе спокойно замечает: — Это моя квартира, Какаши. — Ещё слово против, и я позову Гая… — Не смей! — Она едва ли не подскакивает, и Какаши смеëтся. — Просто хочу освежить ремонт, ничего криминального, — оправдывается она. Шутку про Гая она оценила, но на подкорке сама идея об активности Зелëного Зверя Конохи в её маленьком жилище воспринимался устрашающе. — Я оплачу… — Не перегибай, — настойчиво обрывает она полëт его фантазии, в которой он, очевидно, возомнил себя если не главой семейства, то покровителем её отдельно взятой так точно. — У меня достаточно денег и на ремонт, и на содержание себя и ребëнка несколько лет. Я готовилась, понимаешь? — Похоже на тебя… — Её тон действует как нужно: Какаши вновь теряет весь флëр надменности и занудства. — А вот гиперопека совсем не похожа на тебя, — укоризненно цокает она. — Ты просто забыла. Нет, она точно не забывала. По крайней мере, была абсолютно в этом уверена: никто никогда в жизни не был по отношению к ней чрезмерно опекающим. Ей всегда хватало ума и воли быть самостоятельной, как, наверное, и всей их команде. — Просто я думала, что ты знаешь, что одни и те же фразы для девушек в разном возрасте могут быть как желанны, так и оскорбительны. — Например? — «Я заплачу» в шестнадцать и в тридцать слышится совершенно иначе… — Ками, — он тяжело вздыхает и цепляет пальцами переносицу. — Мне порой кажется, что даже дышать рядом с тобой — оскорбительно для твоих чувств. Когда ты успела стать такой? Сакура молча пожимает плечами. Градус настроения заметно снижается. — Я не пытаюсь тебя оскорбить, унизить или контролировать твою жизнь, — с горечью продолжает он. — Просто хочу помочь с элементарным бытом. Я уверен, что ты ко всему готова, но это и мой ребёнок тоже. Моя ответственность. — Прости, — она прикрывает глаза. Их разговоры из раза в раз напоминают бег по краю пропасти, увешанной взрывными печатями. И кто-то должен научиться лавировать между ними первым. Сакура по одному взгляду Какаши решает, что это будет она. — Мне правда тяжело принимать помощь. Просто терпи меня, пока можешь. — Миссия ранга S, — фыркает он и привычно улыбается одними глазами — ты тоже прости за мою… эм… Навязчивость. Сакура улыбается в ответ: что ж, на улаживание конфликтов уходит всё меньше времени с обеих сторон. — Может, ещё чаю закажем? — предлагает он, не давая тишине снова повиснуть между ними. Она мотает головой, отказываясь, и тактично опускает подробности того, что в неё даже эта несчастная помидорка больше не влезет. — Но ты заказывай, если хочешь, я никуда не тороплюсь. — Какаши совершенно не выглядит сытым, и поэтому с большим энтузиазмом снова подзывает официанта. Пока он просит десерт, ей хочется как-то исправить всë ранее сказанное: — Знаешь, — осторожно начинает она, — а твоя помощь мне всё-таки понадобится. Через пару-тройку лет, но всё же. Она сдержанно поджимает губы: делиться своими идеями не её конëк тоже. — Я и так собирался обучать ребёнка самостоятельно… — На это я даже не посягаю. — Сакура примирительно поднимает руки. Какаши кивает головой, и она не сдерживается, поддразнивая его: — Хотя мои знания будут куда полезнее! — Так, Сакура… — Поможешь мне с выбором дома для нас? — выпаливает она и чувствует, что уже до жара в заалевших щеках знакомая неловкость снова занимает собой свободное пространство между ними. — Для нас с ребëнком, — добавляет она, но ситуацию это не разряжает. — У меня хватит денег, — всë так же пылко продолжает она, но, запинаясь о нелепость собственных фраз, останавливается и переводит дыхание: — если продам квартиру, то хватит на небольшой дом. Ну, знаешь, ребëнку нужен простор… — А-а, — тянет Какаши задумчиво, так, будто она попросила не каталог с недвижимостью для неё найти, а жениться — немедленно и прямо здесь. Ситуацию спасает вовремя подоспевший десерт: Сакура мысленно переключается с осуждения своей нескладной речи на удивление тому, что изо всех максимально несладких десертов Какаши нашёл самый пресный. — Конечно, если для тебя это обременительно, я могла бы попросить кого-то ещё. — Тот так и замирает с поднятыми вверх палочками. — Просто хочу индивидуальный проект, чтобы было компактно, но уютно. Наруто говорил, что в Суне сейчас отличные бригады по строительству… — Я всё решу, — Какаши нарочито дружелюбно улыбается, — без Суны. Сакура согласно кивает и, решая больше не развивать эту тему, уводит разговор в расслабленную бессмыслицу. Какаши, к её счастью, не возражает и больше слушает, чем говорит. Вернее, увлечëнно уплетает десерт под щебет её голоса. Да и сама она увлекается рассказом о недавно начатой книге настолько, что не замечает ни того, как он расплатился за завтрак, ни того, как они вышли из кафе. Лишь когда звуки улицы становятся громче её собственного голоса, она останавливается. — Только давай свернëм в проулок, — Сакура одëргивает его за руку и многозначительно отводит взгляд. Чувство безопасности, что было с ней ранее на улице, почему-то ускользает, как песок сквозь пальцы. Там, в кафе, она могла просто сесть спиной к залу, отвернуться к окну, не сводить взгляда с Какаши, да просто настойчиво изучать свою тарелку. Сейчас же у неё такой возможности не было. — Но так же будет короче, — неподдельно удивляется он, будто и не замечает излишне оживлëнной улицы. — Я хочу прогуляться. Какаши наконец-то понимает и неторопливо, будто так и задумывалось, поворачивает за угол, огибая дом. В тени и пустоте улицы ей кажется, что даже дышать стало легче. Почему-то не обращать внимания на все эти любопытные взгляды и заинтересованно вытягивающиеся лица куда проще одной. — Ты не помнишь, в ванной комнате с сантехникой всё в норме? — отвлечëнно начал он, очевидно, просто чтобы не идти в тишине. — Да, пару месяцев назад всё меняла. Какаши кивает, и тишина между ними снова виснет в воздухе. Ей же думается, что в нормальных семьях всё примерно так и происходит: они говорят о делах, работе, жизни, мимоходом договаривая друг за друга. Эти абстрактные «нормальные» семьи всё друг о друге знают и живут одними мечтами и мыслями. И на миг ей даже становится грустно, что у её ребëнка такой вот нормальности не будет. Будут родители посменно. — Сакура, я могу с этим разобраться, — Его голос вклинивается в её мысли, и она теряется. Разобраться в чëм? В том, что она сама выбрала воспитывать ребёнка одна, а теперь нужно как-то быть семьëй, ну хотя бы её подобием? — А? — Ненормально прятаться, — поясняет он, — я бездействую только потому, что ты попросила. — Ты об этом, — даже как-то радостно отвечает она, и Какаши замедляет шаг, чтобы заглянуть ей в лицо. — Ну в смысле всё в порядке, правда. Просто когда я одна, игнорировать всё это куда проще, — без увиливаний отвечает она, на что Какаши только плечами пожимает, мол, «как знаешь». Дальше мысли её уже не мучают: с его «я могу разобраться» приходит уверенность. Они с Какаши всегда были хорошей командой — с воспитанием ребёнка тоже справятся. Сакура расправляет плечи, перескакивает на тротуар, и задирать голову, чтобы рассмотреть сосредоточенное лицо Какаши, больше не приходится. Тот явно что-то обдумывает — она знает, видела не раз, как складываются морщинки в уголках его глаз и залегает складка на лбу, когда он задумчив. Так было и сейчас. — Какаши, — окликает она, но тут же замолкает, забывая, о чëм хотела спросить. За собственным отражением в витрине магазина она краем глаза замечает детскую кроватку и выпадает из реальности. — Ты чего? — Через пару шагов он останавливается и, заметив её крайнюю увлечённость витриной, возвращается обратно. — Ты будешь не против, если я пока поброжу здесь? — Ей немного неловко от этой просьбы, но гораздо более неловко от секундного осознания того, что она даже не пыталась присмотреть мебель в детскую комнату. Какаши запускает руку в волосы и взлохмачивает их. Ей кажется, что он хочет возразить, но слишком долго формулирует корректную фразу. — Можно мне тоже? — тихо спрашивает он, и у Сакуры перехватывает дыхание. — Тебе правда интересно? — М-м, да, — признаëтся он, — но если хочешь побыть одна, то я… — Нет, что ты, — Сакура расплывается в улыбке и машет руками — Я просто не подумала, что для тебя это тоже важно. — Тогда пойдём? — Пойдём. Какаши тянет дверную ручку, придерживая, пропускает Сакуру вперёд. Первый шаг им обоим даётся с трудом, кажется, что в логово Акацуки она прошла бы куда проще. А здесь, в мире скорого родительства, они как нацарапанные гвоздëм каракули на полотне великого художника — неестественные и лишние. — Я волнуюсь, — под перелив колокольчика признаëтся она, и Какаши молча поддерживает её за локоть. Ему наверняка тоже хочется ответить тем же — это видно по секундной хмурости, но он стоически берёт себя, да и её, в руки. И Сакуре становится легче. Это важно им обоим, это впервые для них двоих, и именно это они должны пройти вместе. Как первые зубы, колики и шаги. Первые ползунки, креслице, погремушки и книжки в жизни новоявленных родителей запоминаются с той же яркостью. — Посмотрим сначала кроватку? — предлагает он, и Сакура кивает. Следующие шаги по магазину даются куда проще.