***
Агеро приходится повторять себе раз за разом, чтобы не соблазниться манящей надеждой, что на коленях Баам сидит из-за простого удобства. Чтобы он не убежал, как в прошлый раз. Что краснеет от самой необходимости целовать, не больше. Что руку гладит лишь затем, чтобы… Агеро не знает, зачем точно, не может заставить себя долго думать об этом, но он уверен, что причина тоже кроется где-то в чужом понимании дружбы. Отворачиваться больно почти физически, но он знает — если он этого не сделает сейчас, потом уже не сможет. По крайней мере, самостоятельно. Агеро отчаянно пытается закрыться, но, видя чужое непонимание — лишь непонимание, верно? — не выдерживает. Задерживает дыхание, формулируя просьбу, не искушая себя неподходящими фразами. Произносит. Отвечает Баам негромко, но почти незаметная интонация, прорывающаяся из его горла, звучит хуже крика: — Перестаньте. Прошу, перестаньте, или я… или мне и правда придётся заставлять себя. Баам, будто справившись с чем–то внутри себя, поднимает глаза, продолжая: — Я лишь хочу, чтобы вам стало лучше. Чтобы вам больше никогда не пришлось причинять себе боль, вытаскивая их. Чтобы… Чтобы вы дышали свободно. И… я надеялся, что раз это из-за меня, то если я… Баам замолкает, сминая рубашку на его плече сильнее, поджимает губы. Агеро жмурится от внутренней боли, но отвести взгляд больше не может — посмотрел, упал неосторожно в чужие глаза. Раньше слова всегда находились быстро, будь то смертельная опасность или дежурная колкость, чтобы держать окружающих на расстоянии. Сейчас он понял — опыт и понимание темы, о которой ему доводилось говорить, разбаловали его. Давно он не испытывал таких затруднений. Затянувшееся молчание хуже нелепости, что могла бы вырваться из его рта, намного хуже. Надеясь найти слова в процессе разговора Агеро набирает воздуха. Открывает рот и чувствует чужой в миллиметрах от своего даже раньше, чем видит само движение. Баам целует его, прикусывает аккуратно нижнюю губу. Целует, захлёбываясь, целует, вжимаясь губами. Целует, и от чужих губ ещё не стёршаяся горечь чая будто затекает через его рот прямо в сердце, проникая в трещины и лазейки, разъедая. Агеро хочет вдохнуть ещё, ещё немного воздуха, ещё немного горечи, ещё немного Баама, но уже некуда. Заполнено до отказа. Проходит долгая секунда, за которую Агеро бросает попытки взять под контроль взгляд, расшатанный, с болезненной надеждой, пускай горит. Он прикладывает все силы для того, чтобы хотя бы не отвечать на поцелуй. Он знает, что не сможет. Он не может не попытаться. Внутри Агеро что–то шепчет подло, соблазнительно: «Просто представь, что это по–настоящему. Видишь, как Баам старается? Хочешь расстроить его ещё больше?». Маленький дьяволёнок шепчет: «Забудь, что Баам говорил о заботе. Забудь, что Баам знает о ханахаки. Забудь, что Баам лишь друг». Шепчет: «Отпусти себя». На другом плече нет ангела, нет совести, что шептала бы ему остановиться. Единственная совесть, что у него была, сидит сейчас на его коленях. Вторит дьяволёнку, хоть и не словами — губами. Испытывает, заставляя сжимать кулаки, чтобы не обнять, привлекая ближе, не подцепить край рубашки, скользнув между ней и футболкой. Он хочет огладить и под футболкой. Прикасаться пальцами к Бааму, чтобы они нагревались от чужой спины, чтобы после его ухода на них оставался запах. Чтобы можно было держать руки у лица, наслаждаясь чужим мнимым присутствием, когда Баам уйдёт. Естественно, Агеро не держится долго.***
Облегчение накатывает на Баама волнами. Первая — Агеро подаётся навстречу, выдыхает. Сердце Баама едва успевает сделать очередной кувырок перед тем, как Агеро целует в ответ. Вторая будто вбивает приставленный колышек. От резкого осознания «Ответил!» комочек боли, нараставший внутри, раскалывается, задевая краешком защипавшие глаза. Третья прерывается пальцами, коснувшимися спины. Выскользнувшей из его пальцев ладонью, скользнувшей мягко под одежду. Баам резко выпрямляется, хватает ртом воздух от неожиданности. Ловит чужой внимательный взгляд. Одна рука гладит у лопаток поверх одежды, будто разминая, немного надавливая. Другая порхает, едва касаясь, у бока, скользит бережно по спине. Баам прикрывает глаза. Ощущаются чужие прикосновения странно, но скорее отвлекают, чем пугают. Баам кладёт вторую руку на плечи и снова наклоняется, целуя. С каждой секундой поцелуй становится всё страннее и страннее. Агеро целует иначе, чем сам Баам. Когда пальцы под рубашкой касаются выпирающих позвонков, Баам вздрагивает, не отстраняясь. Мысли начинают путаться. Когда Агеро отстраняется, ещё глядя на его губы, Баам выдыхает облегчённо, радуясь возможности хотя бы попытаться понять, что именно в том, что он чувствует, не так. Но затем Агеро снова приближается. Целует щёку, скулу. Тычется влажными губами в челюсть. Баама, как молнией, прошибает мысль, что в следующий раз целью поцелуя может стать шея. Баам давит на чужие плечи, ощущая влажное, горячее дыхание на ней. Стремится отстранить, ощущая, как уши и щёки горят уже до болезненности. Агеро мешкает, оставляет прикосновение губ на шее на прощание и лишь затем отодвигается, увлекаемый чужими руками. Лицо у него почти расслабленное, схожее с тем, с каким он целовал в ответ. Выражение, которое Баам ловил, украдкой приоткрывая глаза, подмечая приоткрытые губы и поднятые немного брови, видные под сбившейся чёлкой. Постепенно оно сменяется привычным напряжением. Губы поджимаются, и хоть Агеро и не отворачивается, но смотрит теперь куда–то в окно. Возможно, смотрит в отражение в нём. Баам бормочет немного заплетаясь: — С-спокойной ночи! Баам, даже после изматывающих тренировок без проблем вступавший в бой, бежавший, не спотыкаясь, чуть не падает, пытаясь встать с чужих колен, перекинуть ногу обратно. Хватается за спинку стула, извиняется неловко перед тем, как нетвёрдой походкой добраться до своей комнаты и закрыть за собой дверь. Перед тем, как упасть в объятья сна, зажать себя между одеялом и простынёй, Баам стоит ещё некоторое время, привалившись спиной к двери, успокаиваясь. Он… подумает обо всём этом позже. Обязательно подумает.***
Агеро позволяет рукам выскользнуть из чужой одежды, когда Баам хватается за спинку стула, восстанавливая равновесие. Наблюдает в окно, как тот уходит, прикрывая дверь. Агеро жмурится. Испугал. Не смог остановиться. Потерял контроль. Агеро поднимает руку, тёплую, тепло от которой перетекает на щёки и шею, когда он подносит её к лицу. Что ж, он может себя поздравить — вряд ли после такого Баам решится даже руку ему пожать, не то что обнять или даже облокотиться устало спиной. Он может себя поздравить — его умение портить отношения со всеми, с кем он общается достаточно долго, осечек не даёт. Стабильность, твою же Башню. «И всё это — от сиюминутного порыва». «Замечательно». Агеро медленно допивает свой чай, допивает чай Баама. Горечь на языке отвлекает, заставляет улыбнуться слабо, умилённо — какая же гадость. Моет кружки, тщательно вытирает руки. Тихо прикрывает за собой дверь. Утром он уже способен вести себя как обычно. Как обычно улыбка: «Доброе утро, Баам». Как обычно скользнуть в освободившуюся — Баам сегодня встал раньше него — ванну. Как обычно спуститься за гостиничным завтраком. Как обычно сесть напротив, за один стол, ожидая, когда подтянутся остальные. Слишком «как обычно». Баам не дёргается, когда Агеро случайно, действительно случайно, задевает его плечом. Спрашивает какую–то неважную вещь, вроде того, не отдать ли уже полотенца в стирку, и даже улыбается. Немного иначе, чем раньше, но улыбается. «Видимо, с этих пор притворяться будем уже мы оба» — думает Агеро, молчаливо это принимая, отводя взгляд, когда Баам сосредоточенно подносит к своему рту вилку. «Плохо, но могло быть хуже».