Контрибуция

Тони про себя обозвал то место, куда они с Эктором направлялись, «рехабом». Сначала десять часов (вечер и ночь) ехали поездом на север. Из всех видов транспорта аккерийцы больше всего уважали наземный. Качество и количество дорог удивляло, учитывая небольшую плотность населения и климат. Лет семьдесят назад аккерийцы прогрызли тоннели через горы, соединив тремя железнодорожными лучами равнинную и горную части своей страны. Из-за того, что большая часть пути пришлась на темное время суток, Тони толком не насмотрелся в окно, зато умудрился выспаться. Ехали в основном через хвойные леса, позже — горную тундру, были и остановки в городах. Только выйдя на конечной станции железнодорожной ветки, Тони понял, где оказался. Это был не город и даже не поселок, а скорее, перевалочный пункт. Несколько белых деревянных бараков с ярко-красными крышами выполняли функции склада, магазина, фельдшерского пункта, депо и, собственно, вокзала. Некоторые здания были разрисованы яркими рисунками — схематичными изображениями птиц, животных и растений. — Атмосферненько, — прокомментировал Тони, оглядываясь по сторонам. На станции их встретил хозяин «рехаба» — мужчина лет пятидесяти пяти, чистого аккерийского типажа, очень смуглый, с раскосыми глазами и длинными полуседыми волосами. Одна прядь, спускавшаяся вдоль щеки, была плотно оплетена разноцветными нитями и украшена несколькими бусинами-подвесками. Аккериец был одет в легкую осеннюю куртку-пуховик, импортные ботинки и традиционные вельветовые штаны, сбоку по всей длине расшитые бусинами. Его звали Ходд, но он использовал еще какое-то диалектное прозвище, которого Тони не понял. Эктор потом объяснил, что оно означает «старый или давний приятель». Передвигался Ходд на добротном, хотя и не новом внедорожнике аккерийского производства. От станции до самого дома ехали еще часа два по бездорожью. Теперь у Тони была возможность рассмотреть местность как следует. Был пасмурный день. Небо тусклое, набрякшее. Земля — серо-коричневая, на первый взгляд будто голая, но на самом деле покрытая слоем лишайников и жухлой отмирающей растительности. Деревья здесь были редкостью, все больше кустарники и карликовые сосны. Открытые пространства сочетались с цепочками невысоких оголенных вершин. Некоторые были выскоблены, словно ложкой, прошедшим здесь некогда ледником. Он же, отступая, оставил после себя валяющиеся повсюду гигантские валуны и камни поменьше. «Отсюда же хрен выберешься, если вдруг что, — думал Тони. — Тут даже тяжелая техника нормально не пройдет». Местность была пересеченнее некуда. Где-то машина шла почти легко, а где-то водителю приходилось выруливать змеей, по памяти находя единственный доступный путь между неровностями и валунами. Вдруг Тони увидел сбоку что-то яркое — изумрудно-алое, в низинке между мхами и жухлой бесцветной травой. Словно пруд, обильно зацветший водорослями, а вместо воды в нем — кровь. — Что это? Старина Ходд, молчавший всю дорогу и вообще, кажется, не особо разговорчивый, усмехнулся. — А… тьянка. Первый раз ее видишь? Его развеселило, что кто-то может не узнать тьянку. — Я тоже первый раз вижу, — задумчиво признался Эктор. — Именно как она растет. — Здесь обдирают все, — Ходд махнул рукой. — Станция близко, все дерут. Это так, мелочь. Километров бы пятьдесят отъехать — вот кругом она. Отсюда досюда, — он широко повел рукой, обозначая все пространство впереди и сбоку. Наконец из-за очередной гряды показалась небольшая чашеобразная долина, две трети которой занимало озеро, такое же серое, как небо, и ледяное даже на вид. С юга и запада долину прикрывал извилистый вал, больше всего напоминающий железнодорожную насыпь, но слишком неровный, чтобы быть рукотворным, а с севера — сплошная стена льда и снега. Ледник, создатель всего этого великолепия рельефа. Он был гигантским, по меньшей мере пятнадцать метров в высоту у самого края и около тридцати — ближе к центру. Приходилось задирать голову, чтобы просто увидеть, насколько он высок. — Нихрена себе! — вырвалось у Тони. — Это и есть Гобрин? Старина Ходд опять посмеялся невежеству приезжих. — Нет, это «хобрин-хок», как это… а, маленький Хобрин, малыш считай. У него и названия нет, — Ходд говорил по-своему, с сильным местным акцентом, которого Тони никогда не слышал ни у Эктора, ни у кого из жителей равнинной части Аккрея. — Сам Хобрин дальше и вдесятеро больше этого. Но отсюда его не видать. Домик был небольшой, стоял метрах в трехстах от панциря ледника и казался совсем крошечным на его фоне. Бревенчатый, черно-серебристого цвета (будто бы дерево выцвело или поседело от времени), ни краски, ни украшений; словно пытался замаскироваться, слиться с природой. За домиком виднелась еще пара хозяйственных построек. — Здесь есть все необходимое, — объявил Ходд. — Генератор и топливо, печка Чейба, плитка, лампочка. Еда, питьевая вода и все такое. — А санблок? — спросил Тони. Спросил, конечно, просто так; видел же уже, что его нет и неоткуда взяться. — Нужник? Вон, снаружи. — А мыться? — Вон, озеро. Пить нельзя. Купаться можно. «Купаться?! Да они, блядь, издеваются!» — чуть не взвыл Тони. Теперь уже Эктор прилагал усилия, чтобы не заржать. — Я тебя предупреждал, что это не курорт, — сказал он по-сулански. Тони по-сулански посоветовал ему заткнуться. Старина Ходд явно не намеревался задерживаться надолго. Он только попросил Эктора (которого, очевидно, считал главным) осмотреть генератор и печку и засвидетельствовать их исправность. — Шуметь здесь можно, ледник спокойный, безопасно, — заверил он напоследок. — Деньги для мертвых под крыльцом. Связи здесь только нет, Хобрин шумит, мешает. Я вернусь через неделю проверить, все ли в порядке у вас. Слова на счет безопасности ледника обнадеживали, но вот остальное Тони очень не понравилось. — Как это нет связи?! Что еще за деньги для мертвых? — спросил он у Эктора, как только хозяин уехал. Тот неопределенно пожал плечами. — А-а-а… местные поверья, наверное. Я же тебе говорил: почитай на эту тему.

***

Тони еще немного поворчал, но не всерьез, а потому что видел, что Эктора это забавляет, а не напрягает. Потом взялся за работу. В доме было пыльно; сказывалось нерегулярное пребывание в нем жильцов. Тони нашел тряпку, ведерко и протер углы и горизонтальные поверхности. Когда он открыл окошко, чтобы немного проветрить и пустить больше света, с рамы посыпались ошметки ссохшегося уплотнителя. Пришлось помыть заодно и окошко с рамой. Больше всего пыли было в многочисленных плотных покрывалах и пледах, которые, похоже, не вытряхивали уже несколько лет. — Их надо выбить, а потом постирать. Сколько будет сохнуть, как думаешь? — Ну давай, — скептически отозвался Эктор. — Сутки, наверное. Сам он не помогал. Только один раз принес ведро воды из озера и сел, потому что забеспокоила нога. Перед отъездом Матиас и Элисио все-таки оттащили его к врачу, который наложил рассасывающийся шов. Теперь Эктор жаловался, что порез болит сильнее, чем до этого под пленкой. «Зато ничего не разойдется, — отвечал суланец. — Чтобы я с тобой тут делал, если бы открылась рана, а связи нет, транспорта нет, до станции хрен знает сколько километров?» Закончив с уборкой, Тони начал осматривать запасы, оставленные хозяином «рехаба». В основном это был типичный аккерийский продуктовый набор, состоящий из консервов, брикетов быстрого питания и круп в герметичных контейнерах. Всего в достаточном количестве, но уж очень однообразно. «Хотя, Эктору наверняка будет нормально. Он примерно так и питался всю сознательную жизнь». Из интересного нашлась здоровенная банка затвердевшего меда, пара кило сахара и берестяной контейнер цилиндрической формы с какими-то сушеными листьями, похожими на чай, но не чайными. Аккерийцы вообще любили чаепития и все сладкое, кроме шоколада. (Шоколад бы тоже любили, но по какой-то причине плохо усваивали). Даже Эктор, который без энтузиазма относился к кондитерским изделиям, сыпал в чай и кофе по две-три ложки сахара-рафинада и считал это нормой. — Вот это и будем пить теперь, — возвестил Тони, изучив содержимое туеса. Дедуктивным методом удалось определить, что в нем высушенные листья тьянки. — Здесь есть чайник? — Я видел котелок, — сказал Эктор и лениво махнул рукой, указывая направление, но даже не попытался встать, чтобы подать искомый предмет. — Нога болит? — спросил суланец, стараясь скрыть раздражение за демонстративной заботой. — Жжется немного. — Сейчас бы накатить, да? — Блядь, не начинай! — огрызнулся Эктор. — Да, мне хреново; и оттого, что ты мельтешишь перед глазами, легче не становится! Тони заставил себя заткнуться (на время) и спокойно приготовил пойло. «Трава травой. Горчит. Но пить можно. С медом даже неплохо». Но вот что делать с Эктором, было непонятно. Утром в поезде и позже, когда общался с хозяином рехаба, он еще был нормальный, а потом его опять накрыло. Месяц в избушке без санблока и без связи прожить можно, хоть Тони уже и отвык от походных неудобств. Но за тот же срок бок о бок с аккерийцем, которого швыряет то в хандру, то в психоз и агрессию, можно самому свихнуться. Пришлось сделать усилие и напомнить себе, что сам — не просто согласился! — настоял. Знал, на что шел. — Мне всегда не по себе первые дни на новом месте, — начал разговор Тони. — Я нервничаю, боюсь, что не смогу заснуть. Хочется все бросить и вернуться домой. Мой психотерапевт называл это «бытовой паникой» и рекомендовал заниматься какими-то обычными делами, прибраться или разложить вещи. Сделать новое место более знакомым, тогда это чувство вскоре пройдет. — Я не знал, что у тебя такие сложности, — сказал Эктор. — Я раньше не говорил. А у тебя бывает… что-то подобное? Тони хотел только переключить Эктора хоть на какой-то разговор, но тот по привычке решил, что ему сейчас будут за что-то предъявлять. — Не знаю. У меня никогда не было места, которое я бы мог назвать своим домом. Я был в двух воспитательных центрах, потом семь лет в академии. Мне там нормально было, но это не дом. Они и не пытались делать вид… Потом жил в казарме, отпуск — в служебке. Я планировал однажды купить свой собственный дом, как-нибудь потом. Когда стану полковником, например. Но сам видишь, как херово получилось. — Э-э-э, погоди, почему? Ты же не пытался купить свой собственный дом! Это дом Корсы, он его делал под себя, под свои вкусы и хотелки. Ты не обязан жить так же. Тебе не просто так все говорят, что тебе это место не подходит. Ты можешь продать этот дом и взять то, что тебе самому понравится. Тони осекся, задумавшись: а что, собственно, Эктору нравится? Он конформист, не любит роскошь и эпатаж, не разбирается в дизайне. Хочет уюта, но не понимает, как его создавать; подменяет бытовым удобством. Сам следит за порядком (если не в запое и не в депрессии). Порядок понимает как отсутствие всякого хлама, мусора и пыли, чистые ровные поверхности. Представить идеальное для Эктора жилье оказалось несложно, не пришлось ничего выдумывать. Аккерийский городской стиль (заимствованный, кстати, из Сулана) — простой, универсальный, очень удобный. Единственный недостаток — полное отсутствие индивидуальности; «ремонт от застройщика» — это про него. Но для Эктора это скорее плюс. — Нормальное жилье, человеческое, как у всех. Вот, например, Элисио ведь справился, верно? Ты помнишь, какой у них классный коттедж? Такая уютная гостиная, дворик, сауна, бассейн… может, и порно-комната есть, не знаю — я на втором этаже не был. Эктор улыбнулся в ответ на его предположение. — Нет, у них там, на втором этаже, «комната ожидания». — Серьезно?! — Ага. Они в двух очередях стоят, Эл в государственной как военный, а Ричи — в коммерческой. Года через два-три сравняются. Хотят одновременно двоих малышей взять. Они официально в браке, здоровы, оба с хорошим доходом. Должно получиться. — Боже мой, как это мило! А нет такого, что иностранцев нарочно тормозят в очереди? — Нет. Раньше было, теперь нет. Иностранцы очень помогают генетическому разнообразию, а здоровье потомства — это приоритет. К тому же, мы и так неоднородная нация — три расовых типажа на популяцию. — Я заметил. Местные и вас немного за иностранцев держат, да? — Есть такое, — согласился Эктор, уже совсем оттаяв. — У местных и язык свой, точнее, группа языков. Сейчас эти наречия вымирают, замещаются потихоньку равнинным аккерийским диалектом. Но лет семьдесят назад мы бы вряд ли нормально объяснились с кем-то вроде Старины Ходда. Ну и культура, образ жизни… большинство здешних обитателей никогда не покидает горный пояс, живут изолированно в своих поселениях. Некоторые ведут кочевой образ жизни, как их предки. Процесс миграции на юг, конечно, идет, но займет еще не одно поколение. Ты заметил, что Старина Ходд совсем не удивился, что офицер-аккериец приехал с суланцем? Для него разница между мной и тобой меньше, чем между ним и мной. Просто есть жители горного пояса, а есть южане — как я, или как Матиас, или вот как ты. — Или кхадарцы, например? — Ну нет, кхадарцы — другие, это и дураку понятно. Забавно было наблюдать, как уважительное отношение к инаковости жителей горного пояса в мгновение сменилось старой доброй ненавистью к чужакам, недочеловекам. Эктор как-то сказал, что ксенофобии нет места в аккерийской государственной идеологии. В целом это так и было. Тони хоть и мало общался с простыми аккерийцами, но видел, что они не накручены, несмотря на только что закончившуюся войну. Некоторая присущая им настороженность объяснялась исключительно закрытостью границ и тем, что они в принципе редко видели иностранцев, а не пропагандой. Но все это перечеркивалось одним жирным исключением: кхадарцы. Эктора от одного воспоминания о службе на границе передергивало. Тони решил тему не продолжать, а заняться обедом. — Рис с тунцом или бобы с говядиной, что предпочитаете, сэр? — шутливо осведомился он. — Без разницы, давай что тебе больше нравится. «Мне больше нравится нормальная еда, в которой есть овощи». — Отлично, тогда рис. Во время еды Эктор вдруг спросил, словно возвращаясь к недавнему разговору: — И что… психотерапевт просто дает советы? — Ну-у, не совсем. Ты рассказываешь ему свои проблемы, и вы вместе стараетесь прийти к какому-то решению. Он не должен просто давать советы или навязывать свое видение ситуации. У него нет задачи сделать тебя нормальным или удобным для окружающих, а скорее помочь тебе разобраться в себе, понять, что с тобой происходит и почему. В идеале после психотерапии тебе не просто становится легче, а ты учишься сам справляться с теми ситуациями, где раньше тебе требовалась помощь. — Звучит, как будто это средство для несамостоятельных людей. Что, взрослые люди тоже проходят эту терапию? — Если хотят. Ты примешь сегодня мирту? Ричард через мужа передал тридцать таблеток с формулировкой: «не панацея, но хуже не будет». Эктор сначала наотрез отказался, но вчера в поезде Тони все-таки уломал его выпить одну, пообещав, что мирта поможет заснуть. Конечно, эффекта от нее не намного больше, чем от плацебо (непонятно даже, на кой черт в Аккрее ее решили сделать рецептурной), но Эктору с его слишком серьезным ко всему отношением может и помочь. Тот промычал что-то неопределенное в ответ, что суланец интерпретировал как согласие.