Сердце Бездны

Привычный мир уже не вернётся, но Саймону куда проще мерить новое настоящее прошлым — а опыт его ограничивается тоннами прочитанных книг на работе. Даже самому искушённому фантасту вовек не придумать эту станцию, монстров и голодных до структурного геля роботов, молящих, как люди, — именно поэтому Саймон уверен, что не лежит в какой-нибудь больнице Торонто под капельницей, дожимая последние капли мучительного существования. Несколько часов назад не стало последнего человека на всей проклятой планете, но Саймон не чувствует ничего в отношении этой горькой утраты: он умер куда раньше, оживал снова и снова, обретая разные формы и мысли, пусть и не помнил в итоге об этом. Если верить архивам, то WAU построен на шаблоне его личности, а значит, несёт ту же искру человеческой души. Теперь он знает, что путь не всегда оканчивается смертью, а мыслям подойдёт любой носитель — не обязательно органический. Чем больше Саймон всматривается — а зрение то и дело его безнадежно обманывает, — чем глубже опускается в Бездну, тем явственнее проступают контуры карты Ада Боттичелли и пугающий своей откровенностью сюжет «Божественной комедии». На всех картах комплекса и схемах челноков существуют лишь восемь станций, но где-то в Бездне, без отметки глубины и в тайне ото всех, пирует на смерти станция «Альфа», где люди посеяли семя рака, что пожирает теперь PATHOS-II. Скачок давления должен быть монструозным, но напичканному электроникой мёртвому телу всё равно — лишь бы скафандр выдержал. Жаль лишь, что мозг, спрятанный в маленьком чипе, не способен выдержать перегрузки: Саймон на каждом шагу видит последствия нового сорта безумия, Ада внутри оболочки — будь она механическая, мясная или что-то среднее, истекающее структурным гелем и благословенной ложью. Рука дрожит над очередным телом, которое едва напоминает человека, не решаясь вырвать злополучный шнур-пуповину: они всегда молят его не делать этого, хоть и не понимают, как выглядят со стороны. Он сам однажды попал в иллюзию, устроенную WAU, слышал нежный голос своей Беатриче, поэтому понимает, что больше, кроме воспоминаний, их в этом мёртвом мире ничего не ждёт — так кто он такой, чтобы лишать этих бедных людей родных и близких, сымитированных в симуляции, заслуженного покоя и обещанного рая среди звёзд, пусть и в представлении WAU? Пусть думают, что всё получилось и они в безопасности. — Мы страдаем, — страшный голос Йохана Росса, преследующий его с «Омикрона», не похож на обман, и это единственная нить, ведущая Саймона к истине и здравому смыслу посреди разгулявшегося наяву кошмара. Для WAU смерть человека — что-то вроде поломки, которую можно устранить при помощи новеньких запчастей. Те, кто ещё может ходить — убегают, чтобы вечно скитаться в поисках структурного геля; те, кто и дышать самостоятельно не могут, навечно обретают покой в его симуляции. Саймон не знает, как поступил бы сам на его месте, ведь оба они — искра от одного пламени. Это Кэтрин в их команде спасения человечества может быть холодной и расчётливой, даже бессердечной порой, но Саймон одинаково сочувствует операторам, запертым в роботах, и маленьким дронам, снующим по плато и готовым всегда прийти на помощь. Больше не видно разницы — жизнь одинаково драгоценна. В момент этой слабости всегда появляется Росс, оглушая своим присутствием и гулким от трубок в горле голосом: — Это бесконечный кошмар. Чем дальше в Бездну, тем сильнее разрывают сомнения — всё не так, как кажется на первый взгляд. Нет ничего простого и однозначного теперь, когда мир агонизирует, и человечество ютится в рамках симуляции. Коридоры сужаются за счёт биомассы — оголённые, склизкие наросты плоти срастаются с отсеками, проводами, ведущими к WAU, образуют коконы, где томятся едва живые люди, расползаются по потолку, затеняя освещение. Хриплые стоны напоминают о его бессилии, и Саймон бежит сквозь Ад, радуясь, что дыхание у него только рефлекторное. Сгустки структурного геля сочатся из стен и падают с хлюпаньем, будто сама станция медленно их пережёвывает, заливает желудочным соком, растворяя и смешивая мясо с холодным железом. Возможно, это и есть конечная цель WAU — оживить тут всё, даже стены. Если Кэтрин права, то искусственный интеллект так же, как и Саймон, мечется в клетке собственного бессилия, придумывая способы спасти и защитить — даже если люди сопротивляются его помощи. Каждый вариант — верный, каждый скан мозга бесценен, а плоть не растрачивается понапрасну. WAU не может быть жестоким, у него нет желаний: всё, что он делает — это побочные действия программы, заложенной несовершенными людьми. И всё же Саймон видит намёки некой сентиментальности в облике его монстров, будто для WAU принципиально важно сохранить людям узнаваемую внешность, пусть и с некоторыми погрешностями. Йохан Росс ведет его сквозь Бездну, как Вергилий, преодолевший оковы порабощённой плоти — иного спутника не сыскать в это новое, безумное время. Его труп реанимирован и перестроен структурным гелем; омертвевшая кожа полопалась, обнажив металлический каркас, трубки, как нити, прошивают горло и череп, словно WAU пытался залатать своего последнего создателя, оставшегося в распоряжении — гнев на сожаление он меняет так же быстро, как и живой человек. Однако разум, заключённый в «чёрном ящике», до сих пор горит яростью: Росс умер и, в отличие от многих, осознал, во что превратился. Саймону отступать некуда, впереди его ждёт только «Альфа» — Девятый круг, где Дьявол пожирает главных грешников. Здесь тихо, словно в могиле, вода заполняет все уровни, проеденные насквозь, словно червями, гигантскими кабелями. Во сне Данте видел ледяное озеро на дне Ада — Саймон же входит в затопленный зал на глубине около четырёх километров и не может не подметить печальное совпадение. — Нанеси удар в сердце, Саймон! Освободи нас! — крик Росса отчаянный, в нём плещется усталость, что по тяжести не сравнится с толщей океана. Ему хочется верить, хочется остановить агонию — и Саймон безоговорочно верит, когда просовывает правую руку в знакомый нарост, похожий на цветок, только в этот раз жадная до структурного геля машина намерена выпить его досуха. Что-то внутри обвивает лучевую кость, скользит по перчатке костюма, затем сжимает кольцами, как змея, и тянет на себя так резко, что Саймон не сразу чувствует боль. Кость мерзко хрустит в недрах чёрной затвердевшей массы, вызывая волну судороги. Саймон кричит, силясь высвободиться, но Росс здесь только наблюдатель, а не защитник — ему не причинить вред WAU. — Молодец! Позволь ему поглотить гель! В этой борьбе не может быть двух выживших, однако яд, циркулирующий в костюме Саймона, быстро поражает центральную систему. С чавкающим звуком он выдирает культю из плена и чувствует, как под ногами сотрясается «Альфа», реагируя на урон. Мёртвую тишину разрезает пронзительный крик из недр станции, и Саймон в тот же миг осознаёт ошибку: только живое боится боли и смерти. Его структурный гель стремительно разносится по главным артериям в комплексы, на все круги, чтобы возвестить об окончательной смерти, о конце света — уже скоро все те люди, что молили Саймона о пощаде, вскрикнут с WAU в последний раз и сгинут окончательно вместе со своей последней надеждой. Так кто он такой, чтобы вставать на пути жизни — устаревший скан повреждённого мозга парня из Торонто? Всего на миг, но ему кажется, что WAU прислушивается через цепочки связей структурного геля. У загнанной в рамки программы машины нет свободы выбора, но есть у человека. А кому стоит доверить важные решения, если не себе самому — искре от того же пламени? Саймон просовывает левую руку в сердце, не задумываясь о последствиях, и сжимает внутри месиво из проводов и структурного геля, бьющееся в агонии, направляя ядовитый гель интуитивно — только живи, адаптируйся! Руку стискивают изнутри, мешая вырваться — так утопающий тянет на дно своего спасителя, — но Саймону уже нет дела до боли: та — лишь игра его подсознания, заключённого в чипе. Мёртвое ведь не может чувствовать; разве мёртвое может хрипеть от собственных криков? Перемены чувствуются по утробному урчанию WAU: вместо яда Саймон становится прививкой. Горестный рёв слышится за спиной; изуродованные руки, обтянутые истлевшей кожей, ложатся на плечи и шею, тянут в разные стороны, силясь оторвать голову с чипом, но Росса останавливает не иначе как чудо: ещё один мутант, морской Левиафан, прорывается в отсек и глотает его живьём. Без рук отправить «Ковчег» невозможно, а без него копия Кэтрин, загруженная в омни-инструмент, тоже погибнет. «Альфа» трясётся, пытаясь вернуть утраченный контроль. Саймон зажмуривается, хотя и этого сделать на самом деле не может, и слушает треск своего костюма под яростным давлением Бездны. Хрустят кости, рвутся мёртвые ткани, которые структурному гелю уже не срастить. Странно, но в мыслях нет ни капли сожаления. Его заживо сплющивает давление, и жизнь покидает костюм вместе с чёрным облаком геля. «Мы попробуем ещё раз», — проносится едва уловимый шёпот перед тем, как отключается чип, и Саймон открывает глаза в кресле пилота. Ведь Ад — это то, что создаём мы сами.