Сафлор

Поскольку Соквона не было в городе и вообще в стране, Цукаса решил провести как можно больше времени за пределами квартиры – он уезжал в парк даже по вечерам и играл почти до ночи, что удивляло парней, с которыми он обычно делил площадку. Он даже позволил себе проехаться по городу и поглядеть на огни – в прежние времена, когда еще учился в Саппоро, он любил смотреть на ночные улицы. Время проходило незаметно – Цукаса почти каждый вечер говорил с матерью и Наоко, читал норвежские детективы, готовил себе онигири на завтрак и ни о чем не беспокоился. Пролетевшая неделя была светлой и теплой, и именно в этот момент, когда лето уже ускользало и заканчивалось, Цукаса, наконец, понял, как много произошло в его жизни. Это касалось не только событий – в первую очередь многое изменилось в нем. Он не мог точно осмыслить всех перемен, но чувствовал себя иначе. Несколько долгих лет в нем ничего не менялось, и только теперь он стал ощущать что-то новое. Было ли это действием регулярной сексуальной жизни или просто эффектом от долгого проживания вдали от семьи? Разобраться было слишком сложно, и, руководствуясь уже полученным опытом, Цукаса решил, что со временем все станет ясно – никуда не нужно торопиться. Неделя закончилась и началась следующая, а Соквон так и не появился. Цукаса ждал его в начале недели, но ничего не произошло – никто не стучался, не ждал в парадной, не тарабанил в закрытую дверь. До четверга у Цукасы пару раз возникала мысль поехать все-таки в квартиру Соквона, но потом он одергивал себя, напоминая себе, что их жизни были абсолютно разными и пересекались только в постели. Это означало, что никаких беспокойств и прочей ерунды между ними не должно было быть. Он проработал до конца недели и даже вполне спокойно пережил субботу – убрался в квартире, выстирал все накопившееся белье, оформил электронный перевод на имя сестры в Японию и очень долго сидел с ней в мессенджере. Наоко писала необычно много, делилась новостями о своих друзьях, говорила о том, что так и не нашла парня и все лето проходила в одиночестве, а под конец зачем-то заговорила о Корее – о том, что скучала по Сеулу и вообще по этой странной городской жизни. «Ты ведь не собираешься сюда возвращаться?» «Возвращаются домой, а я уже дома. В отличие от тебя. Кстати, что там с этим человеком?» «С каким?» «Идиотом не прикидывайся, я далеко не дура. С тем самым, который привез тебя в Сеул. Он из клуба, я знаю. Я видела его в тот вечер в кабинке, а потом он вдруг появился у нас в доме». Цукаса несколько раз набирал ответ, а потом стирал его. В конце концов он решил все-таки по-человечески поговорить с ней и на эту тему. «Это Ю Соквон. Держись от него подальше». «Я в другой стране, куда уж дальше». «Я тоже был в другой стране. Однако, как видишь, теперь я здесь. С ним все нормально, он добр ко мне». «Добр? Не понимаю». «Я сам ничего не понимаю». «Ниичан, скажи, он удерживает тебя силой? Это же преступление!» «Ты проучилась в агентстве три года, чтобы в двадцать с лишним продолжать верить в такие наивные вещи?» «Ясно. Все так плохо?» «Плохо не то, что происходит, а то, что я ничего не понимаю. Совсем. Так что перестань меня об этом спрашивать». «Ладно, спрошу о другом. Оппа домой не собирается?» Она написала слово «оппа» хангылем, и Цукасе почему-то стало смешно. «Он передал, что еще задержится на некоторое время. Даже не знаю, на сколько. Я тоже соскучился, Наоко». «Ниичан, пожалуйста… пожалуйста, не обманывай меня. Пришли мне свое фото прямо сейчас. Сфотографируйся на фоне экрана, так, чтобы можно было увидеть сегодняшнюю дату. Я хочу знать, что он не держит тебя на цепи и не делает тебе чего-то еще похуже». Цукаса вздохнул – он не умел и не любил делать селфи, тем более еще с такими тонкостями. Однако Наоко беспокоилась, и, судя по тому, что она даже написала об этом так открыто, ей было действительно страшно. Он потратил несколько минут, чтобы найти нужный ракурс, а потом сфотографировался и отправил снимок прямо с телефона. «Ого, ты даже поправился. Твои щеки стали еще больше». «Ты для этого фото попросила?» «Хорошо, я успокоилась. Присылай фотографии, пожалуйста. Мама уже подумала, что тебя продали в рабство. И возможно, она даже права, но она имеет в виду другое рабство, когда говорит о тебе». Цукаса опять засмеялся – смеяться одному было странно. «Ладно, в следующий раз я пришлю фото с баскетбольной площадки. Потом с канала. Потом из парка. Вот такое расписание. Напомни мне, если забуду». «В таком случае все не так плохо? Ты даже ходишь по городу и все такое». Ему стало интересно – о чем она вообще думала все эти месяцы? Думала, что Соквон держал его в подвале и бил кнутом для лошадей? «Нао, запомни, что я сейчас скажу. Никогда больше не скрывай такие страшные мысли от меня. Почему не написала и не спросила сразу? Я бы все тебе рассказал, и ты бы не мучилась». «А я и не мучилась. И потом – думаешь, мне не стыдно спрашивать у брата, как он поживает с мужиком, которым смотрит на него, как на фисташковое мороженое?» «Все так очевидно?» «Я не слепая. Он точно добр к тебе? Он не похож на доброго человека». «Твой ниичан тоже не Лунная принцесса». «Ну и отлично». После этого разговора возникло странное чувство – будто внутри включился счетчик. Конечно, Наоко не могла знать, что сейчас Соквона не было в Сеуле или он был, но не приходил уже целую неделю, причем непонятно, по каким причинам. Цукаса проворочался всю ночь, а утром, даже не убрав постель и не позавтракав, поехал по адресу, выгравированному на карте-брелоке. Едва умытый и одетый как попало, он поймал такси – благо утром в воскресенье это было несложно – и помчался. Дом, в котором жил Соквон, оказался почти таким же, в каком он поселил Цукасу – охраняемым, в хорошем, но не элитном районе. Обычная оплачиваемая парковка, круглосуточный магазин на первом этаже, тренажерный зал через дорогу и еще десять таких же домов в перспективе до горизонта. Автобусная линия прямо под окнами. Остановка в десяти минутах от дома. Просторная парадная, заблокированный для посторонних лифт. Цукаса поднялся по лестнице, не встретив никаких вопросов со стороны консьержа. Добрался до нужной двери, вынул из кармана ключ и, не давая себе передумать, открыл замок – щелчки показались какими-то очень уж громкими. Внутри было душно, но не так, как это обычно бывает в заброшенных квартирах, где долго никто не появлялся – даже в воздухе чувствовалось присутствие человека. Цукаса вошел и тихо закрыл за собой дверь, подумав, что будет очень смешно, если сейчас он застанет Соквона с каким-нибудь парнем или девушкой. Он выставится полным придурком и будет выглядеть как ревнивая девка. Или как непонятно чего надумавший человек, который просто все неправильно понял. Хотя Цукаса до сих пор вообще ничего не понимал. Квартира оказалась студией – с американской кухней, отгороженной секцией для спальни с белыми ширмами и просторной гостиной без телевизора. По комнате валялись вещи, причем Цукаса заметил, что больше было одинаковых белых рубашек, а костюмов всего два. Отдел для спальни выглядел как большая коробка, помещенная в комнату – приоткрытая сдвижная дверца показывала, что ширма шла точно по контуру кровати, под которой еще и находились какие-то ящики. Для одежды, наверное. Потому что ни гардероба, ни шифоньера, ни даже металлической вешалки со штангой в квартире не было. Хотя эта спальная секция сама походила на шкаф. На кровати определенно кто-то был, но Цукаса не мог понять, был ли это один человек или два… или даже несколько. Он покусал губу, посомневался, а потом подошел и все-таки заглянул – если уже приехал, следовало сделать хоть что-то. Уезжать, испугавшись закрытой ширмы, было просто глупо. – Это Нарния, добро пожаловать, – раздался узнаваемый, но какой-то странный голос. – Иди сюда, принцесса. Цукаса выдохнул и подошел, заглядывая внутрь. Соквон лежал у дальней стены, привалившись к ней и наполовину накрывшись одеялом – над верхним краем выглядывала смятая футболка с полустертым рисунком. Он был бледным, как будто его хорошенько натерли мелом, и его дыхание было неровным и неглубоким. – Я тебе не въебу, только потому, что ты болеешь, – сказал Цукаса, останавливаясь и разглядывая его с этого расстояния. Соквон похлопал по подушке рядом с собой: – Зайди, не бойся. У меня не хватит сил тебя изнасиловать. – А я уже испугался, – сдвигая дверцу до конца и влезая на кровать, ответил Цукаса. – Что с тобой случилось? Ты всю неделю болел? – Я всю неделю тебя ждал. Что ты придешь и приласкаешь меня. – Серьезнее говори, ты блять похож на умирающего. – Знаешь, как тебя зовут? Тебя зовут Мидзуки-блять-Цукаса. Или Ли-блять-Цукаса. Вот так тебя и зовут, – как-то вымученно улыбаясь, сказал Соквон. – Иди ко мне, полежи рядом. – Ты говоришь как умирающая мать, собирающаяся проститься со своим ребенком, – все-таки проползая внутрь, выдавил Цукаса. – У тебя здесь воздух спертый, как ты вообще лежишь. – Я приехал во вторник. Эта скотина меня задержала. Приехал больной – я иногда возвращаюсь из Таиланда больным. Тамошняя вода мне не подходит. – Пей воду из упакованных бутылок, в чем проблема. – Даже так все равно мне там ничего не подходит. И воздух там… и еда. Но я не заразный, я прошел вакцинацию от тропических… заболеваний… я не заразный, ты можешь находиться здесь. Вообще-то, о вирусах и паразитах Цукаса еще даже не задумывался – его настолько удивило состояние, в котором находился Соквон. Он вполз вглубь кровати и уселся на середине, глядя в лихорадочно блестевшие глаза Соквона. – У тебя жар, – сказал он, даже не прикоснувшись к нему, но при этом и не сомневаясь в верности своих слов. – Доктора вызывал? – Нет. Доктор заставит лечь в больницу на пару дней, я так не могу. – А всю неделю ты что делал? Лечился? – Да. Жаропонижающим… витаминами. Цукаса почесал над бровью, подбирая правильные слова. Хотелось наорать на Соквона, но тот и так выглядел потрепанным жизнью и вряд ли сейчас смог бы понять, за что ему достается. – Ты доктору показывался? – Нет блять, сказал же! – неожиданно выходя из себя, рявкнул Соквон. Рявкнул, насколько это было возможно в его состоянии. – Сдохнуть хочешь? Я плакать не буду, но раз уж я здесь, то мне теперь нельзя уходить просто так. Ты хоть матери показывался? – Нет. Я работал всю неделю и каждый вечер мысленно трахал тебя, потому что физически не мог до тебя доехать. – Тупой, – выплюнул Цукаса. – Ты совсем блять тупой. Работал еще. Перерыв взять нельзя? – Не сейчас. Сейчас мы все закрываем… летний сезон закончился, нужно подвести итоги. Это большая работа. Я должен быть в офисе. Три больших агентства уже справились, но есть куча маленьких, с ними сложнее. Директоры там – пиздец какие медлительные. Выздоровею – всех уволю нахуй. Нахуй таких директоров. Даже поболеть не дадут. – И ты всю неделю таскался в офис больным, а в воскресенье слег пластом, чтобы в понедельник опять пойти? – уточнил Цукаса. – Прямо японский подход. Ты еще умри прямо за письменным столом, будет очень в духе моей страны. – Цукаса, – позвал его Соквон, прерывая его рассуждения. – Что? – Побудь со мной до вечера. Не уходи. Ничего не нужно, просто побудь здесь. Что он должен был сделать? Выходной пропадал, но Цукаса сожалел не о потерянном времени, а о том, что ввязывался в еще одно дерьмо, из которого потом – он уже сейчас это видел – вряд ли смог бы выбраться без потерь. Однако оставлять больного Соквона было совсем уж не по-людски, так что он улегся на кровать и уставился в полутемный потолок. Над кроватью, прямо над изголовьем висела полка. Цукаса подумал, что даже при легком землетрясении с этой полки что-нибудь могло свалиться прямо на голову Соквону и зашибить его насмерть. С полки свешивался какой-то знакомый рукав. – Похоже на твою толстовку, да? – проследив за его взглядом, засмеялся Соквон. – Это она. Та самая толстовка, в которой Цукаса однажды видел его на балконе – кажется, тогда Соквон еще говорил по телефону. – Зачем тебе она? – спросил он, протягивая руку и касаясь кончиком пальца мягкого рукава. – Дрочить. – Смешно, прямо до усрачки. – А мне нет. Цукаса повернулся к нему, сталкиваясь с вполне серьезным взглядом Соквона. – Ты ее обкончал? – не веря собственному голосу, спросил он, уже собираясь взорваться. – Нет. Это делается так. Соквон стянул толстовку на кровать, скомкал ее, уложил на подушку, перевернулся набок и уткнулся в нее лицом, слегка сгибая колени и укладывая руку на пах. – Извращенство. – Цукаса сдернул несчастную толстовку с подушки, сложил ее и убрал на другую сторону. – Ну, я мог бы и не рассказывать, зато ты потом до конца жизни вспоминал бы этот рукав, который видел в моей спальне, и думал бы, какого хрена твоя толстовка здесь лежала. Теперь ты все знаешь и успокоишься. Цукаса только покачал головой и перевернулся на спину. – Как ты здесь спишь? Как здесь можно находиться? Тесно и душно… – А у меня была мечта, – сказал Соквон. – Привезти тебя сюда как-нибудь и провести ночь на этой постели. Закрыться от всех. Спрятать тебя и любиться до смерти. – Ну, я и сам приехал, – ответил Цукаса. – А о бульоне ты не мечтал? Или еще о чем-нибудь? – Нет. – Ты вообще ел? – Кофе. – Пиздец дела. В холодильнике что-то есть? – Не знаю. – Тогда я пойду в магазин, куплю чего-нибудь. – Нет! – Соквон схватил его за запястье. – Не уходи, просил же. – Да в магазин только, не паникуй, – высвобождая руку, довольно-таки мягко объяснил Цукаса. – Охлаждающий пластырь есть? Надо наклеить. – Да, пластырь вот здесь, на полке. В коробке возьми. Цукаса поднялся, встал на колени и стал осматривать полку. Среди книг, проводов от зарядных устройств, наушников и толстенных блокнотов обнаружилась распакованная и уже наполовину пустая упаковка с пластырями. Он вытряхнул один из них, разорвал бумажную обертку и вытянул пластинку. Уселся на колени, снял вощеную бумагу с липкой стороны и кивнул Соквону: – Лоб открой. – Это мне? – удивился Соквон, поднимая чуть затуманенный взгляд. – Тебе. Давай. Соквон убрал ладонью волосы, и Цукаса аккуратно наклеил на его горячий лоб мягкую клеенчатую полоску с ментоловым ароматом. – Теперь лежи, я пойду, проверю холодильник. Он вылез из «спальни» и направился к кухонному отделу. В довольно большом холодильнике с красивой серо-стальной дверцей не обнаружилось ничего интересного кроме одного замерзшего цыпленка. Оставив его в микроволновке на пятнадцать минут, Цукаса решил вернуться, чтобы посмотреть, не заснул ли Соквон. Не лишним было бы открыть окна, чтобы проветрить комнату и вообще чуть позже вытащить Соквона на диван, а в его спальную секцию поставить вентилятор или что-то в этом духе – выгнать весь затхлый воздух. Справившись с двумя высокими окнами, Цукаса повернулся к спальне, и увидел, что Соквон сидел в проеме, свесив ноги с кровати и наблюдая за ним. Растянутое горло футболки обнажало его довольно тонкую шею с выступавшими красивыми ключицами. Даже при такой бледности кожа казалась матово-смуглой и упругой. – Лезь обратно, сейчас сквозняк… Цукаса оборвался на полуслове и замер, все еще держа руку на фурнитуре открытой оконной створки. Соквон выглядел как маленький ребенок с ангиной, которого посадили перед мороженым. Наполненный обидой взгляд остановился на Цукасе и придавал его облику даже что-то комичное. – Ты почувствуешь себя лучше, если кончишь? – спросил Цукаса, отходя от окна. – Я чистый. Не трахался в Таиланде. И такая жопа. Заболел и ничего не могу. Цукаса вздохнул – тяжело, почти со стоном. – У тебя пластырь на роже, куда тебе трахаться. Выздоровеешь, потом… – Я… знаю, что нельзя. Просто мне обидно. – Ну, тогда надо было трахаться там. Это же Таиланд, там наверняка были хорошие варианты. Тем более, ты в туризме работаешь. Соквон посмотрел на него с теперь уже совершенно другой обидой – словно теперь Цукаса сказал что-то, причинившее ему боль. «Да, он выглядит беззащитным и как будто бы привязан к тебе. Да, он нежен с тобой в постели, но не забывай, что это за человек. Не забывай о том, что он все еще угрожает тебе и держит здесь, в этом городе. Не забывай, что он пользуется своими «правами» на твой зад и ни в чем себе не отказывает». – Если бы можно было отыметь глазами, то я уже десять раз это сделал, – сказал Соквон, поправляя сползшую футболку. – Мне тебя не только телом хочется. Цукаса подошел к нему, без сомнений уселся на пол у его колен и схватился за пояс его спортивных штанов, стягивая их вниз. Соквон уперся руками в его плечи – не надо. – Нет, – прошептал он, с ощутимым усилием отталкивая Цукасу. – Так ты сможешь кончить и при этом даже в меня. Других вариантов все равно нет. – Тогда ничего не надо, я не хочу. – У нас всегда все только так, как хочешь ты. – Тебе тоже не понравится сосать. – Откуда ты знаешь? – Никому… не нравится. Цукаса, хватит. Цукаса снял с себя его руки и буквально вытряхнул его из штанов, дернув посильнее. Соквон почти упал на спину, и Цукаса стянул штаны и трусы к его щиколоткам, открывая наполовину вставший член. – Я сделаю это один раз, потом, даже если тебе понравится и захочется еще, все равно не проси, – предупредил он, осторожно взяв его в руку и наклоняясь к головке. Член Соквона расстроил и испугал его в первую ночь – Цукаса тогда всерьез подумал, что он просто не влезет внутрь или разорвет его ко всем чертям. Он до сих пор помнил, как сжимался от растяжения пальцами – думал, если даже палец входит так тяжело, то что же будет потом. От двух пальцев стало невыносимо больно, и он с трудом сумел приноровиться к ощущениям. Воспоминания всплывали сами собой – почему-то именно сейчас, когда он собирался заставить Соквона кончить. Той ночью, когда Соквон начал протискиваться в него, Цукаса начал инстинктивно защищаться – сжиматься, отталкивать его и выворачиваться. Ничего, разумеется, не помогло. Было так больно, что он почти отключился – пьяный после вечеринки Соквон тогда двигался размашисто и упруго, с заметным ускорением. Для девственного зада такой темп был просто убийственным. Возможно, по этой причине Цукаса обычно избегал смотреть на член Соквона или вообще трогать его без лишней надобности. Конечно, они дрочили друг другу и делали кучу других вещей, но обычно это происходило после того, как Цукаса успевал пару раз кончить – тогда он уже почти ничего не понимал и позволял все на свете. И даже сам делал то, на что в своем уме никогда бы не решился. А теперь этот самый член был между его губ, и Цукаса ласкал его языком, стараясь сделать так, чтобы Соквон быстрее достиг оргазма и перестал мешать ему своими взглядами. В конце концов, какие еще игры с ухаживаниями за больным и родительской заботой? Соквон привез его в Сеул, чтобы трахаться, и именно этим следовало заняться. Цукаса помогал себе руками и не вбирал слишком глубоко, потому что никогда не мог справиться с рвотным рефлексом. Он вообще не выносил, когда парни тянулись держать за волосы или хватались за затылок – он всегда тайно боялся не выдержать чрезмерное проникновение. Член очень быстро твердел и увеличивался – Цукаса, даже при том, что избегал даже думать о нем, все равно отлично знал его размеры и возможности. Соквон, который так и не поднялся и теперь лежал на спине – беспомощный и слабый – всхлипнул, когда Цукаса втянул головку, создавая вакуум. – Ах, да твою ж… в самом деле, Цукаса… Он кончил довольно быстро, и в это очень хорошо верилось – так было всегда после долгого перерыва. Входя в него после недели или десяти дней отсутствия, Соквон мог продержаться максимум три минуты – слишком сильно возбуждался и не мог ничего поделать. Однажды он чуть не кончил в штаны, пока растягивал его. – Только не веди себя так, как будто я тебя изнасиловал, – ухмыльнулся Цукаса, поднимаясь с колен и вытирая губы тыльной стороной ладони. Как и все, он ненавидел глотать сперму, но сейчас сделал это, почти не задумываясь – сглотнул быстро, на несколько секунд задержав дыхание и почти не ощутив горьковатого вяжущего привкуса. Не бежать же было до туалета, чтобы сплюнуть. Он натянул на Соквона трусы и штаны, и тот с трудом вполз обратно на кровать. – Твою-то душу… когда выздоровею, так тебя выебу, что ты будешь путать верх с низом, клянусь. – Ха, для начала выздоровей. – Ты же не хотел… зачем сделал? – Чтобы ты спать лег, вот зачем. С белым пластырем, горевшим из-под черных волос, Соквон все равно выглядел как ребенок. Он улегся у ближней стены и повернулся набок, глядя на Цукасу. – Ты же не уйдешь? – Нет, я буду ждать, пока ты выздоровеешь, чтобы ты выебал меня до потери сознания. – Я серьезно блять. – Я тоже. Ну, ладно, не совсем. Спи, я никуда не денусь. Соквон не разрешил ему задвигать дверцу и заснул почти сразу же, как только Цукаса отошел к дивану. Пока он сопел, Цукаса успел сварить бульон и рис, вскипятить чайник и залить кипяток в термос. Нашел какие-то таблетки, но так и не понял, что это были за лекарства – судя по латинским названиям, какие-то антибиотики. Видимо, оставались еще с каких-то прошлых курсов лечения. Загрузил стиральную машину на полный цикл. Он почти разобрался с этими делами, когда услышал возню со стороны кровати – Соквон, завернутый в одеяло, вылез и шлепал босыми ногами прямо к кухне. – Туалет в другой стороне, – напомнил Цукаса, оборачиваясь через плечо. – А, точно… сейчас вернусь… Одеяло было сброшено прямо на пол, а потом подобрано и возвращено на плечи по возвращении из туалета. Соквон бухнулся на стул со спинкой и оперся локтями о столешницу стойки, разделявшей кухню и гостиную. – Спать иди, – буркнул уставший от хозяйства Цукаса. Соквон никак не отреагировал – просто продолжал таращиться на него округлившимися от болезни глазами. – Может, не пойдешь никуда? Останься сегодня. Утром отсюда на работу поедешь. Цукаса повернулся к нему и отложил бумажное полотенце. – Может, и останусь. Раздавшийся стук во входную дверь заставил Цукасу вздрогнуть. – Что сделать? – направляясь к двери, спросил он. – Открой в любом случае. Консьерж не впустит кого попало, – ответил Соквон. Через полминуты прихожая наполнилась ароматом дорогих духов, и Цукаса отступил, пропуская в квартиру невысокую, но очень красивую женщину. – Кто вы? – сходу спросила она, оглядывая его с головы до ног. Под этим внимательным и цепким взглядом Цукаса почувствовал себя неудобно. – Я… – Этой мой друг, мама, – показываясь на пороге прихожей, ответил Соквон. – Зачем ты пришла? Женщина сняла шляпу и поправила собранные в узел волосы. – Фредди сказал, что ты болеешь. Я освободилась только сейчас и сразу же приехала к тебе. Так это твой друг? Соквон кивнул, подтягивая одеяло, сползшее с одного плеча. – Да, друг. – Как интересно, – возвращаясь к Цукасе взглядом, протянула женщина.