37 недель

Полночи Сакура не может сомкнуть глаз, раз за разом прокручивая в голове буквально каждое слово, прозвучавшее тем вечером. Она то бродит бесцельно по комнатам, то всё же забирается в кровать, пытаясь улечься поудобнее, но мысли в её голове настолько громкие, а образы — яркие, что заснуть никак не выходит. И она снова встаёт и начинает ходить — на ногах почему-то думается легче. Была ли её вина в том, что внезапно на неё навалилось столько всего? И за что теперь хвататься первым? Сакура в очередной раз щёлкает выключателем, и свет на кухне гаснет. Всматриваясь в собственное отражение в оконном стекле, она подсознательно начинает по порядку — на деле потому, что это волнует её меньше всего, — с Гаары. Во время самого разговора Сакура действительно не видела в его предложениях ничего криминального, но Какаши удалось-таки посеять зерно сомнений. Чем обусловлен такой его интерес к ней? Сакура могла быть сколько угодно рассеянной из-за беременности, но наивной дурой она не была — Гаара преследовал какие-то свои цели. То, что цель имелась, заметил бы даже слепой, но остальное оставалось для неё загадкой. Это из-за политики? Или, как сказал Какаши, из-за желания впечатлить её? Последний вариант был лестным, а вот в первом ничего приятного не было. Она — шиноби Конохи и всегда будет ограничена жёсткими рамками. Выход за них равнозначен предательству деревни, и ни у кого никогда не возникало сомнений, что Сакура намерена оставаться верной Конохе до последнего вздоха… Так что же ему от неё нужно? Сакура была доверчивой к близким, и сразу подозревать человека в худшем ей претило. Впрочем, за свои хорошие качества она уже поплатилась, а узнала об этом именно благодаря Гааре. В этом-то и заключалась главная странность: на дружескую заботу его подсказка не смахивала от слова совсем. Он ведь не сообщил ей о слежке наедине, неужели нельзя было?.. Так. Стоп. Нет, он специально сказал это при Какаши! Сакура крепче сжимает край стола и так же крепко задумывается. А была ли она целью? Может быть, средством? Чёрт возьми, почему она не заметила этого во время самого разговора?! Ведь всё указывало именно на то, что таланты Гаары были направлены на Какаши! И если это так… Всё плохое по отношению к себе Сакура могла замять и забыть (их прошлое с Саске тому подтверждение), но попытайся навредить кто-либо кому-то из её родных… О, такого она не прощала. Новая волна злости поднимается изнутри, но твёрдое обещание себе разобраться с Казекаге завтра, которое уже сегодня, немного успокаивает, и её мысли скачут дальше. Очередь доходит до Какаши, а сама Сакура — обратно до постели. В этот раз она могла гордиться собой — кажется, она не перешагнула черту. Она сдержалась и не ударила в грязь лицом, несмотря на то, что её личные границы были фактически стёрты, а умственные способности поставлены под сомнение. Вот только ничего, что помогло бы сгладить её обиду, она от него в итоге не добилась. Конечно, глупо было ожидать, что Какаши тут же признает, что поступил как свинья. Мало того, Сакура сомневалась, что он вообще сможет отказаться от слежки. И, хоть это и бесило до зубовного скрежета, Какаши можно было понять. Для этого вовсе не нужно было быть гением. Он потерял слишком много дорогих ему людей — отсюда и маниакальная жажда контроля. Но понимать и принимать — не одно и то же. Сакура в итоге приходит к умозаключению, что принятию ситуации поспособствовало бы решение, способное устроить их обоих. Что лучше найти компромисс, а не тупо принять извинения и оставить эту тему. Если молча закрыть глаза на его заскоки никак не получается, то что она может ему предложить со своей стороны? Согласиться на Паккуна в качестве вечного сопровождающего? Она фыркает, переворачивается на бок и подкладывает ладонь под щёку. Нет, точно нет. У неё так мания преследования разовьётся, как раз в дополнение к его мании контроля. Им нужно что-то простое. Как в нормальных семьях. В конце концов, «нормальность» — это как раз то, чего критически не хватает во всей этой истории. Как там бывает до детей? Пара влюбляется, съезжается… Минуточку, влюбляется? Съезжается?! Это ещё что за бред?! Сакура чувствует, как к лицу приливает кровь, и резко утыкается лицом в подушку. О чём она только думает?! Это же слишком… Слишком… Просто слишком, чёрт побери! — Ками-сама, за что мне это всё?.. — сдавленно хнычет она. Да, он уже предложил переехать в его дом, но в этом не было ничего такого, потому что «жить вместе» это не подразумевало! Значит, не было бы особой разницы, если бы она осталась в своей квартире. Вроде бы. Однако смысл в том, чтобы съехаться, всё же имелся — очевидно, что ему будет спокойнее, если он будет больше времени проводить с ней рядом. Так может, им просто стоит почаще встречаться? Обедать вместе, например, или гулять? Вот это определённо идея хорошая! Не такая радикальная и звучит куда более здраво! Сакура облегчённо вздыхает, удовлетворённая своим подобием плана, и заворачивается в одеяло с намерением на этот раз точно заснуть, но… «Если бы я был на месте Какаши…» — Шаннаро, ну это уже просто издевательство какое-то! — она рывком садится и остервенело трёт глаза. Из-за усталости в те как песка насыпали и даже лёгкое давление пальцев отзывается болью. Болью отзывается и в душе. Зачем он это сказал? Зачем бередить? Всё прошло давным-давно. Забылось. Нет — замялось. Потому что разум, что бы ни писалось во всевозможных романах, действительно может возобладать над чувствами и эмоциями. Она не была для него, и не было в этом её вины. И смысла ворошить всё это тоже не было. Не им ей, давно перешагнувшей пресловутую черту тридцателетия, теперь жить. Ведь он, как оказалось, тоже не был её человеком. Не такого отца она хотела бы своему сыну. Этот факт шокирует её поначалу. Где-то глубоко, куда не доходит осознанная мысль, она всё ещё лелеет те чувства, но беременность вынуждает взглянуть на бывшего возлюбленного под иным углом. «Если бы на месте Какаши был я», — сказал он, вот только он не на его месте. — И слава богу, — шепчет она в темноту, соглашаясь со своей интуицией: Какаши всегда будет рядом. Сакура отчего-то уверена, что даже общий ребёнок не задержал бы Саске в Конохе. Может, это отчасти эгоистично — ставить именно присутствие и будущее участие в жизни ребёнка во главу угла, когда изначально никакого отца вообще не предполагалось. Но раньше было раньше, а её реальность вышла совсем не такой, как задумывалось… Несмотря на то, что солнце уже прилично возвышалось над крышами, проснулась Сакура уставшей, но, к счастью, без вечерней тяжести на сердце. Стук в дверь, а не в окно, намекал на то, что Какаши чувствовал себя виноватым, и это не то чтобы радовало, но давало надежду на быстрое и окончательное разрешение конфликта. Конечно, она предпочла бы иметь больше одной ночи на анализ ситуации. И бонусом им бы ещё немного времени, чтобы они оба успели подостыть как следует. Но выбирать не приходилось: с каждым днём чакры расходовалось всё больше, пропорционально росту и развитию малыша. Пока Сакура чувствовала себя хорошо и энергии хватало как на работу, так и на прочие повседневные заботы. Однако долго это не продлится. Передачи чакры ни в коем случае нельзя было пропускать: прогноз шишо, что она доходит до тридцати семи недель, всё чаще казался ей излишне оптимистичным. Разумеется, она очень этого хотела и одинаково сильно боялась противного, но «доходить» — это всё-таки вряд ли. Только если «долежать». Хотя это уже проблемы будущей её, сейчас для начала ей предстоит отскрести себя от постели, сходить в туалет, где она теперь проводила чуть ли не по полдня, и встретить Какаши, прежде чем он начнёт параноидально ломиться к ней в квартиру. У входной двери она мнётся, но уже через секунду, решительно мотнув головой, распахивает её. — Доброго, — немного с опаской кивает и здоровается он. Сакура выдыхает и даже примирительно улыбается. — Ты сегодня позже обычного, — замечает она, просто чтобы разбавить густую неловкость, и, посторонившись, добавляет вежливое: — Чаю? Ответ не заставляет себя ждать, за эти недели совместный завтрак по выходным фактически стал их традицией. На самом деле таких, общих, накопилось уже прилично, вот только завтракать всё равно оставалось одной из её любимых. Чем старше она становилась, тем больше ценила это спокойное время по утрам, когда разговор, если для него вообще появлялось настроение, был неспешным и лёгким, чай — обжигающе горячим, а в окно ласково задувал ветерок, шевеля салфетки на столе. Этим утром салфетки нервно теребит Какаши. Сакура не замечала раньше за ним подобного, поэтому невольно поддаётся волнению и сама. Тем не менее разговор первой начинать не собирается — молча накрывает на стол и садится напротив, задумчиво наблюдая за движениями его пальцев. Да… действительно не мешало бы сперва успокоиться, но обстоятельства не оставили им права выбора. Очень странное чувство, когда вынужден мириться, причём впопыхах. Хотя может, в этом и нет ничего такого: может, оно и к лучшему, мол, чего зря ходить и дуться? Ведь, несмотря на никуда не девшийся осадок, она верит, что в итоге они бы всё равно со всем разобрались. Какаши прокашливается. — Я подумал, что тебе лучше выспаться после вечеринки, — возвращается к её первому комментарию. Сакура хмыкает и встречается с ним взглядом. Высмотреть его мысли нереально — он как всегда непроницаем за напускной доброжелательностью. Если они в это время не ссорятся, конечно. Это он так издалека заходит? Слабенькое начало. — Спасибо, — она вновь опускает глаза и прокручивает свою чашку между ладонями. — Только спалось мне всё равно неважно. Если ты не забыл, на то были причины. Чисто технически она всё-таки заговорила с ним первой. Продолжать дальше гипнотизировать кухонную утварь, при этом держа язык за зубами, не в её характере. Сакура ненавидит ходить вокруг да около, не любит скорбно вздыхать и тянуть кота за причинные места. Лучше сразу выложить всё, раз уж уселись напротив друг друга. Конечно, манера тоже важна, но чего он от неё ожидал после такого эмоционального вечера и не менее изматывающей ночи? — Прости, в моём возрасте с памятью уже что-то не то… — Какаши насквозь фальшиво улыбается, по инерции защищаясь, и Сакура морщится. — Или ты переживала о Паккуне? Не волнуйся, он сказал, что не обижается. Он же не злопамятный, в отличие от некоторых… — Что, правда? — яд мгновенно начинает горчить на искривлённых губах. Новая обида да на старые дрожжи… — Счастье-то какое! А мне всегда говорили, что собаки и их хозяева похожи! — Тебе соврали, — его ухмылка под маской становится ещё приторней. — Переживу. Не в первый раз, знаешь ли, — огрызается Сакура, окончательно закипая. Почему в последнее время у них всё не как у нормальных людей?! Почему стоит им сделать шаг вперёд, они оказываются в метре позади? И сколько можно задаваться такими вопросами?! Как же ей это осточертело. Если бы ей за них платили всякий раз, то хватило бы на то, чтобы основать свою собственную деревню. С отделением неонатологии и слизнями. А главное — без кобелей, что всюду суют свой нос. «Паккун, видите ли, не обижается, — перекривляет про себя Сакура, залпом осушает чай, обжигая горло, и рывком поднимается: — а на то, что обижаюсь я, значит, пофигу?!» Какаши от таких резких телодвижений вздрагивает и провожает её променад к раковине виноватыми зырканьями. Мыть особо-то и нечего, но тупо пялиться друг на друга — увольте. Поэтому Сакура принимается намыливать тарелки и стаканы, как ненормальная. Однако было в их новых отношениях и кое-что забавное: раньше она и в самой больной фантазии представить себе не могла, что они будут общаться так. Да, в последнее время они постоянно ругаются — не одно, так другое, — но загвоздка в том, что они вообще ругаются. Где-то в глубине души такие перемены ей нравятся, и это не имеет ничего общего с мазохизмом, как можно подумать со стороны. А дело вот в чём: во время ученичества и последующей дружбы субординация между ними была чем-то само собой разумеющимся. Разница в опыте, в возрасте, в должности. Поначалу, чтобы осадить любого из команды номер семь, Какаши было достаточно взгляда, впрочем, этой привилегией он почти не пользовался. Поводов, конечно, было немерено, но он всегда предпочитал другой подход… Только после войны эта разница между ними мало-помалу начала нивелироваться. Первые два фактора перестали быть актуальными. Возраст — недостаток, проходящий очень быстро, а опыт стал отчасти похожим (прожить чужую жизнь невозможно в любом случае). С должностью было немного сложнее: они оба были джонинами, но Какаши занял пост, что на интуитивном уровне вызывал трепет в каждом шиноби. Хотя, может, причина была не в этом, а в привычке, но какой бы она ни была, субординация оставалась. Вместе им было понятно, комфортно и легко. Модель взаимоотношений, что выстраивалась годами, была обкатана и удобна им обоим. А потом она забеременела. Уже с первого их разговора можно было предугадать, что всё возведённое до рухнет. В тот момент, когда на приборной панели замигала лампочка «семья», тормоза отказали. И это вовсе не значит, что между ними пропало уважение, нет, этот элемент фундаментален, кем бы люди друг другу ни приходились, но былой комфорт враз оказался недостаточным. Ведь что это за близость, если не можешь сказать прямо, что думаешь? Не приукрашивая, не подбирая слова по полчаса, не утаивая ничего. По мнению Сакуры, в семье проблемы не замалчиваются, а обсуждаются, чтобы найти компромисс. И всё бы ничего, если бы одновременно им не пришлось выстраивать границы заново. Без этого было никак, невзирая на муторность и где-то даже болезненность этого процесса. Если он действительно хочет стать настоящей семьёй — этот шаг необходим, как воздух и вода. На очередной тарелке Сакура чётко осознаёт, что ей вдруг стало радостно, и это вытесняет злость, а мысли, и без того занятые им, переполняет он же. Но «он» не тот, что прежде. Другой, по-домашнему новый. Он обнимающий её, когда на душе гадко. Он выслушивающий её, когда ей плохо. Он улыбающийся и ерошащий её отросшие волосы, когда они отсмеялись после хорошей шутки. Он за всеми совместными завтраками, обедами и ужинами. Он поглаживающий её живот: только ему она это позволяет без внутреннего содрогания. Он уставший, ленящийся, серьёзный, любопытствующий, весёлый, ласковый… Он, что сидит сейчас за её спиной. Он — отец её ребёнка. Он — её семья. Она совсем не замечает, что в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием посуды и шумом воды, они проводят добрых минут пять. — Сакура. — Она оборачивается и неожиданно почти утыкается ему в грудь. Живот мажет по джонинскому жилету. Дыхание перехватывает. Удивлённо-осторожно, как в замедленной съёмке, они снова встречаются взглядом. Сакура, всё ещё продираясь через свои вязкие, как сироп, размышления, даже не отшатывается. Он так близко… В маске, но под маской лицо, а на лице, судя по лихорадочно блестящим глазам, не менее нездоровый румянец, который она может себе живо представить. Сакура вопросительно приподымает брови и вперемешку с воздухом тянет носом едва уловимый запах одеколона, который был на нём вчера. И сцена ссоры снова вырастает перед ней, словно хижина злой колдуньи из детской книжки-панорамки. Чтобы отравить ей только что вернувшееся настроение, не иначе. Сакуре стоит нечеловеческих усилий схлопнуть картинку. Ничего полезного и продуктивного в таком самоистязании нет. Нет и точка. — Да? — выдыхает она, прогоняя наваждение. — Переезжай ко мне, — говорит он, и удивление зашкаливает, кажется, даже у него. Похоже, этой ночью им пришло в голову идентичное решение. Только если Сакура, по известным причинам, от того отмахнулась, Какаши ухватился за эту идею, как за спасительную соломинку. О, это могло стать как выходом, так и очередным крахом их, на этот раз наскоро слепленных, новых отношений. Какаши не мог этого не понимать, но напряжённые морщинки на лбу уже через мгновение после предложения указывали на то, что он решил рискнуть. «Пошёл ва-банк», — звучит голос шишо у Сакуры в голове, пока они не разрывают зрительного контакта. Сакура чувствует, как к щекам приливает жар, и невольно поджимает губы. Её смущение почти осязаемо, но мозги выключать нельзя: не будет ли это сродни золочённой клетке, в которой она добровольно усядется? Она ведь так настаивала на собственной свободе не для того, чтобы броситься головой вперёд под замок. Или она утрирует? Она же может не согласиться или согласиться, и если это окажется чересчур, перебраться обратно к себе. Квартиру-то у неё никто не отбирает… — Пожалуйста, — серьёзно почти шепчет он, прерывая панический поток всех «или» и «если». — Мы будем жить вместе? — так же тихо на всякий случай уточняет она, ведь вдруг она что-то не так поняла. — Я тоже плохо спал, много думал этой ночью, — Какаши неловко переносит вес на другую ногу, глядя сверху вниз, — мне показалось, что это может помочь. Сакура вздыхает и откидывается поясницей на немного влажную столешницу. Ткань футболки неприятно промокает, хотя она почти не замечает этого. — А собаки? — Ты права, я должен был поговорить с тобой, — не извинение, но что-то намного лучше. У Какаши вообще-то нет проблем с признанием неправоты, но саморазрушительного упрямства хоть отбавляй. — Если ты согласишься, необходимость в таком присмотре отпадёт. — Звучит как шантаж, — невесело фыркает она. — Компромисс, — поправляет он, но в тоне слышатся нотки неуверенности. — Если ты, конечно, не придумала что-то получше. — А теперь звучит немного оскорбительно, — Сакура не может сдержать улыбки. — Я серьёзно, — он хмыкает, потому что внезапно разговор начинает смешить и его. — Я понимаю, что мы рискуем так вообще всё похерить, что предложение слишком радикальное даже по сравнению с наблюдением моего нинкена, но я делаю его открыто. И я не давлю, ты можешь отказаться. Сакура заинтересованно склоняет голову, цепляясь за один нюанс и прокручивая сказанное в уме ещё раз, перед тем как говорит: — Следить исподтишка всё-таки, кажется, порадикальнее будет. — Со стороны это выглядит хуже, чем есть на самом деле, — Какаши слегка морщится. — А как есть на самом деле? Тяжело вздохнув, он тянет с ответом, но Сакура угрожающе щурится, чем наконец-то добивается чистосердечного признания: — Они рассказывали только о твоих перемещениях, ну и иногда о потенциальных. О том, хорошо ли всё, и о том, с кем ты, но никогда о твоих личных разговорах. О большем я никогда не просил, да даже если б попросил, Паккун первым бы отказался, а за ним остальные. У нинкенов есть совесть и своё мнение. Уверен, что ты понимаешь, о чём я. Задумчиво пожевав губами, Сакура соглашается: — Да, — с облегчением кивает она. — Кацую было бы неприятно выполнять подобный приказ. Она опускает, что никогда бы его не отдала. И молчит о верной присказке «никогда не говори никогда»: кто знает, как может сорвать крышу после родов? — Хорошо, — в итоге ещё раз кивает Сакура, — я подумаю над твоим предложением. Какаши не отвечает и не показывает нетерпения или недовольства, просто на секунду его взгляд расфокусируется и он будто уходит в себя. Он сказал, что у неё есть выбор, но она догадывается, что творится у него в голове. — Я знаю, что уже обещала подумать, — она ободряюще сжимает его предплечье. — Но время — это как раз то, чего нам обоим постоянно не хватает. Дай мне попробовать сперва разобраться кое с чем важным. Правильное действие, правильные слова, потому что после них он улыбается искренне, ответно скользя пальцами вверх по её локтю, но мыслями Сакура уже далеко: в ночном плане был ещё один пункт. Ей нужно поговорить с Гаарой.