Тайна

Как давно я стала такой? Как давно утонула в омуте отрицательных чувств? Я уже и не помню… Отголоски прошлого неумолимо лезут в голову, мучая, будто издеваясь надо мной. Вечная боль. Всепоглощающая пустота внутри. Это мои верные спутники, сопровождающие меня всегда и везде. Извечное желание почувствовать что-то, помимо боли, печали, помимо злости, ненависти, высеченных на сердце. Мой собственный предел мечтаний, осуществившейся, благодаря ей… Она до странности светлая, добрая, искренняя, словно солнышко, чьи лучи так греют. Я и не думала, что есть такие люди… Мир жесток и беспощаден, но даже в нем есть надежда, прекрасные чувства, не угасающие под гнетом жестокости, не прогибающиеся под ним. Неломающиеся в сердцах даже сломленных людей, затаившись в глубинах их души. Мир не безнадежен… Нет… Удар. Из носа потекла струйка крови. Мир не безнадежен… Еще один, выбивший весь воздух из легких. На этот раз в сплетение. Я согнулась пополам, пытаясь сделать глоток воздуха, но продолжала стоять на дрожащих ногах, которые так и норовили подкоситься. Чертовы садисты, заставшие меня после вечерней тренировки в плохо освещенном коридоре. Отчаянно желающие отыграться на слабом, оторваться на нем, чтобы упиться этим и не вспоминать унижения и все плохое, происходившее за день. А я лишь гордо молчу, не подавая виду, что мне больно, но это совсем не так. Их нетерпеливые физиономии, ожидавшие от меня хотя бы писка, пустые насмешливые взгляды. Мир не безнадежен… Я не должна просто терпеть и бездействовать, чтобы снова и снова самобичеваться из-за своей слабости, глумиться над собственной беспомощностью, скрывая то, что могу дать отпор. Но зачем я скрываю это? Ничего не выражая глазами, я уставилась на парней. Но почему мой взгляд ничего не выражает? Я ошибаюсь. Петра подметила совершенно правильно, попав прямо в точку. Ее чуткость поражает, ведь она заметила, что мой взгляд, скорее, грустный, чем равнодушный, но я всегда пыталась скрыть это, закрыв душу на множество дверей. Мир не безнадежен… Крепко устоявшееся мнение о людях и мире в целом, собственные незыблимые стереотипы, продиктованные отнюдь не прекрасным жизненным опытом, яро пытаются затянуть петлю на шее моему новому убеждению, начало которому было заложено, благодаря ей… Смешки… Хохот… Излюбленная внешняя апатия вдруг сменилась злостью, ненавистью, словно одна из заслонок открылась, демонстрируя, выливая из души все, то что творилось на ней. Слабость — самовнушение. Мой персональный ад, личное частилище. Я не слабая… Нет… Не слабая… Занеся руку для очередного удара, парень вдруг замер, почувствовав резкую боль в причинном месте, и тут же схватился за него, зачертыхавшись. Попятившись назад, я стиснула зубы и еле увернулась от удара, который попытался нанести второй парень из трех. Гневно бранившись, очередное увечье на мне просто возгорал желанием оставить тот, кому я врезала. Парень замахнулся, но попытку пресек голос… Холодный, пронизывающий каждую клеточку, пробирающий до костей и гласящий лаконичное, но безапелляционное «хватит». В висках запульсировало в унисон с чересчур быстрым сердцебиением. Парни содрогнулись подобно мне и широко раскрыли глаза, в которых мелькал неподдельный ужас, страшась того, что может с ними произойти за нарушение дисциплины. Они замолкли, казалось, боясь даже дышать, и замерли в напряженном ожидании участи за свой глупый и опрометчивый поступок. Он вызывал у них просто животный страх… Как можно так бояться человека? Чуть ли не до умолишения?.. Я мелко подрагивала, чувствуя алую жидкость вперемешку с соплями, текущую вниз по лицу, сопровождаемой явственно ощущаемой жгучей болью, а также нещадную острую боль в области живота. Сейчас я выглядела очень жалко, а в глазах этого человека могу показаться еще хуже, чем на самом деле, согласно слухам, бродившим среди солдат. Слабость, которую я почему-то отчаянно не хотела ему показывать еще на тренировках, словно боясь увидеть презрение, отвращение в его взгляде. Но почему меня это волновало? Может, потому что я в целом не хочу ее никому показывать, хотя то и дело, что и демонстрирую беспомощность своим поведением, внушая себе, что она одна из моих неотъемлемых черт. Уставившись в конец коридора, я застыла, узрев, как грозно сверкнули ледяные глаза цвета грозового неба, в которых отражались колыхавшиеся язычки пламени. Лицо не выражало ровно счетом ничего, словно будучи на тот момент каменным. Сам капитан явился как гроза среди ясного дня, явно не предвещавшая ничего хорошего. Десятисекундную гробовую тишину нарушила гулкая, размеренная, неторопливая поступь мужчины, чья тень, отдававшаяся от немногочисленных факелов, казалось, заполонила собой весь коридор. Я каждой клеточкой с каждым новым шагом мужчины чувствовала тревогу, ведь и мне могло сполна достаться, несмотря на то, я значусь жертвой. Я заметила, как мои обидчики напряглись всем телом, боясь шелохнуться. Они стояли спиной к капитану, и это было куда страшней. В голове навязчиво всплыл образ мужчины, ударившего этих сраных садистов кинжалом в спину, словно маньяк, подкравшийся к жертве. Скрип и стук сапог, эхом отдававшийся по коридору, напрягал все больше и больше, а сердце, казалось, отбивало чечетку. Внутри все заледенело. Редко, рвано и тихо дыша, я шевелила пальцами, в которых неприятно покалывало. Потупив голову, уже более не выдерживая одного вида неумолимо приближающейся невысокой, но грозной фигуры, я немигающим взглядом воззрилась на свои ноги, лихорадочно перебирая варианты, в которых я вышла сухой из воды, но в мысли настойчиво закрадывались только плохие, заставлявшие напрягаться всем телом. Шаги внезапно стихли, и вновь повисла гробовая тишина, изредка прерываемая сдавленным и прерывистым дыханием четверых провинившихся. Я почувствовала, как сердце упало в пятки. Мгновение, и словно не выдержав напряжение вкупе со страхом и давление сверлящего его спину пробирающего до дрожи взгляда, крепкого телосложения парень резко развернулся и бросился в ноги капитана, отчаянно схватившись за сапоги мужчины и извиняясь за свой проступок. На него уставились три изумленные пары глаз. Жалкое зрелище. Подняв глаза на капитана, я вдруг лицезрела, как привычно каменное лицо презрительно скривилось и поморщилось от отвращения, будто грязь с рук парня пробиралась сквозь сапоги. Мужчина явно силился и сдерживался, чтобы не врезать парню, а тот просек это и тут же судорожно отпрянул назад, с ужасом воззрившись на капитана и ожидая приговора. Я закрыла нос рукой, дабы крови текло меньше. Снова повисла напряженная тишина, а атмосфера словно накалялась. — Вы, три засранца, вместо того, чтобы завтра отдыхать, будете драить все здание проживания, за исключением комнат, — холодный и противоречиво спокойный голос разрезал молчание. Лицо Капитана вновь перестало выражать что-либо, а глаза заскользили по дрожащим парням, в мыслях которых наверняка и не было негодования, а, скорее, облегчение, ведь все могло обернуться хуже, и они отделались еще легко, хотя задача вскоре им покажется непосильной, но выполнить ее все равно придется. — А ты, — Я притаила дыхание и замерла в ожидании, — Иди в свою комнату. Я почувствовала немыслимое облегчение и отдала честь одной рукой, которой ударила себя по груди. — Есть, — тихо проговорила я, обойдя мужчину, и торопливо зашагала по коридору. Завернув за очередной угол, я, пребывая в раздумиях и все еще пытаясь прийти в себя, врезалась в кого-то. — Петра? — Взглянув на потирающую лоб девушку, тихо и сипло проговорила я, все еще приводя дыхание в стабильность и случайно убрав руку. — Роза, что с твоим лицом? — Ошарашенно воззрившись на меня, обеспокоенно спросила девушка. — Это было страшно.