Сафлор

Нелюбовь Цукасы к близкому общению с другими людьми была единственным положительным моментом в их с Соквоном «договоре». Он и прежде почти никуда не выходил – курсировал на работу и обратно, не сбиваясь нигде по пути и даже не отвлекаясь. В магазинах покупал только необходимое, в транспорте никогда не проезжал лишних остановок. Цукаса предпочитал проводить время в одиночестве, ни с кем особенно не сближаясь. Опыта, приобретенного еще до двадцати пяти, было вполне достаточно, чтобы разувериться в человеческом обществе и перестать искать новых знакомств. Он был неизменно вежлив с сослуживцами на рабочем месте, но за его пределами ни с кем не поддерживал связей, и даже с парнями из тренажерного зала или с баскетбольной площадки у него было весьма поверхностное знакомство. Он довольно быстро нашел работу в магазине, где требовался молодой человек, умевший говорить вежливо и обладавший приятной внешностью. Цукаса почти сразу же определил для себя этот магазин как весьма подходящий, поскольку сотрудников было немного, а клиентов – напротив, весьма и весьма немало. Это подходило ему по нескольким причинам – поскольку консультанты получали определенный процент от продаж, благодаря внушительной доле клиентов на «душу персонала» Цукаса мог зарабатывать больше денег. К тому же, занятые делом, другие консультанты просто не успевали заниматься ерундой и приставать друг к другу с вопросами – это тоже было хорошо. При этом рабочий день ограничивался десятью часами, после чего Цукаса был абсолютно свободен и мог делать, что пожелает. С такими мыслями он довольно быстро согласился на работу и приступил к выполнению своих обязанностей немедленно. На самом деле заработать можно было и в Саппоро – там было много таких же вот магазинчиков, торговавших бытовой техникой. Для начала Цукаса выучил, где находились те или иные отделы магазины – на первый день этого было достаточно. Он провожал клиентов в нужном направлении, улыбался им, объяснял, где находились пылесосы, а где телевизоры. В конце дня ему выдали каталог, чтобы он зубрил товары по наименованиям, ценам и техническим характеристикам. Цукаса просидел за ноутбуком почти до двух ночи, находя в интернете значения тех или иных технических терминов, чтобы лучше понимать, чем были хороши или нехороши товары, предлагавшиеся на теперь уже его рабочем месте. После первой недели он получил заработную плату, которой вполне хватило на покупку хорошего проездного и еще много чего другого. До этого ему приходилось пользоваться деньгами, которые Соквон все-таки оставил на тумбочке в прихожей. Дальше Цукаса решил обходиться уже собственными силами, и это было куда лучше. Он разжился двумя комплектами постельного белья, купил один спортивный костюм, а потом задержался в хозяйственном отделе того самого магазина, работавшего на первом этаже его дома. Квартира приобрела более или менее законченный вид, теперь в ней вполне можно было жить. По вечерам Цукаса выбирался на балкон и сидел там, ничего не делая и только глядя на город. Было как-то странно – лето подступало семимильными шагами, но вечера оставались прохладными, так что иногда даже приходилось надевать толстовку. Цукаса думал о том, как странно все с ним случилось – пошла вторая неделя, а Соквон так ни разу и не появился, и из-за его отсутствия многое стало казаться нереальным. Как будто не было договора, не было шантажа и этих идиотских видео, не было того дня и последовавшего за ним утра в гостинице в Саппоро, когда они не вставали с постели. На десятый день Цукаса проснулся, открыл глаза и понял, что еще никогда не жил так долго в одиночестве – с ним всегда кто-то был. То есть, даже когда он месяцами напролет жил без Наоко, ее вещи все равно присутствовали в квартире, и Цукаса знал, что мог ждать ее. Это делало жизнь полнее и приземленнее. А теперь эфемерность его положения усиливалась тем, что в квартире было просторно и пусто. Он вообще перестал четко понимать, зачем притащился в этот Сеул, если все было так… прозаично. Как будто этот придурок Соквон вытащил его из родного дома, просто чтобы поселить в этом доме как психа-одиночку. Когда-то Цукаса увлекался русской литературой – это было еще на первом курсе университета, когда их гоняли по философии и словесности. Тогда он и прочел книгу некоего Грина – даже не книгу, а просто рассказ. Ничего особенного в нем не было, просто один человек поселил другого в квартиру и поручил ему каждый вечер зажигать лампу в определенный час. А потом сказал своему другу, что ему это, в общем, не нужно, просто он сделал из этого «лампочника» себе игрушку. Бесполезную и одинокую, ожидавшую непонятно чего игрушку. По вечерам звонила мама – интересовалась его делами, беспокоилась, благодарила и хвалила его. Наоко не звонила и не писала. К концу второй недели, когда стало жарко даже по вечерам, Цукаса стал подозревать, что Соквон приготовил ему какой-то ужасный сюрприз – что-нибудь реально отвратительное. Иначе чем еще можно было объяснить такое затишье? Отсутствие звонков объяснялось легко – Соквон не взял его номер, несмотря на то, что у Цукасы еще остался прежний, тот, что он завел еще до отъезда из Кореи. Этот номер еще не успел сгореть, так что теперь Цукаса пользовался им. Но почему Соквон не взял номер, почему он не приходил? Ожидание уже начинало выводить из себя, и Цукаса подумал, что оказался в самом бестолковом состоянии за всю свою жизнь. Днем он работал и не дергался, а по вечерам вздрагивал от каждого шороха, потому что ожидание натягивалось тугой струной, и он не мог расслабиться, даже когда ходил в туалет. В пятнадцатый вечер пребывания Цукасы в Сеуле Соквон пришел. Принес какой-то пухлый пакет с торговым знаком магазина, оставил его на столе в гостиной, расслабил узел галстука и бухнулся в кресло, даже не посмотрев, не валялось ли там каких-нибудь мелких вещей, вроде пульта от кондиционера. – Я уже обрадовался, что ты умер, – мрачно сказал Цукаса, усаживаясь на диван и глядя на слегка похудевшего и бледного Соквона. – Но вид у тебя такой, как будто ты вот-вот соберешься отойти в мир иной или только что оттуда. Ты точно по адресу пришел? Соквон потер пальцем над бровью – он выглядел действительно усталым, его слегка смуглая кожа приобрела нездорово бледный оттенок. Цукаса разглядывал его без всякого стеснения. За те три раза, что они лежали рядом в постели, он успел многое узнать о теле Соквона – он знал, насколько крупными и сильными были ладони, насколько крепкими были бедра, насколько увеличивался возбужденный до предела член, насколько острыми были зубы. Однако он все еще не мог составить конкретного мнения о лице Соквона – о том, как это человек выглядел. Что же, для двадцати трех он смотрелся весьма солидно. Цукаса решил, что Соквон был тем типом парней, от которых все девушки запросто покрывались испариной – высокий, широкоплечий, но не грузный. На свое сложение у Соквона была довольно тонкая талия, что делало его тело соответствующим глупым классическим пропорциям. Крупные колени, локти, да и вообще любые суставы говорили о незаурядной силе. Цукаса не умел отличать лица с операциями от натуральных, но думал, что высокая переносица Соквона не выглядела геометрически «пластиковой». Веки без складки также говорили о том, что никакие скальпели над этим лицом не порхали. Впрочем, еще больше внимания привлекали губы – довольно пухлые, слегка выпирающие, но четко очерченные. Цукаса и прежде отмечал красоту Соквона но теперь, когда ему выдался шанс разглядеть это лицо как следует, он подумал, что перед обладателем таких денег и внешности должны были без труда раздвигаться любые ноги. Или почти любые. – У тебя есть настольная плитка? – спросил Соквон чуть позже, совсем снимая галстук. – И какая-нибудь футболка пошире. Ты совсем худой, боюсь, не влезу. Цукаса без слов поднялся и вышел на балкон, где сушились его еще японские футболки – широченные, как на сумоиста. Пока он снимал прищепки, в кармане его домашних шорт завибрировал телефон. Звонила Наоко. * Соквон жалел, что не пришел на следующий же день или чуть позже – потому что когда вышли те отмеренные им же три дня, случился не аврал, а натуральный сход лавины. Туристической. Летний сезон почему-то начался быстрее, и он подозревал, что всему виной был легкий зимний кризис, когда акции нескольких крупных промышленных монстров Кореи начали одновременно терять позиции. Весной положение выровнялось, но к этому времени миллионы офисных сотрудников успели так сильно перенервничать, что теперь остро нуждались в отдыхе от корейского быта и повседневных реалий. Об этом следовало задуматься раньше, но он был слишком занят Цукасой и почти все пропустил. Это не было критичной ошибкой и никак не выставляло его в плохом свете перед отцом или старшими братьями, с которыми у Соквона была постоянная конкуренция. Особенно натянутые отношения были между ним и Кансоком, которому приходилось руководить прокатом автомобилей – этот бизнес оставался весьма доходным, но очень нервным и считался менее престижным, нежели туристический. Первоначально заниматься этим должен был Соквон, и Кансок даже некоторое время управлял туристической группой агентств, но еще до того, как Соквон закончил университет, отец снял второго сына с этой должности и оставил это место за собой, после чего передал младшему. Соквон никогда не уточнял, что именно случилось. Учитывая, что с его назначением сменили практически всю верхушку компании, можно было понять, что Кансок не просто по-крупному лоханулся, а, скорее всего, сделал что-то на грани преступления. Соквон знал характер Кансока и нисколько не сомневался в его отчаянности. Однако теперь, когда он уже третий год успешно работал и занимался своими делами, многое сгладилось, и Соквон даже позволял себе вот такие передышки. Правда, чтобы не стало хуже, ему пришлось усиленно вкалывать десять дней, забыв об отдыхе и здоровом сне – он даже вспомнил того самого японского премьер-министра, умершего от кароши. Прямо на рабочем месте, можно сказать. Он вообще довольно часто вспоминал о Японии. Разумеется, из-за Цукасы. Едва у него выдался более или менее свободный вечер, Соквон сразу же поехал в выбранную самолично квартиру. По дороге остановился и купил в хорошей лавочке у знакомых подготовленный к прожарке самгёпсаль, в супермаркете захватил пакет отварного риса – его оставалось только разогреть в микроволновке. Цукаса был в доме – открыл по первому звонку, не стал задавать никаких вопросов. Съязвил, разумеется. Соквон ждал чего-то такого – почему-то ему казалось, что он уже достаточно хорошо знал Цукасу, что, конечно, не соответствовало истине. Самгёпсаль принято готовить на низком столике и на настольной плитке – желательно, чтобы на полу было что-то постелено, иначе растопленное сало брызжет во все стороны и заляпывает пол. Соквон подумал о газетах, которые вполне можно было расстелить под столик, а настольную плитку Цукаса должен был купить сам – в конце концов, какой дом можно представить без такой вот плитки. Однако не успел он выложить все свои планы, как произошло что-то интересное – Цукасе позвонили. Этот чертов японец был на балконе – поперся туда за футболкой, а потом вытащил телефон и застрял. Соквон, сидевший в гостиной и наблюдавший за ним через стеклянную дверь, стал помимо желания прислушиваться к разговору, хотя разобрать что-то с такого расстояния было просто нереальной задачей. Он откинулся на спинку кресла и уложил затылок на обитый мягким бархатом широкий подголовник, принимая удобное положение, чтобы можно было читать с губ. Цукаса говорил по-японски и при этом то отворачивался к перилам, то возвращался к бельевым веревкам, так что с губ тоже особо читать не получалось, даже при том, что у Соквона были неплохие навыки. Он вообще много чего умел – пока учился за границей, потратил уйму времени на разные бесполезные курсы и прочую фигню. «Айтакатта» - «соскучился»? «Мо сукоши» - «еще немного»? «Боку мо» - «я тоже»? «Яксоку» - «обещаю»? Соквон почувствовал удушающее желание выйти на балкон и разбить телефон Цукасы о стену, а самого его втащить в зал и завалить прямо на пол, чтобы отодрать без смазки. Разумеется, это было только кратковременное желание, но оно было таким сильным – почти как помутнение. Всепоглощающее и внезапное, как паническая атака – никак не совладать. Хорошо еще, что быстро отпустило. Цукаса мог любить кого угодно и встречаться с кем угодно. У него была своя жизнь, и даже если Соквон выяснил о нем очень многое, всех деталей ему было все равно не узнать. Например, ему было совершенно ничего не известно друзьях Цукасы или хотя бы о приятелях – когда он наводил справки, показалось, будто таких вообще не было. Хотя, глядя на Цукасу, с трудом верилось в его отшельничество – красота, сносный характер и трудолюбие должны были располагать к себе людей. Что же с ним было не так? Пришлось напомнить себе, что шантаж отдавал в распоряжение Соквона тело Цукасы, но никак не его мысли и чувства. Закатывать ему истерики и трахать его без смазки было бессмысленно – Соквон и так выставился жалким и беспомощным, открывшись Цукасе в своей зависимости от него. Но разве был шанс скрыть это? В сексе это и было жертвой – открытость. Соквон знал, что без полного погружения в другого человека секс становился просто собачьей случкой – еблей без вкуса и запаха. Все равно, что подрочить чужим телом. Настоящий секс, или хотя бы что-то похожее на него, подразумевало некоторую долю открытости. Интимности. Он позволял это себе с парнями на одну ночь, поскольку знал, что они вряд ли могли когда-нибудь еще ему встретиться. Позволял он это себе и с Цукасой, но по прямо противоположной причине – потому что собирался видеться только с ним. И все-таки это очень злило. Даже бесило. Невыносимо. Цукаса с кем-то ворковал на балконе, и у Соквона дрожали руки – от желания выплеснуть свою злость прямо сейчас. Но что он мог сказать? «Забыл, кому принадлежишь?» Охренительные заявочки – совсем как брошенная жена-истеричка, обламывающая ногти в надежде удержать мужа. На такой вопрос Цукаса вполне мог ответить: «Вот, пожалуйста, моя задница к твоим услугам, но все остальное я все-таки при себе оставлю». Соквон понимал бессмысленность своей жадности, но от этого осознания голод слабее не становился. Цукаса вернулся в гостиную с футболкой, бросил ее Соквону на колени, а потом пошел в кухню за плиткой. Даже не посмотрел на него – просто прошел мимо, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Соквон переложил скомканную футболку на подлокотник кресла, поднялся и в три шага нагнал его, прижав животом к стене. – Я говорил с Наоко, – сразу сказал Цукаса. – Пусти блять. Это самое «блять» было для Цукасы чем-то сродни не слову-паразиту, а слову-спасителю. Он начинал сыпать им в минуты, когда очень сильно нервничал или чего-то боялся. Соквон поцеловал его в шею – липко, долго и больно, прихватив напоследок зубами. Разжал руки и отступил. – Иди за плиткой, пока я не передумал. – Не ходи за мной, – удаляясь в кухню, бросил Цукаса. – Я многое могу стерпеть, но вот в кухне трахаться – нет, никогда. Стало смешно. Да кого Соквон хотел обмануть? Эта сволочь все видела насквозь, и все слова были лишними. Какое еще человеческое достоинство можно было сохранить перед тем, кто и так все знал – прячь, не прячь? Тонко нарезанная пряная свинина шипела на сковороде, и Соквон переворачивал ее прямо палочками для еды – в доме у Цукасы они были обычными металлическими, прямо как в школьных столовках. Подход человека среднего достатка – выбирай вещи, которые прослужат тебе несколько лет. Цукаса наблюдал за тем, как Соквон переворачивал мясные ленточки, время от времени помогая докладывать или наоборот убирать их со сковороды. С ним было удобно – он сам понимал, когда и что нужно было делать. Эта странная проницательность была практически его эквивалентом – Соквон подозревал, что Цукаса был таким абсолютно во всем. В сексе, наверное, тоже. На шее у Цукасы горел начавший синеть засос со следами зубов по нижнему краю. Соквон то и дело косился на это пятно, ощущая, как постепенно натягивалась ткань брюк в паховой области – становилось тесно и жарко. Можно было уложить его рядом со столом – до стены оставалось достаточно места, на полу было не так уж и холодно, а ковер даже на ощупь был мягким. Однако портить момент не хотелось – Соквон еще никогда не видел, как Цукаса ел, и теперь ему хотелось разглядеть каждую мелочь. В этом зрелище не было ничего изящного или соблазнительного – Соквон видел людей, которые умели есть так, словно рисовали картину или играли на сцене. У Цукасы были предельно простые манеры – без неряшливости или нарочитой аккуратности, но даже в этой простоте Соквон находил что-то привлекательное. – Кем ты работаешь? – спросил Соквон, чтобы отвлечься и немного остыть. Цукаса прожевал, проглотил и облизнулся, немедленно вытирая губы салфеткой. – В магазине. Консультантом. – Хорошо. Ты довольно быстро нашел работу. – Я уже знаком с методами поиска работы в Сеуле. Корейцы неохотно идут в сервис, даже если он хорошо оплачивается. Сервис… Соквон ощутил что-то неприятное, но он слишком сильно устал, чтобы анализировать еще и это. – Однако вакансия дизайнера до сих пор открыта, и с ней можно гораздо больше зарабатывать. – Я уже сказал, что думаю на этот счет. Мы с тобой только трахаемся и больше ничего. Никаких других связей, ясно? Соквон улыбнулся и отодвинул тарелку. – Тогда давай к делу. Трахаться. Цукаса поднял на него глаза, потом скользнул взглядом по его плечам и груди, не опускаясь ниже, вернулся к лицу и, на секунду поджав губы, поднялся с пола, протягивая Соквону руку. – В спальню, – сказал он, удерживая Соквона, пока тот поднимался. – И забудь про трахание на полу или где бы то ни было еще. Не твоя спина будет по ковру ездить, так что даже не думай. Соквон остановился на пороге спальни, запустил руку в карман брюк, нащупывая пакетики со смазкой и презервативами, огляделся, прошелся взглядом по аккуратно застеленной постели. – Если только в этом дело, так бы и сказал, – сказал он, поймав Цукасу за локоть. – Я когда-нибудь все-таки возьму тебя на полу, но теперь уже точно не забуду постелить тебе что-нибудь под спину. Цукаса задрал подбородок, глядя прямо ему в глаза. Наряду с холодным обращением в нем сквозила какая-то мягкость – внутренняя и внешняя. Во всем его облике было что-то теплое и живое – то, что делало его желанным. – В тебе сто восемьдесят пять? – спросил он, зачем-то уточняя рост Соквона. – Сто восемьдесят шесть, – ответил Соквон. – И зачем тебе столько? Соквон наклонился к нему и, не отводя взгляда, ответил: – Специально, чтобы я мог вставить тебе одновременно в двух местах – внизу членом, а вверху языком. С меньшим ростом это будет проблематично. Цукаса все-таки не выдержал и отвел взгляд, отчаянно краснея. С его белой кожей скрыть пылающие щеки было невозможно, и Соквону нравилось даже это.