Контрибуция

Это не было обмороком, потому что он так и не потерял сознание, но не было и приступом, потому что без спазмов и судорог. И прошло быстро, наверное, около минуты, потом постепенно прояснилось в глазах, вернулось чувство равновесия. Эктор держал руку на плече Тони, но не пытался вернуть в вертикальное положение. — Чего ты не понимаешь, Энтони? — прозвучал неожиданно мягкий голос аккерийца. — Скажи, я ведь тоже не телепат. Тони рвано втянул в себя воздух, облизал пересохшие губы. — Кто… кто я для тебя? Что я здесь делаю? Ты купил меня? На бирже? — Да. — На год? — Да. Тони не задавал бы идиотских вопросов и не доводил бы себя до истерики, если бы Эктор сразу и однозначно расставил все по своим местам, обозначил пленному его статус и место. Но Эктор прояснял только то, что было важно знать ему самому. Он даже избегал слов «покупка» и «рабство», только один раз назвал Тони своей собственностью, но и тогда обставил таким образом, будто говорит о законе, а не о собственном отношении. И еще «на весь год, не бойся» — Тони понял только, что попал к Эктору надолго и что тот то ли хвалится, то ли пытается его приободрить. Тони не чувствовал себя приободренным, потому что аккериец забыл пояснить, что собирается делать с ним все это время, кроме как трахать, когда вздумается, и что произойдет, если пленный вдруг не согласится или самому надоест? — И… и что это означает? Ты — мой хозяин? Я — твой любовник или твоя собственность? Если я раб, зачем притворяться, что все как раньше? Если не раб, то почему ты делаешь это со мной? — взахлеб выпалил Тони. — Делаю что? — все так же мягко и абсолютно серьезно спросил Эктор. — Это… все! — неопределенно простонал пленный. Его трясло. Аккериец смерил его взглядом, вздохнул и сделал попытку приподнять, взяв под мышки. — Идем-ка на кровать. Сам Эктор уже успокоился, теперь ему было стыдно, что он своим нажимом спровоцировал у и без того нервного суланца очередной срыв. Но хотя бы удалось вывести его на разговор, пусть и на повышенных тонах. — Нет! — Тони мертвой хваткой вцепился в ножку стола. — Будешь валяться на полу? Это не гигиенично и не эстетично… Давай, вставай. Просто поговорим. Эктор мог бы, наверное, без особого труда поднять пленного на руки или закинуть на плечо, но ограниченное пространство крошечной кухни не давало возможности для таких маневров. Поэтому он просто довел парня до постели, бережно уложил и уселся рядом. — Я твой хозяин. Ты мой любовник. В остальном ничего не изменилось; для меня, во всяком случае. Мое отношение к тебе не изменилось. И ничего плохого я тебе не делаю, — успокаивающим тоном проговорил аккериец. — Если тебе кажется… если что-то не так, то скажи мне, что именно. — Все, все не так! И все изменилось! Ты меня купил! — отчаянно выкрикнул Тони и попытался вскинуться, но его мягко удержали в горизонтальном положении. — Ты говорил, что против рабства! — Да, купил, — спокойно подтвердил Эктор. Он ожидал очередной порции нытья на тему рабства и свободы (у суланцев всегда наблюдались сложности с усвоением зависимого статуса — однажды это принесет им массу проблем на политическом уровне) и готов был повторить все еще по кругу. — Правильнее: выкупил, на год. И потратил дохре… много в общем. Очень много, Энтони. Я не попрекаю, не думай; но, если честно, надеялся, ты это поймешь и оценишь. Отчасти я поэтому на тебя сорвался. Когда ты сказал, что не офицер, не военный… — он как-то вымученно усмехнулся, — в общем, не будь ты офицером, я не был бы сейчас на мели и в долгах. — Я тебя об этом не просил, — буркнул Тони. Новость о долгах должна была бы его удивить, но он был слишком поглощен морально-этической стороной вопроса, чтобы обратить внимание на откровенность Эктора. Он понял только, что ему ставят в вину то, что аккерийское правительство (или кто там формирует цены на этой бирже?) оценило его дороже рядовых, исходя из его звания. — Знаю, — кивнул аккериец, гладя своего мальчика по голове. — Просто объясняю, как обстоят дела. Да, я против рабства. Был и остаюсь. Главным образом потому, что это экономически бессмысленно. У нас все нормально и с автоматизацией труда, и с рабочей силой. Военнопленные уже давно не для работы. Есть, конечно, бордели и рудники, еще кой-какое особое производство, но там задействованы от силы процентов пять. Большинство же военнопленных не отрабатывают даже свое содержание, не то что стоимость. Спросишь: зачем тогда берут? Ради статуса в основном, не все могут себе позволить, поэтому завести одного-двух рабов — это показатель, особенно в столице. Ну и для личного использования тоже берут, в основном помоложе и симпатичных. И еще есть… всякие уроды. Пленные у нас вообще слабо защищены законом. Есть хозяева, кому не просто секс надо, а поиздеваться. Кто-то мстит, кто-то просто садист. Вот поэтому я против рабства. Аккрей от этого здоровее не становится… Я прилягу? Не дожидаясь выраженного согласия, Эктор вытянулся рядом, приобнял пленного, который опять задрожал. — Когда я увидел твое досье с фото в базе… Сначала не поверил, думал, какая-то ошибка: с чего вдруг здесь, и младший лейтенант… Потом, когда убедился, начал искать деньги. Я не планировал вообще кого-то выкупать, знаешь, тем более, офицера — мне не по средствам. Но я представил, что с тобой может случиться, если попадешь в нехорошее место… Ты же у меня такой нежный, трепетный, ранимый… — здесь аккериец потерся носом о его щеку, легонько поцеловал. — Я спать не мог, все думал, что делать… Пришлось занять некоторую сумму. И в столицу на этот сезон я не поеду, если тебе это о чем-то говорит. Про столицу Эктор уже рассказывал, причем довольно обстоятельно и увлеченно, поэтому Тони запомнил. Огромный город, существующий лишь ради двух взаимосвязанных целей — управления страной и развлечения элиты. Все важные дела у аккерийцев происходили в столице: там заключались браки, регистрировались усыновления и прочие гражданские союзы, распределялись должности, жаловались титулы, там протекала вся светская жизнь. Жилье в столице нельзя было купить или получить по наследству, его арендовали, обычно, на один сезон. За три месяца жизни в столице аккерийский офицер обычно тратил все свое жалованье за остальной год, а иногда и за несколько лет, рассчитывая окупить свои вложения повышением и полезными в будущем связями. «Я вот в столицу не езжу, — гордо заявил тогда друг Эктора, вклинившись в беседу. — Ни в чем себе не отказываю. Раз пять, может, был: хватило. По-моему, на Острове намного лучше. А вот Эктору никак без этого, он в политику метит». — Не получишь повышения, значит? — подытожил Тони. — Из-за меня? Жалеешь уже? — Нет, конечно, — решительно возразил Эктор, подкрепив свои слова поцелуем в губы. — Повышение будет, рано или поздно… Я ответил на вопрос, кто ты для меня? Тони кивнул и одновременно отвернул лицо, уворачиваясь от нового требовательного поцелуя. Откровения Эктора на счет финансовой стороны вопроса, конечно, меняли ситуацию. До того Тони думал, что покупка раба — вполне доступная блажь для офицера ранга Эктора Эсвана, дело доступное и не слишком затратное (как собаку завести, к примеру). Новость, что аккерийцу пришлось отказаться от вполне вероятного после победоносной войны продвижения по службе и влезть в долги, была, конечно, неожиданной. Но Тони слишком хорошо чувствовал манипуляцию. Что бы ни делал Эктор, он делал это для себя. Он ведь не собирался отпускать своего бывшего любовника на свободу. Да и с чего бы? Он действительно потратил больше, чем мог себе позволить, и рассчитывает теперь получить все причитающееся взамен упущенных возможностей. Еще и желательно с радостью и благодарностью со стороны «спасенного» пленного! Да и никакой он не противник рабства по сути, если единственный минус видит только в том, что оно не приносит пользы Аккрею! И Тони прорвало; он затрепыхался, вырываясь из объятий Эктора, отпрянул к противоположному краю кровати. К щекам разом прилила кровь, голос и дыхание срывались: — Хочешь представить все так, будто спас меня, пожертвовал ради меня чем-то? Но ты не освободил меня, а просто привез к себе, и хочешь, чтобы я вел себя так, будто ничего не изменилось, а ты мог бы делать со мной, что вздумается? Надо улыбаться, целоваться, подставляться, когда скажешь, и делать вид, что все в порядке, а если тебе что-то не понравится или надоест, то обратно в лагерь! «В остальном ничего не изменилось»! Ты такой же, как остальные рабовладельцы, и делаешь то же самое, Эктор. Аккериец выслушал этот обличающий монолог, лишь слегка сменив позу — приподнявшись на локте, по-прежнему расслабленно. — Ты сейчас так разговариваешь со мной, потому что я такой же рабовладелец, как остальные? Или потому что я пообещал, что не буду тебя бить? — спросил он насмешливо, нехорошо прищурившись. — Вернись сюда, пожалуйста, мне комфортнее говорить, когда твое лицо перед моим. Тони проигнорировал приглашающее похлопывание по матрасу и отполз на пару дюймов дальше. Эктору пришлось повторить просьбу и поуговаривать, прежде чем пленный снова опасливо приблизился к нему. — Я не хочу, чтобы ты делал вид, что все в порядке. Если помнишь, мы с этого начали: сейчас, здесь, со мной — что не так? — Секс, — с усилием, сквозь зубы выдавил Тони и чуть было не добавил: «с тобой». Но хватит и просто отвращения в его голосе. За прошедшие сутки («боже, прошли всего одни сутки?!») Эктор дважды трахал его и еще два раза… удовлетворялся без проникновения? Тони затруднялся определить, как такое называется; наверняка, есть специальный термин, но он не был достаточно подкован в теории. — Секс — это плохо? Необычное заявление для суланца, — ехидно заметил Эктор, пытаясь, как будто бы, перевести все в шутку, но Тони почувствовал, как он заметно напрягся. Значит, все он понимает. — Я не хотел, ты же знаешь. — Ты сказал «да», — напомнил хозяин. Тон у него изменился, стал резче. — Я недостаточно хорошо понимаю суланский, разве «да» — это не согласие? Разумеется, Тони сказал ему «да», когда и не предполагалось другого ответа, разумеется, Эктор отлично владеет суланским, но и другое он тоже должен понимать. — Мне было хреново, я был не готов. А ты хотел сразу и всего; если бы я не согласился, ты бы все равно это сделал, только мне было бы еще больнее, да? В глубине души Тони ожидал, что Эктор уйдет в решительный отказ, что-то вроде: «да как ты мог такое подумать?!» и «я не стал бы тебя насиловать!», и Тони бы ему даже поверил. Но тот молчал. И Тони с ужасом понял, что аккериец обдумывает, прикидывает свои действия в гипотетической ситуации. — Ты… ты правда… Тони живо представил: вот он выходит из душа, вот вместо «конечно, как скажешь», отвечает хозяину что-то вроде: «нет, я не хочу сейчас», а дальше… — Прекрати! — Эктор дернул заполошившегося мальчишку на себя, сжал в объятиях. — Я не несу ответственности за то, что ты сам додумал. Я тебя не заставлял, не угрожал. Что до того как все было… Мне стыдно, правда. Прости меня. Надо было по-другому, не заваливать тебя сразу, сперва расслабить, поговорить, так? Хороший мой, маленький… Я же стараюсь загладить вину, не видишь разве? Тони еще подергался, больше для порядка, чем вправду стараясь вырваться, и притих, вжавшись лицом в плечо хозяина. По крайней мере, аккериец понимает, что поступил по-скотски, хотя бы в этом. Тони подбавил жалобливых интонаций: — Мне было больно, я отвык, не подготовился, у меня полгода этого не было… — А у меня — год, — парировал Эктор. — Ну да, что тебя удивляет? Я же на Острове отпуск отгулял и обратно, у нас строго с этим в служебное время. Так что я только о тебе и думал, каждый день, — он сделал паузу, прикинул в уме и поправился: — Ну хорошо, в среднем через день, но это минимум. Поэтому и не сдержался, мне уже в машине было невмоготу, а когда ты вышел после душа, в одном полотенце… — Ты мне одежду не дал, — напомнил Тони. — Говорю же: виноват. Я видел, что тебе… не очень приятно, но не думал, что настолько паршиво, ты ведь молчал. Если бы сказал, я бы притормозил или по-другому как-то попробовал, без вреда для тебя. Впредь обо всем таком, важном, сообщай словами и желательно сразу, хорошо? И про приступы, и про секс, и прочее. Ты же этого боишься? Что снова не сдержусь и сделаю тебе больно? — Этого тоже, — пробубнил Тони. — Давай уж полный список. И пожелания заодно, чтобы я знал, куда двигаться, — добродушно подстегнул Эктор. Тони растерялся. Показалось, что аккериец над ним смеется, но тот хоть и улыбался, но, кажется, без издевки. — Домой хочу. — Это ясно. Что еще? — Не хочу, чтобы трогали… в плане интима. Без моего согласия, — Тони как-то интуитивно выбрал нейтрально-безличную формулировку, вместо вполне конкретного: «не хочу, чтобы ты меня трогал». — И… матери позвонить. — Все? — Да… Пожалуйста, Эктор. — Я только рад исполнить все твои желания; только, боюсь, сперва придется соотнести их с моими собственными и с реальностью. Давай по порядку. Отпустить тебя я не могу. Просто нет такой юридической возможности, — добавлять «даже если бы хотел» аккериец не стал. Он тоже умел выбирать дипломатичные формулировки. — Я взял тебя на год, через год должен вернуть, даже чуть раньше уже, через сорок шесть недель, с учетом времени, которое ты отбыл в лагере. Дальше официальное рассмотрение и если все хорошо — едешь домой. Вас же информировали об этом. По второму пункту… я не могу совсем тебя не трогать, понимаешь? И как ты себе это представляешь? Здесь одна кровать, лежать рядом и не касаться друг друга? Это больная история какая-то, ни у меня выдержки не хватит, ни у тебя нервов, согласен? Пленный обреченно кивнул. Он и не рассчитывал особо выторговать себе неприкосновенность (банально не на что было торговаться), но то, как Эктор припечатывал аргументами, просто деморализовало. «Мне жаль, но я не могу тебя отпустить, просто нет возможности, и раз нам придется жить вместе, как можно требовать, чтобы я тобой не пользовался?» Еще бы заявил, что воздержание вредно для здоровья! И опять Тони чувствовал манипуляцию, но загруженный переживаниями мозг отказывался искать логические возражения. — Я сейчас говорил именно про прикосновения, ласки… — продолжал Эктор. — Пока ты не готов, не восстановился полностью, ничего сверх того и не будет, даю слово. Как я трогаю тебя сейчас — разве тебе плохо, неприятно? Тони помотал головой. Эктор обнимал его, вытянувшись рядом, слегка поглаживал по спине и волосам, не отвлекаясь от разговора, интимно, но еще не домогаясь, не принуждая. Это было терпимо. — Без секса, в смысле с проникновением, пока не буду готов, так? — медленно повторил Тони. — И даешь слово? — Слово офицера, — самодовольно заверил аккериец. — И последнее, на счет звонка матери… Обещаю подумать, что тут можно сделать. Я не против, чтобы ты общался с родными, только нужно придумать, как это можно сделать безопасно, не рискуя нарваться на неприятности. У Тони защипало в глазах, а сердце зашлось, как сумасшедшее, почти до боли. Он сам потянулся к хозяину, практически прилип к нему, беспорядочно целуя губы, щеки, подбородок, скулы. — Ну все-все… — смеясь, успокаивал тот. — Мы договорились, пришли к компромиссу? Полчаса спустя Тони все так же лежал под боком у хозяина, обдумывая прошедший разговор. Эктор рассеянно приобнимал его одной рукой, а другой листал новости и попутно переписывался с кем-то в коммуникаторе. — По-моему, так называемый компромисс сводится к тому, что все осталось, как и было? — хмуро заметил Тони. — А ты думал? Я зря курсы на переговорщика проходил? — не отрываясь от комма, усмехнулся аккериец.